— Как хотите. Моё дело предложить… Но я, собственно говоря, вот по какому делу. Наша компания планирует создать цикл передач об охране материнства и детства. Осветить всё это, так сказать, с положительной точки зрения. Показать достижения, но и, конечно, упомянуть о проблемах. А главное, пусть люди побольше узнают о роддомах, имеющих давние славные традиции.
— Прекрасная тема! — пресс-секретарь, чьё раскованное поведение невольно наводило на мысль о нетрадиционной сексуальной ориентации, чуть в ладоши не захлопала. — Честно признаться, мы уже и сами думали о чём-то подобном. Пора ознакомить широкие массы с героическим и самоотверженным трудом нашего медперсонала. Если понадобится, я готова сама выступить в роли роженицы, — не вставая с кресла, она попыталась принять соответствующую позу.
— Нет-нет! — Людочке пришлось чуть ли не силой вернуть пресс-секретаря в прежнее положение, а заодно одёрнуть её чересчур задравшуюся юбку. — Рожениц мы касаться не будем. В данный момент нас интересуют медицинские работники, как вы верно заметили, демонстрирующие чудеса героизма и самоотверженности. Их труд, быт, личная жизнь, круг интересов и так далее.
— Нет проблем! Мы немедленно свяжемся с нашим головным институтом. Там квалифицированный, заслуженный, прекрасно зарекомендовавший себя коллектив. Одних докторов медицинских наук чуть ли не десять штук.
— Увы, это не подойдёт. Аудитория у нас самая широкая, а провинциалы, сами знаете, недолюбливают столичных жителей. Мы сами наметили несколько периферийных роддомов, имеющих самые благоприятные отзывы от населения. Например, Ставропольский роддом, где в своё время на свет появился генерал Селезень, впоследствии прославившийся как на военном, так и на политическом поприще.
— А разве его можно упоминать в положительном смысле? — пресс-секретарь понизила голос. — Ведь ходят слухи, что с некоторых пор он впал в немилость.
— Теперь можно. И даже нужно. Ничто так не возвышает человека, как своевременная смерть. Кто бы сейчас помнил Джона Кеннеди, если бы не тот трагический случай в Далласе?
— Тогда прошу зайти в наш переговорный пункт.
Не прошло и пяти минут, как Людочка получила возможность пообщаться с заведующей Ставропольского родильного дома, уже проинформированной свыше о цели этого разговора.
— А что вы, позвольте узнать, собираетесь снимать? — осторожно осведомилась главная тамошняя акушерка. — Мы, между прочим, находимся в ожидании планового ремонта. Сами понимаете, что это такое. Тут и не захочешь, а сама родишь.
— Нас в общем-то интересует не столько роддом, сколько знаменитые люди, появившиеся на свет в его стенах. Герои войны, передовики производства, писатели, артисты, учёные.
— Да откуда им взяться в нашем захолустье? — с недоумением произнесла врачиха.
— А как же генерал Селезень?
— Разве его у нас принимали? От вас впервые слышу.
— Я-то надеялась, что об этом факте знают все ваши коллеги.
— Они, может, и знают, только я здесь всего год работаю. Во всё сразу не вникнешь.
— Но ведь в штате роддома должны быть сотрудники, заставшие эту пору.
— Какую примерно?
— Начало пятидесятых годов, — сказала Людочка, внимательно проштудировавшая биографию интересующих её персон.
— Ничего себе! Полвека прошло. Все уж, наверное, давно на пенсии… Ой нет, тут мне подсказывают, что баба Муся ещё работает. То есть Мария Богдановна Зуйко. Она здесь с самого первого дня. Ветеран. Говорят, семерых заведующих пережила.
— Можно позвать её к телефону?
— Сейчас поищем… — пообещала врачиха и после короткой паузы, ушедшей на шушуканье, добавила: — Только глуховата она. И на язык невоздержанна. Вы уж нас заранее извините.
— Ничего страшного. Я буду погромче говорить. — Людочка деликатно отстранила руку пресс-секретаря, перебиравшую её русалочьи локоны.
Некоторое время трубка хранила тишину, наполненную загадочными шорохами пространства, безжалостно пронзённого тысячекилометровой электрической стрелой, а потом в ней раздалось вопросительное:
— Ась?
— Доброго здоровья, Мария Богдановна, — Людочка придала своему голосу умильные интонации, так располагающие к себе пожилых людей. — Говорят, вы живая история роддома, в котором продолжаете работать до сих пор.
