Провожаемые душераздирающими криками ребёнка, они перешли на кухню, где Суконко быстро и сноровисто накрыл на стол — появилась и знаменитая стерляжья уха, и копчёный окорок, и домашнее вино в трёхлитровой бутыли, и даже чёрная икра собственного посола. Глядя на хозяина, можно было подумать, что вторая рука для человека — излишняя роскошь, вроде аппендикса или хвостовых позвонков.
После того как ложка гостя заскребла по обнажившемуся дну миски, Суконко поинтересовался:
— Мне самому рассказывать или вы вопросы будете задавать?
— Сначала сами расскажите, а потом и вопросы будут, — сказал Цимбаларь, понемногу начиная оживать. — Мне бы ещё половничек…
— Да хоть ведро! Только вы уху вином запивайте. Без вина у неё аромат совсем не тот.
— И верно, — согласился Цимбаларь, залпом выцедив поллитра холодного слабенького вина. — Сразу и не догадаешься… Ну вы рассказывайте, рассказывайте…
— Было это, значит, так. — Суконко внимательно прислушался к шуму, доносившемуся из гостиной. — Я тогда на консервном комбинате слесарем работал. Во вторую смену. В половине первого вышел из проходной и почесал домой.
— Почему общественным транспортом не воспользовались?
— Да мне всего двадцать минут ходу было. А автобус иногда и по часу приходится ждать. И вот, не доходя примерно полукилометра до родного крыльца, это всё и случилось.
— Что случилось?
— Рука оторвалась.
— Сама?
— Упаси боже! Помог кто-то.
— Какие-либо предположения имеются?
— Абсолютно никаких. Ночь ясная, всё вокруг видно как на ладони. Ни одной живой души поблизости. Только впереди старичок этот знай себе ковыляет.
— Какой старичок? — Цимбаларь едва не поперхнулся.
— Да тот, с которым я перед этим столкнулся. Вы ешьте, ешьте…
— Про старичка попрошу подробнее.
— Вывернулся он, значит, из какой-то подворотни— и прямо мне под ноги. Словно слепой, ей-богу! Сам упал, да ещё с меня шапку сбил. Бормочет что-то, извиняется. Я ему встать помог, он и чесанул дальше.
— Шапку, значит, сбил… — задумчиво произнёс Цимбаларь, отодвигая недоеденную уху. — Вы её потом на голову надели?
— Нет. В руке нёс. Ночь тихая была, тёплая, а я, признаться, запарился в цеху.
— В этой руке несли? — Цимбаларь указал ложкой на пустой рукав.
— Ага, — подтвердил Суконко. — Шапка тоже пропала. Но цена ей была — ломаный грош в базарный день.
— Вы лицо старика разглядели?
— Разглядел, но как-то не запомнил. Морщины, рот ввалившийся… Вот если бы на меня девица в неглиже бросилась — тогда другое дело. — Суконко улыбнулся.
— Старичок в вас стрелять не мог?
— Боже упаси! Он ко мне и не поворачивался даже. Я ведь до самого последнего момента в сознании был. Только в машине «Скорой помощи» вырубился.
— Короче, версию о покушении вы отвергаете?
— Конечно. Отродясь никому зла не сделал.
— А ревность? Женщины?
— Давно к блудням охладел. Можете у жены поинтересоваться.
— Возможно, вас спутали с кем-то? Такое случается…
— В ваших столицах случается. А у нас сошка мелкая обитает. Все друг друга знают.
— Следовательно, никаких загадочных событий, предшествующих покушению, вы не помните?
— Помню, почему же… — оживился Суконко. — Было одно загадочное событие. Примерно за месяц до этой беды мне позвонили. По межгороду, между прочим. Незнакомый мужчина вежливо осведомился о моих анкетных данных и даже поинтересовался, в каком именно роддоме я появился на свет.
— А вы разве знаете?
