— Как раз наоборот, — сказала Людочка. — Это был прозрачный намёк. Кроме всего прочего, Геркулес прославился подвигами, которые и гарантируют приём «Виагры». Отлюбить за ночь сорок девушек было для него обычным делом.
— Да что там девушки! — поддержал её Цимбаларь. — Всем доставалось. И вепрям, и гидрам, и ланям, и титанам, и даже собственным сподвижникам. Когда в мифах говорится о том, что Геркулес наказал кого-то своей дубиной, речь идет вовсе не об оружии.
— Так это в допотопные времена было! — махнул рукой Кондаков. — Совсем другие условия. Ни тебе радиации, ни наркотиков, ни химии, ни феминизма, ни трудовой дисциплины, ни квартальной отчётности. Не жизнь, а малина-ягода. Тут поневоле к девушкам потянет.
— Что-то мы размечтались сегодня, — призывая к вниманию, Цимбаларь откашлялся в кулак. — А дело, между прочим, застряло на мёртвой точке. Какие будут предложения?
— Я навела по спецучёту справки о всех криминальных смертях, последовавших в результате отделения от туловища головы или каких-либо иных частей тела, — начала Людочка, разложив перед собой целую пачку компьютерных распечаток.
— Подожди, — прервал её Цимбаларь. — При чём здесь другие части? У нас мертвец безголовый, а не безногий.
— Все эти случаи совмещены в одну учётную категорию, — объяснила Людочка. — Понимаешь?
— Теперь понимаю. Не злись.
— Список получился весьма внушительный, но ни единого эпизода, хотя бы приблизительно схожего с нашим, я так и не обнаружила. В девяносто из ста случаев головы от трупов были отделены уже после смерти. Остальные десять процентов составляют заложники, казнённые в зоне боевых действий на Северном Кавказе, и самоубийцы, положившие голову на рельс… Впрочем, одна история меня заинтересовала, хотя в ней фигурирует не голова, а рука. Поздно вечером с работы шёл человек, никого, как говорится, не трогал, и у него вдруг оторвало руку по самое плечо. Выжил пострадавший лишь по счастливому стечению обстоятельств. Буквально через пару минут его подобрала проезжавшая мимо машина «Скорой помощи».
— Когда это было? — спросил Цимбаларь. — И где?
— Четыре года назад в Ростове-на-Дону.
— В огороде бузина, а в Киеве дядька, — хмыкнул Кондаков.
Цимбаларь выразился ещё более категорично:
— В Ростове-на-Дону каждый нормальный мужик ходит с обрезом под полой или, в крайнем случае, с гранатой в кармане. Полез за спичками, задел чеку. А признаться потом побоялся.
— Но дело в том, что, кроме оторванной руки, на его теле не было обнаружено никаких других повреждений. Металлических осколков тоже не нашли.
— Тогда это была не граната, а безоболочное взрывчатое устройство. Толовая шашка, проще говоря. Лопаткина, не уводи следствие в сторону!
— Как хотите! Моё дело проинформировать, а уж вы решайте сами, что с этой информацией делать, — разобиженная Людочка умолкла.
Слово опять взял Кондаков, после знакомства с чудесными свойствами «Виагры» (пока теоретического), заметно повеселевший.
— Было время, когда ваш покорный слуга, вследствие происков недоброжелателей отстранённый от службы, пристрастился к чтению детективной литературы, — издалека начал он. — Предпочтение я, конечно, отдавал не массовому чтиву, а классикам жанра, вроде Льва Овалова. Между прочим, его роман «Медная пуговица» — просто шедевр. Нечто среднее между Гамлетом и Штирлицем. Настоятельно рекомендую… И что меня больше всего восхищало в детективе, так это виртуозная работа сыщиков. На основании какой-нибудь ничтожной улики, вроде той же медной пуговицы, они раскручивали любые преступления! Причём такие запутанные, что их и в жизни не бывает… Но на практике всё обстояло совершенно иначе. Соберёшь гору улик, а пользы от них, как от козла молока. Следствие буксует, начальство стоит на рогах, мы не спим ночами. Потом звонит какая-нибудь подвыпившая бабёнка и плаксивым голосом сообщает, что преступник, которого мы ищем уже больше года, отобрал у неё ридикюль с последним червонцем и отправился в гости к проживающей по соседству профурсетке Дуньке. Спустя полчаса особо опасное преступление раскрыто. Нас утро встречает прохладой.
— Что же ты предлагаешь? — поинтересовался Цимбаларь. — Ждать, пока некая добрая душа добровольно поведает нам все подробности этой загадочной истории?