— Говорят, что кур доят, — охотно ответила баба Муся. — А чего ты орёшь, как оглашенная?
— Чтобы вы лучше слышали, — от такой бесцеремонности Людочка немного опешила (а тут ещё смуглолицая пресс-секретарь липла как банный лист).
— Я, чай, не глухая. Только пёрни — сразу услышу, — на том конце провода возникла заминка, видимо, начальство пыталось отобрать у бабы Муси телефонную трубку.
Исход тщательно спланированной операции оказался под большим вопросом, и Людочка заторопилась:
— Алло! Мария Богдановна, а вы не помните рождение генерала Селезня?
— Помню, как же. Сама ему пуповину перерезала. Только в ту пору он был не генералом, а рядовым засранцем.
— Роды прошли успешно?
— Вестимо. Мамаша у него ядрёная была, как кобылица. Родила, будто выстрелила.
— Вы не припоминаете каких-либо необыкновенных событий, связанных с его рождением?
— Похолодало сильно. Морозы такие ударили, что у меня даже куры околели.
— И всё?
— Всё. Кабанчика и тёлку я в дом взяла. Слава богу, отогрелись.
— Я про людей спрашиваю, а не про животных. Может, кто-то интересовался ребёнком или в роддом наведывался?
— Наведывались, — подтвердила баба Муся. — Краснопогонники наведывались. Как раз в оную пору заведующего нашего Вахтанга Мирзояна забрали.
— Куда забрали? — не поняла Людочка.
— В Сибирь, у медведей роды принимать. Так и не вернулся, бедолага.
— Почему его забрали?
— Мне почём знать? Время такое было, всех брали. Но бабы на базаре баяли, что он хотел водопровод холерой отравить. На пару с главврачом.
— Постарайтесь вспомнить ещё что-нибудь особенное. Очень вас прошу!
— Поссорилась я тогда с Дуськой Селезень.
— По какой причине?
— Много о себе понимать стала, валенок деревенский. Её тогда почему-то долго не выписывали. В палате отдельной лежала, как барыня. Врачи важные к ней зачастили. Всё ребенка измеряли да фотографировали. Вот она и загордилась. А уж потом, ближе к лету, ей паёк офицерский дали. Муку белую, консервы американские, яичный порошок, комбижир. За какие это, интересно, заслуги? Правда, недолго она им пользовалась. В пятьдесят третьем, после смерти Сталина, все льготы отменили.
— Других похожих случаев в вашем роддоме не было?
— При мне не случалось. Одна только Дуська паёк заработала. А всё потому, что не от супруга благоверного понесла, а от заезжего полковника.
— Какого ещё полковника?
— Я с ним хлеб-соль не водила. Знаю только, что он частенько наведывался в нашу гинекологию. Баб пользовал. Он ведь не по танкам и не по орудиям был полковник, а по срамному делу.
После этого трубку у бабы Муси всё же отобрали. Дрожащим от возмущения голосом заведующая доложила:
— Мария Богдановна имеет в виду профессора Плотникова, который в послевоенные годы неоднократно посещал нашу гинекологию и проводил профилактические осмотры. Этот факт отражён как в специальной, так и в научно-популярной литературе. В ту пору он действительно состоял в звании полковника медицинской службы. В моём кабинете даже портрет его висит.
— Сколько ему на этом портрете лет? — поинтересовалась Людочка.
— Да уж за семьдесят, наверное. Он умер в пятьдесят третьем.
— Спасибо за разъяснения, но я хотела бы вновь услышать Марию Богдановну.
— Ушла она. Ругнулась по матушке и ушла. У нас все ветераны нервные. А уволить нельзя. Младшего медперсонала не хватает.
— Вы не знаете, откуда у неё такая подробная информация?
— Минутку… Вот тут знающие люди подсказывают, что они дворами соседствовали… Матвей Селезень, отец будущего генерала, сильно свою жену ревновал. Даже рукоприкладство допускал. А всё потому, что сынок на него был похож, как черный цуцик на пегого козла.
— Родители генерала живы?
— Сейчас спрошу… Отец под поезд ещё при Хрущёве угодил, а мать недавно скончалась, когда сына в гробу увидела. Рядом похоронили.
К этому времени пресс-секретарь уже крепко обнимала Людочку сзади и даже покусывала иногда за мочку уха.
Не пытаясь освободиться, Людочка через плечо сказала:
— Попрошу вас срочно собрать все материалы о полковнике медицинской службы профессоре Плотникове. По-моему, он был каким-то светилом гинекологической науки.