— Ясное дело. У нас один роддом на весь район. И дочка моя там родилась, и внук.
— Хорошо, а что было дальше?
— Дальше он сказал примерно следующее: «Вам угрожает серьёзная опасность. Если хотите остаться в живых, немедленно покиньте город, а еще лучше — смените фамилию. Будьте предельно осторожны, выхоли на улицу. Остерегайтесь незнакомых людей».
— И всё? — после короткой паузы спросил Цимбаларь.
— Нет. Я ещё успел поинтересоваться, кто это звонит, но он ответил: «Неважно. Просто я выполняю свой долг».
— Но вы, значит, предупреждению не вняли.
— Мало того, я про него на следующий день забыл. Думал, шутка какая-то.
— Вы милиции говорили об этом?
— Нет.
— Почему?
— Так они ведь и не спрашивали! У них версия была, что я в правой руке ёмкость со спиртом нёс. Вот они над ней и работали.
— Разве спирт взрывается?
— Вы это у нашей славной милиции спросите. К любому участковому спичку поднеси — факелом вспыхнет. Потому что проспиртованные насквозь.
— Понятно… Ваши родители отсюда?
— Да. Вся родня местная.
— Живы они?
— Преставились. Отец уже давненько, а мать в позапрошлом году.
— Мне бы на ваши документы глянуть.
— Вам паспорт нужен?
— Мне нужно то, что называется семейным архивом. Старые справки, ненужные квитанции, удостоверения, фотографии.
— Где-то ужены были. Сейчас посмотрю. А вы пока ещё мисочку ухи съешьте. У вас от неё даже лицо порозовело.
Суконко перешёл в гостиную, и это вызвало новую вспышку неистовых криков. Слышно было, как брошенные детской ручонкой погремушки и кубики бомбардируют деда. Если бы Цимбаларь не был посвящён в действительное положение вещей, он грешным делом решил бы, что за стенкой идет отчаянная потасовка.
Старинный саквояж, извлечённый Суконко из недр семейного шифоньера, ничем не отличался от своих собратьев, в которых, если верить историко-революционным фильмам, земские врачи носили медицинские инструменты, курсистки — марксистскую литературу, а народовольцы — бомбы. На стол легла гора пропахших нафталином и архивной пылью бумажек, большую часть которых, к сожалению, составляли поздравительные открытки.
Цимбаларь занялся сортировкой этой макулатуры, а Суконко, мурлыкая весёлый мотивчик, стал греть молочную смесь. Лаврик в гостиной ухал, как голодный марсианин, и скрёбся, словно огромная мышь. Дождь за окном постепенно слабел, и это рождало надежду на возможность скорого отлёта.
— У вас весной всегда так льёт? — спросил Цимбаларь, делая в своей записной книжке какие-то пометки.
— Ещё и хуже бывает, — охотно сообщил Суконко. — Говорят, это хохлы от себя тучи отгоняют. Их американцы после Чернобыля научили.
— А хохлы, наоборот, доказывают, что кацапы чернобыльские тучи вспять от Москвы повернули.
— Да кто же хохлам поверит! — в сердцах воскликнул Суконко. — Разве что американцы лопоухие.
— Это ваше фото? — вдруг спросил Цимбаларь.
— Моё, — зайдя сбоку, подтвердил Суконко. — На Доску почёта снимался. Лет десять назад. Вон и правая рука ещё на месте.
— Без бороды вы совсем другой человек, — заметил Цимбаларь. — И кого-то мне очень напоминаете. Вот только не пойму кого именно…
— Я здесь на генерала Селезня похож, — пояснил Суконко. — Меня даже жена прежде упрекала. Дескать, у человека рожа наподобие твоей кирпича просит, а каких вершин достиг! Ты же как ковырялся всю жизнь в мазуте, так и до пенсии доковыряешься… Правда, после того как он погиб, ворчать перестала.
— Селезень случайно не ваш земляк?