— Ни в коем случае! Прежде чем это случится, наша очаровательная коллега, — последовал полупоклон в сторону Людочки, — выйдет на заслуженную пенсию. Просто я хочу сказать, что в расследовании преступлений логика скорее мешает, чем помогает. Зато счастливый случай частенько играет решающую роль.
— Спорить не буду. Что дальше?
— А дальше я предложил бы этот счастливый случай организовать. То есть на время оставить бесполезную беготню и обратиться за советом к постороннему, но весьма сведущему лицу, без ведома которого здесь даже мухи… хм… не размножаются.
— Похоже, вы имеете в виду самого господа бога? — недоверчиво усмехнулась Людочка.
— С богом, к сожалению, у меня не сложилось, — признался Кондаков. — А потому придётся идти на поклон к Чёрту. Не улыбайтесь, я ещё не рехнулся. Есть такой весьма авторитетный в определённых кругах вор в законе Василь Антипыч Чертков, он же Чёрт, он же Шаман, Султан, Кучум и так далее. Весьма колоритная личность. Так сказать, живая история российской преступности. Впервые осуждён в сорок девятом году.
— Как я понимаю, отношения у вас далеко не официальные, — сказала Людочка. — Выходит, что волк и волкодав могут жить в согласии?
— При чём здесь это… Мы ведь люди, а не звери какие-нибудь. Да и волк не всегда виноват перед волкодавом. Иногда простая человеческая приязнь бывает сильнее всех условностей, принятых в обществе. Я Чёрта раза три сажал. На этой почве, если так можно выразиться, мы и сдружились. Тем более что он на следствии никогда хвостом не вилял. Принцип такой имел — коли попался, так отвечай по полной программе. Правда, подельников никогда не выдавал, да и я особо не копался. Любое преступление — оно как дерево. С корнями, с ветвями, с листьями. Если эту растительность досконально изучать — с ума сойдёшь. Вот я и действовал, как лесоруб на делянке — перед тем, как послать бревно в обработку, отрубал всё лишнее. Кто-то меня за это недолюбливал, кто-то, наоборот, уважал.
— И чем же ваш приятель сейчас занимается? — поинтересовалась Людочка. — Продолжает воровать?
— Куда там! Годы уже не те. От конкретных дел он давно отошёл, но, как говорится, масть держит. Слово Чёрта в преступном мире дорогого стоит. Даже нынешние отморозки его на свои разборки приглашают. Он там сразу и судья, и нотариус. Если своё решение вынес — считай, что печать поставил. Человек по-своему уникальный. Таких, как он, по всей стране не больше сотни осталось. Урка, конечно, но понятие о справедливости и чести имеет. Беспредельщики вроде Гобашвили ему и в подметки не годятся.
— Таких ценных кадров надо в Думу продвигать, — заметил Цимбаларь.
— Считаешь, их там нет? Просто фамилии называть не хочется.
— Короче говоря, вы допускаете, что этот самый Чертков может располагать информацией об убийстве Голиафа? — каждый раз, произнося условное имя покойника, Людочка немного запиналась.
— Ничем таким он, конечно, не располагает, но справки, при желании, наведёт. Если к преступлению причастны криминальные элементы, через пару дней мы уже будем знать об этом.
— Что же ты, Пётр Фомич, нам этот вариант сразу не предложил? — с упрёком произнес Цимбаларь. — Сколько времени сберегли бы!
— Дело-то сначала плёвым казалось. Думал, с ходу осилим. — Кондаков развёл руками.
— Индюк думал, да плохо кончил… Мы твоего Чёрта сегодня ещё застанем? Или его приёмные часы уже закончились?
— Хороших людей он принимает круглые сутки, — многозначительно произнёс Кондаков. — Ты не путай идейного вора с бессовестным бюрократом. Одного боюсь, чтобы в запой не впал. С ним такая беда иногда случается. Правда, редко.
— Тогда подались. Зачем тянуть?
— Нет, Сашенька, — запротестовал Кондаков. — Ты для подобных визитов не годишься. Гонору много, а деликатности мало. Старики это не любят, по себе знаю. Лучше я Людмилу Савельевну за компанию прихвачу… А ты, чтобы времени зря не терять, сгоняй всё же в Ростов. Поговори с этим одноруким. Авось что-нибудь и прояснится.
Чертков жил далеко за городом, в заброшенной деревне чуть ли не на границе Калужской области, и для визита туда пришлось нанимать такси, благо халявные деньги (спасибо Гобашвили!) ещё имелись.
Кондаков предварительно прошёлся по магазинам и накупил всяких подарков, которые до поры до времени хранились в большом пластиковом пакете. Заглянуть в него не позволялось даже Людочке.
Водитель, поначалу принявший Кондакова за пожилого ловеласа, вознамерившегося сбежать с молоденькой девушкой на лоно природы, заломил непомерную цену, однако заметив под мышкой у пассажира спецкобуру, которую тот, кстати говоря, и не скрывал, сразу стал покладистей.