— А потом? — игривым шёпотом поинтересовалась пресс-секретарь.
— Потом суп с котом! — ответила Людочка, успевшая поднабраться от бабы Муси плохих манер. — Я ведь на работе и в студию должна вернуться с готовыми материалами. Если поможете мне их собрать, проблему проведения свободного времени мы решим сообща.
Когда пресс-секретарь, зазывно покачивая бёдрами, удалилась, Людочка с облегчением вздохнула и вполголоса произнесла:
— Скорее я дедушку Кондакова приласкаю, чем тебя, стерва.
Затем она позвонила в Ростов и примерно в той же манере битый час беседовала со старой гвардией тамошнего роддома, а напоследок, уже вновь пребывая в объятиях похотливого пресс-секретаря, связалась с Сестрорецком, который, как оказалось, почти полвека назад подарил миру президента Митина.
Сестрорецкие акушерки, в отличие от своих южных коллег, вели себя куда более сдержанно (что ни говори, а статус обязывал), но кое-какими сведениями всё же поделились.
Пришлось Людочке вновь обратиться за помощью к пресс-секретарю, обе рученьки которой уже прочно обосновались под чужой блузкой. В такой ситуации волей-неволей перейдёшь на «ты».
— По той же схеме сделай мне справку о профессоре Шульмане. А заодно подбери материалы, касающиеся поездок выдающихся специалистов-гинекологов по регионам страны. Ограничимся периодом с сорок восьмого по пятьдесят третий год.
— На этом, надеюсь, всё? — пресс-секретарь уже без всякого стеснения присосалась к губам Людочки.
— В плане работы — да. — Людочка мягко, но решительно отстранилась. — Иди… Я подожду тебя здесь. Только один вопрос. Почему ты не любишь мужчин?
— С чего ты это взяла? — пресс-секретарь резким движением откинула назад растрепавшиеся чёрные волосы. — Я люблю всех. Мужчин, женщин, стариков, детей, животных. Но для этого они должны чем-то увлечь меня. Если хочешь, пригласи какого-нибудь страстного и неутомимого самца. Он нам совсем не помешает. Я брюнетка, ты блондинка. Для контраста подошёл бы рыженький… Обожаю тебя! — она вновь чмокнула Людочку в губы.
Вернувшись, пресс-секретарь застала Людочку в обществе лысоватого, рыхлого мужчины, согласно веяниям современной моды слегка небритого, что делало его похожим на старого хряка, уже начавшего постепенно дичать и вследствие этого обросшего жёсткой щетиной неопределённого цвета.
При виде этого нового персонажа пресс-секретарь так опешила, что без всякого сопротивления позволила Людочке завладеть всеми собранными материалами. Впрочем, замешательство длилось недолго. Хрякообразный мужчина дружески потрепал пресс-секретаря по ляжке, а Людочка с лучезарной улыбочкой сказала:
— Я просто не могла уйти отсюда, не познакомившись с вашим мужем. Мы очень мило побеседовали о проблемах ранней диагностики внематочной беременности. Он даже любезно предложил мне пройти профилактический медосмотр, но я, за неимением свободного времени, отказалась. Следующая серия нашего проекта будет обязательно посвящена мужчинам-гинекологам, самоотверженно исследующим то, о чём их менее удачливые собратья могут только мечтать. А назовём мы эту серию так: «Дело — труба». Вы, конечно, понимаете, что имеются в виду маточные трубы… А теперь не смею вас больше задерживать. Всего хорошего.
Проходя мимо ошалевшего пресс-секретаря, Людочка небрежно обронила:
— Ты для контраста хотела рыженького, но я сумела раздобыть только лысенького. Пользуйся на здоровье.
На обратном пути она посетила экспертно-криминалистический центр, в штате которого продолжала состоять, и, выслушав массу комплиментов по поводу своего якобы округлившегося брюшка, засела за первый попавшийся свободный компьютер.
Скоро выяснилось, что профессор Шульман прямых потомков на территории России и ближнего зарубежья не оставил, зато светлую память о его коллеге и постоянном научном оппоненте профессоре Плотникове хранили двое сыновей, четверо взрослых внуков и даже вдова Даздраперма Осиповна, благополучно дожившая до весьма преклонного возраста.