— Нет, он в Ставрополе родился. На год раньше меня. Наши пути-дорожки ещё сызмальства разошлись. Его в Суворовское училище определили, а меня негодным к строевой службе признали. На той руке, что пропала, фаланга указательного пальца отсутствовала. Циркулярку соседскую задел… Да я и не жалею ни о чём! Не всем дано в генералах ходить.
— Тем не менее сходство поразительное. — Цимбаларь, чтобы лучше видеть, поворачивал фото и так и сяк.
— Ничего удивительного. — Суконко стал осторожно переливать закипевшую смесь в бутылочку. — У каждого человека свой двойник имеется, а то и сразу несколько. Вы, между прочим, тоже на одного зарубежного актёра похожи.
— Наверное, на Бельмондо? — Цимбаларь расправил плечи и придал лицу суровое выражение.
— Я бы так не сказал, — Суконко с прищуром глянул на гостя. — Скорее на комика ихнего — Фернанделя, который в фильме «Закон есть закон» полицейского играл. Улыбочка ваша — один к одному.
Благоприятное впечатление, сложившееся у Цимбаларя о Суконко, после этих слов как-то сразу поблекло. Его и прежде частенько оскорбляли, но чтобы так — ещё никогда!
За разговорами они как-то совсем забыли о Лаврике, тем более что ребёнок в конце концов притих. Однако расплата не заставила себя долго ждать — в гостиной раздался грохот, подобный землетрясению средней мощности, и Суконко рысью метнулся туда.
Вернулся он уже с ребёнком на руке. Юный Лавр, убедившийся в тшете всех своих попыток оторвать дедово ухо руками, теперь пробовал его на зуб, пока единственный.
— Разобрал-таки манеж, — пожаловался Суконко. — И до выходного сервиза добрался. Хорошо ещё, что сам не пострадал… Может, вас вяленой чехонью угостить? Я за пивком сбегаю, а вы пока с Лавриком побудете.
— Нет-нет! — решительно запротестовал Цимбаларь. — Мне ещё в милицию надо заскочить, в прокуратуру, на почту. Я вам попозже позвоню, если нужда возникнет… А Лаврика вы тоже в Суворовское училище сдайте. Не прогадаете. Столь грозное оружие необходимо держать под строгим контролем.
Ход событий складывался таким образом, что, пока Цимбаларь гастролировал в Ростове, для других членов опергруппы выпало свободное окно, по крайней мере, до вечера.
Кондаков немедленно отправился на дачу, куда его зазывали морковь и петрушка, а Людочка просто решила отоспаться. Инстинкт беременной самки, внезапно пробудившийся в ней, требовал покоя и обильной пищи.
Однако этим планам не суждено было сбыться. Не успела она голову донести до подушки, как грянул телефонный звонок — о себе дал знать Ваня Коршун.
— Привет, сестрёнка, — сказал он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. — Слава богу, что я тебя застал. А то все остальные словно в воду канули. Ты сейчас оденься поприличней и спускайся вниз. Я тебя у подъезда жду.
— В каком смысле поприличней? — осведомилась Людочка. — В вечернее платье?
— Необязательно. У тебя что-нибудь светлое есть — сарафан, костюм?
— Поищу.
— Добавь нитку жемчуга и подкрасься соответственно. Но без излишеств. Под приличную будешь работать.
— Туфли какие посоветуешь? — Людочка не смогла сдержать иронии.
— На твое усмотрение. Желательно на среднем каблуке.
— Тоже мне, Юдашкин выискался! Почему, интересно, я должна тебя слушаться?
— Потому, что ты будешь играть в мою игру. Когда сама что-нибудь придумаешь, я ради этого кем угодно выряжусь. Хоть мопсом, хоть инопланетянином.
— А котом?
— Ты мне настроение хочешь испортить?
— Ни в коем разе! Уже бегу.