Водитель, поначалу принявший Кондакова за пожилого ловеласа, вознамерившегося сбежать с молоденькой девушкой на лоно природы, заломил непомерную цену, однако заметив под мышкой у пассажира спецкобуру, которую тот, кстати говоря, и не скрывал, сразу стал покладистей.
Дабы скоротать время, Людочка завела с Кондаковым разговор, скорее профессиональный, чем задушевный.
— Я вообще-то о ворах в законе наслышана, но хотелось бы выслушать вашу точку зрения на эту проблему. Чем, например, они отличаются от остальных преступников?
— Всем, кроме причастности к криминальной среде, — ответил Кондаков. — Это даже не аристократы преступного мира, а элита аристократии. Причём свои неоспоримые права они приобрели не по наследству, а выстрадали в крытках, дальняках и кондеях. Люди, подобные Черткову, даже в зоне не признают никаких иных законов, кроме своих собственных, отказываются работать и ни во что не ставят администрацию. Вследствие чего почти не вылазят из штрафных изоляторов, а это, поверь мне на слово, похуже, чем замок Иф. Находясь на свободе, вор в законе не имеет права заводить семью, общаться с родственниками, заниматься какой-нибудь деятельностью, не связанной с грабежами или кражами. При всём при том ему полагается жить по возможности скромно, а излишки награбленного добра сдавать в общак. Представь себе, вору в законе запрещается без особой на то нужды употреблять блатной жаргон, а тем более ругаться матом.
— Почему?
— Чтобы не уронить свой авторитет в глазах подрастающей смены.
— Да они и в самом деле аристократы! — воскликнула Людочка. — Тем не менее, если отбросить кое-какие романтические моменты, останется всё тот же оголтелый преступник, паразитирующий за чужой счёт. Злокачественная опухоль на здоровом теле общества. Ведь когда-нибудь, пусть даже и не в этом веке, с криминальным миром будет покончено. И с королями, и с пешками.
— Раньше и я так думал, — поглядывая в окно, сказал Кондаков. — А теперь частенько не могу понять — где опухоль, а где здоровый организм. Всё как-то перемешалось. Преступный мир сосёт у нас соки, но и мы у него многое отнимаем. И лексикон, и манеры, и песни, и даже психологию. Есть, значит, в этом что-то завораживающее…
— Конечно, есть! — к разговору присоединился водитель, до сих пор не позволявший ни единой машине обогнать себя. — Как-никак, а генетическая память сказывается. Ведь если верить Священному писанию, все люди произошли от Каина, прирождённого убийцы. Миролюбивый Авель своего семени на земле оставить не успел. Вот грехи пращуров на нас, бедных, и сказываются.
— Ну это, положим, только легенда, — возразила Людочка.
— Так и быть, отбросим легенду, — согласился водитель. — Обратимся к историческим фактам. Практически все великие люди запятнали себя преступлениями. Владимир Красное Солнышко убил брата, Пётр Первый — сына, Екатерина Великая — мужа, Александр Первый — отца, Дзержинский — сестрёнку-малолетку. Иван Грозный вообще маньяк какой-то. Чингисхан и Тимур начинали свою карьеру разбойниками. Сталин грабил банки. Даже Лев Толстой признавался в мемуарах, что причастен ко всем смертным грехам. Смешно сказать, но когда к власти по воле случая приходили мягкотелые добрячки вроде царя Федора, Николая Второго или Горбачёва, их правление оборачивалось катастрофой. Выводы, как говорится, делайте сами.
— У меня имеется контрдовод, — заявила Людочка. — Наш нынешний президент в нравственном плане чист, как стеклышко. И никаких катастроф пока не предвидится.
— Поживём — увидим, — молвил водитель, до предела увеличивая газ.
— Если будете так гнать, мы скорее всего увидим ангелов небесных, — сказал Кондаков, мужественно сражаясь с силами инерции. — Честно признаться, я удивлён вашей эрудицией. Она как-то не вяжется с избранной профессией. Или вы просто поднабрались ума от клиентов?
— Я, собственно говоря, по образованию философ, — пояснил водитель. — Узкая специализация — философия религии. Преподавал в институте. Вёл научную работу. В споре по поводу идейных позиций Конфуция случайно искалечил оппонента. Хорошо ещё, что срок условный дали. Вот с тех пор и кручу баранку.
— Тогда всё понятно, — сочувственно промолвил Кондаков. — Как я слышал, у Конфуция рыльце тоже в пушку. Он якобы причастен к геноциду кочевых племён, вследствие чего погибло чуть ли не два миллиона человек.