Для женщины любого возраста, пусть она хоть милиционер, хоть космонавт, хоть пожарный, выражение «уже бегу» может означать что угодно, но только не категорию расторопности. Это сакраментальное «уже» способно растянуться и на полчаса, и даже на час, в зависимости от того, какие усилия прилагаются для наведения красоты.
Людочка, благодаря юному возрасту ещё не утратившая природной свежести, управилась всего за двадцать минут. Тем не менее, когда она спустилась вниз, Вани там уже не было — наверное, слинял, не выдержав долгого ожидания.
Людочка ещё не решила для себя, радоваться этому обстоятельству или, наоборот, горевать, когда со стороны детской площадки, где резвилась какая-то в пух и прах разряженная девчушка, донеслось сердитое:
— Ну наконец-то!
— Ваня, это ты? — всплеснула руками Людочка. — Никогда бы не узнала! Просто симпомпончик какой-то.
И действительно, гений тайного сыска Ваня Коршун выглядел просто восхитительно — белая пышная юбочка, такие же гетры, ангельские локоны на головке, розовые банты.
Лишь подойдя вплотную, можно было подивиться странной блеклости детской кожи и уколоться о пронзительный взгляд серых глазёнок.
— Не шуми, сестрёнка, — посоветовал Ваня. — Лучше прикинь, как мы смотреться будем.
— По-моему, классно. — Людочка встала рядом с ним. — Конечно, я для такого большого ребёнка чересчур молода, но в этом даже есть некоторая пикантность.
— Пикантность есть, — согласился Ваня. — Особенно если мне в сортир приспичит. Сунусь по привычке в мужской…
— Не волнуйся, на правах мамы я отведу тебя куда следует… И каковы же наши планы?
— По дороге узнаешь. А сейчас надо курнуть напоследок, — он извлёк из-под юбочки пачку сигарет. — Будешь? Ах, прости, я забыл, что ты беременная!
— Вот и закурю вам назло!
Они дружно задымили — Ваня как портовый буксир, а Людочка с изяществом английской королевы. Та, говорят, постоянно балуется сигаретами в туалете Букингемского дворца.
Появившаяся на балконе второго этажа дама в затрапезном халате ужаснулась:
— Что же это на свете делается! Совсем стыд потеряли! С ясельного возраста никотином травятся! А ты, мамаша, куда смотришь? Потворствуешь? Вот я сейчас участкового позову!
— Молчи, лахудра, — сказал Ваня с полным спокойствием. — Иначе я сейчас на балкон запрыгну и твой поганый язык вместо прокладки «Тампакс» использую.
Схватившись за сердце, дама исчезла в комнате, а Людочка сказала:
— Пойдём отсюда. А то она и вправду куда-нибудь заявит. Я эту скандалистку знаю.
— Пойдём, — ответил Ваня, отправляя в рот ментоловую конфету. — Но это окошко я на всякий случай запомню.
На улице Ваня сразу взял Людочку за руку и свой обычный шаркающий шаг сменил на изящную балетную походочку.
— Пока мы наедине, ввожу тебя в курс дела, — сказал он. — Весь вчерашний день я рыскал вокруг места гибели Голиафа, однако ничего нового так и не узнал. Район там уникальный — ни одной камеры слежения поблизости, а население сплошь страдает провалами памяти.
— Наверное, йода в воде маловато, — сказала Людочка, не забывая поглядывать на своё отражение в витринах.
— Насчёт йода ничего не скажу, а вот культуры у них действительно маловато. Потому и пьют что ни попадя… Интересовал меня главным образом старик, о котором упоминали свидетели. Был он явно не из местных. Значит, приехал откуда-то. И, скорее всего, не за рулем. Тогда я дал объявление в так любимое таксистами и частными извозчиками «Авторадио». Вот его примерное содержание: «Разыскивается мужчина преклонного возраста, страдающий амнезией, пропавший такого-то числа, в такое-то время, в таком-то месте. Заранее благодарим за любые сведения».
— Шедевр, — с сомнением произнесла Людочка. — Никто на такую туфту не клюнет.
— А здесь ты не права, сестрёнка. Несколько человек уже откликнулись. Всех я пригласил в одну и ту же кафешку, но на разное время. Именно туда мы сейчас и направляемся.
— Мне кажется, это палка о двух концах, — сказала Людочка. — Даже если мы и получим какие-то интересующие нас сведения, в чём я очень и очень сомневаюсь, неизвестные злоумышленники узнают, что ими кто-то интересуется.
— Во-первых, это не факт. А во-вторых, пусть узнают. Для того, чтобы поймать зайца, его сначала нужно спугнуть.
— Но ведь мы имеем дело не с зайцами, а, можно сказать, с саблезубыми тиграми! Эти твари тоже могли одним махом оторвать человеческую голову.
— И где же они сейчас? В палеонтологических музеях! А люди живут и процветают. И вообще, сестричка, это не твоего ума дело. Мне приходилось охотиться на самых разнообразных хищников. Двуногих, естественно. Осилим и этих, пусть только сунутся.
— Как я понимаю, все переговоры поручаются мне?
— Ну не мне же! Люди обхохочутся, если я начну задавать им вопросы.
— А как насчёт вознаграждения?
— Какого вознаграждения?
— В объявлении есть слова: «Гарантируется щедрое вознаграждение». Ты разве забыл?
— Ах, это… — Ваня досадливо поморщился. — Покажешь своё удостоверение. Нет, не годится! — спохватился он. — Мы ведь работаем негласно… можно иначе сделать. Если нас прижмут, попросись отлучиться по нужде. И гуляй себе! А я вроде как в залог останусь. Никто не заподозрит, что ты способна бросить родную дочь.
— На себя, значит, стрелки переводишь? Смотри…
— За меня не беспокойся. Я как колобок. От любого зверя уйду.
— Но ведь колобка в конце концов съели.
— Съели, — кивнул Ваня. — Но случилось это в глухом лесу. А мы находимся в огромном городе, населённом доверчивыми и участливыми людьми. Если маленькая девочка вдруг закатит истерику, обвиняя взрослого дядю в грязных домогательствах, то ему мало не покажется. Хорошо, если милиция вовремя успеет. А иначе хоронить придётся в закрытом гробу.
— Ушлый ты, Ваня, как валенок, — сказала Людочка. — Только мне всё это как-то не по душе. Ты используешь людскую доброту в корыстных целях, а это нечестно. Неужели твоя совесть приемлет такое поведение?
— В прошлом году я обезвредил трёх амуриков, то есть маньяков-педофилов. И в этом уже одного. В среднем на счету каждого маньяка числится до пятнадцати жертв. Мой последний крестник попух на четвёртой, то есть на мне. Вот и посчитай.
— Какие ужасные существа эти люди. Иногда мне становится стыдно, что я принадлежу к их числу.
— Это хороший признак. Значит, душа твоя ещё не зачерствела. Но в отчаянье впадать не следует. Хотя бы потому, что прекрасный город, по которому мы сейчас топаем, создан людьми… А пока тормози какую-нибудь тачку… Не забывай, что ты мама, а я твоя маленькая дочка. У меня ножки устали.
Местом условленной встречи Ваня избрал кафе под названием «Ротонда» — довольно миленькую западню, имевшую один-единственный выход и надёжные решётки на окнах, выполненные в форме затейливых кружев.
В совдеповские времена сюда заманивали состоятельных заезжих фарцовщиков и намеченных для перевербовки иностранных агентов. С той достославной поры в кафе мало что изменилось. Осталось прежним и название, на блатном жаргоне означавшее тюрьму, и амбал за стойкой, от которого так и веяло казённым домом, и скудное меню, состоявшее из коньяка, вина, растворимого кофе, соков, пирожных и единственного сорта мороженого.