— Полтора, — поправил чересчур образованный водитель. — Хотя многие летописцы той поры, в том числе и Хань Ши, этого не подтверждают.
Деревня, в которой нашёл себе прибежище отошедший от дел рецидивист Чертков, помнила, наверное, ещё нашествие пресловутого Тушинского вора, не к ночи он будь помянут, причём с тех времён здесь почти ничего не изменилось, разве что солому на крышах заменили толем и шифером.
Как видно, практичные и недоверчивые местные жители, много чего повидавшие на своём веку, не рисковали вкладывать средства в недвижимость, опасаясь не то грядущего Страшного суда, не то новой социальной революции, не то очередного нашествия супостатов.
В понимании крестьян эти средства гораздо разумнее было использовать в соответствии с вековой русской традицией — для услады души и профилактики хворей, тем более что некоторая толика их потом возвращалась обратно в виде залога за стеклотару.
Короче говоря, подобные тенденции привели к тому, что деревенскую церквушку, некогда разрушенную пламенным революционером Соломоном Зунделем (впоследствии заколотым кулацкими вилами и погребённым у Кремлёвской стены), так и не восстановили, несмотря на благоприятные времена, зато расположенный рядом с церковными руинами продмаг сверкал непривычным для этих мест великолепием. Впрочем, популярностью пользовался только ограниченный круг товаров — хлеб, табак, спиртное, соль, спички и почему-то подгузники, спрос на которые особенно возрастал с приходом холодов.
Все эти мелкие, но характерные детали сельского быта Кондаков подметил совершенно случайно, пытаясь вызнать у аборигенов точный адрес Черткова. Такая фамилия, похоже, ничего не говорила крестьянам, привыкшим называть по прозвищу не только друг друга, но и собственного губернатора, и лишь когда Кондаков стал подробно описывать приметы своего знакомого, среди которых числились и многочисленные красочные татуировки, кто-то догадался:
— Так тебе, наверное, Челюскинец нужен! Сразу бы и сказал. Сейчас покажем его фатеру.
— А почему Челюскинец? — удивился Кондаков.
— Да он на отшибе от всех живёт, словно полярник на льдине.
Оказывается, к прежним кличкам Черткова здесь добавилась ещё одна, сейчас уже мало кому понятная.
Такси тронулось в указанном направлении, и вскоре взору Кондакова, перебравшегося на переднее сиденье, открылась ничем не примечательная, хотя и крытая железом пятистенка. На необычный статус её хозяина указывали только несколько мощных джипов, приткнувшихся к замшелому, покосившемуся забору. В этой глуши они смотрелись примерно так же, как марсианские боевые треножники на берегах Темзы.
— Ходоки прибыли. — Кондаков прищурился. — Сюда, как говорится, не зарастёт народная тропа.
— Слава истинного преступника столь же притягательна, как и женская красота, — глубокомысленно заметил водитель. — Великий Джу Си писал когда-то: «Между небом и землёй всегда было так, что добром пользуются, а к злу тянутся».
— Вы, гражданин философ, нас здесь подождите, — сказал ему Кондаков. — Мы ненадолго.
— Жду только до темноты, — заявил водитель, опасливо косясь на приближающуюся к машине козу. — Мне в полночь смену напарнику сдавать.
— Успеешь… — буркнул Кондаков, небрежно поправляя кобуру.
Уже приближаясь к обиталищу Черткова, он наставительно сказал Людочке:
— Веди себя приветливо, но с достоинством. Никогда не забывай, что ты представитель власти, а он — бывший вор. Это ничего, что мы к нему на поклон явились. Завтра всё иначе может повернуться. Посматривай по сторонам с таким видом, словно бы прикидываешь, откуда будет лучше начать обыск. И вообще, старайся помалкивать. Ваше племя не речи красят… Но если я тебя вдруг трону, — рука Кондакова легла на Людочкино бедро, — слегка смягчись. Улыбочку изобрази и всё такое прочее.
— Только не надо меня трогать чересчур часто, — девушка решительным жестом оправила юбку. — А то синяки останутся.
В огороде, прилегавшем к дому, копался старикан, очень похожий на анатомическую модель, изображающую взаимное расположение человеческих костей, мышц и сухожилий. Впрочем, эта худоба свидетельствовала отнюдь не о телесной немощи, а, наоборот, о недюжинной физической силе, которую не смогли сломить ни «истребительно-трудовые» лагеря 50-х годов, ни тем более лесные курорты более позднего времени.
На некотором удалении от Черткова — а это, вне всякого сомнения, был он — стояли две группы молодых людей, заметно дистанцирующихся друг от друга. О характере их взаимоотношений свидетельствовало ещё и то, что каждая компашка старалась не смотреть в сторону соседей.