Именно её-то и полагалось посетить в первую очередь, но пока что Людочка ломала голову над странным именем, дававшим, по-видимому, ключ к пониманию характера и мировоззрения чересчур зажившейся старушки. В конце концов выяснилось, что Даздраперма означает всего лишь «Да здравствует Первое мая». Как говорится, простенько, но со вкусом. С таким имечком хоть сейчас на баррикады.
И всё же это был ещё не приговор. Как известно, основатель шведской королевской династии Бернадот носил на груди татуировку «Смерть тиранам», а знаменитый богоборец Демьян Бедный на самом деле имел фамилию Придворов и в юности едва не посвятил себя служению церкви.
Убеждения человека меняются с ходом времени, из цепких лап которого не смог вырваться ещё ни один смертный, и вдова Плотникова могла сейчас придерживаться каких угодно взглядов, включая и полное отсутствие оных, что является самым отчётливым признаком высшей мудрости.
При всём при том соваться к старушке в образе телевизионной дивы не стоило. Людям всегда было свойственно критическое отношение к вещам и явлениям, с которыми они впервые столкнулись уже в зрелом возрасте. Как говорится, старый кобель на новой цепи удавится.
Поэтому после некоторых размышлений Людочка захватила с собой два журналистских удостоверения. Одно — газеты «Патриотический набат», а другое — журнала «Демократическая мысль». В её понимании между двумя этими полюсами располагался весь спектр политических пристрастий рядовых россиян. Оставалось лишь главное — в нужный момент не перепутать удостоверения.
По неизвестной причине вдова профессора Плотникова одна занимала огромную академическую квартиру, хотя, как было известно Людочке, оба её сына, не говоря уже о внуках, имели жилищные проблемы. Значит, наличествовала в старушке какая-то червоточина, заставлявшая самых близких людей держаться от неё подальше.
Сквозь филёнчатую дверь, сохранившуюся ещё, наверное, со времён развитого социализма и первых полётов в космос, слышался стук пишущей машинки (звук по нынешним компьютеризированным временам довольно редкий) и многоголосое кошачье мяуканье. Кнопка звонка имела вид не менее древний, чем пупок Аполлона Бельведерского.
Дверь открыла соседка, помогавшая Даздраперме Осиповне по хозяйству, а в полутёмной прихожей Людочку встретило недружелюбное шипение пяти или шести разномастных кошек. Ваня Коршун, надо полагать, сюда и заходить бы не стал, словно в лепрозорий или чумной барак.
Людочка изложила цель своего визита, как всегда, высосанную из пальца, и не преминула осведомиться о здоровье хозяйки.
— Ничего себе, — ответила соседка. — Только что откушала, а сейчас пишет.
— Пишет? — удивилась Людочка. — Не иначе, как мемуары.
— Нет, жалобу в конституционный суд.
— Кто же её обидел?
— А все, кто ни попадя! — соседка махнула рукой. — Начиная от Думы и кончая дворником… Верила бы в бога, так имела бы на старости лет успокоение. И не воевала бы со всем белым светом… Вы случайно не из демократов будете?
— Я придерживаюсь политики нейтралитета и неприсоединения, — ответила Людочка. — Как Швейцарская конфедерация.
— И правильно делаете, — похвалила хозяйка, вряд ли понимавшая разницу между Швейцарией и Швецией. — А то она демократов на дух не принимает. Недавно на самого Патриарха жалобу накатала.
— Разве Патриарх демократ?
— Для неё если не за Сталина, так сразу демократ.
— Понятно, — кивнула Людочка. — Кто предупреждён, тот вооружён.
— Как вы сказали? — соседка приложила руку к уху. — Кто заражён?
— Я сказала, можно ли мне пройти к Даздраперме Осиповне?
— Иди, дочушка, иди. Она свежих людей привечает… Если те не демократы, конешно.
Распугивая кошек, Людочка двинулась на стук пишущей машинки, доносившийся из глубины квартиры.
Даздраперма Осиповна как никто другой соответствовала определению «божий одуванчик». Несмотря на почтенный возраст, она была мала и тщедушна, словно кикимора, а головку её окружал венчик фиолетовых волос, тонких, как пух. На птичьем носике старушки сидели огромные очки, а ещё одни — с синими стёклами — висели на груди вместо медальона.
Тем не менее взгляд, который профессорская вдова немедленно навела на гостью, был проницателен и сух, как у великого инквизитора.
Людочка расшаркалась и предъявила удостоверение «Патриотического набата», на ледериновой обложке которого были изображены серп и молот, но не скрещенные, а расположенные порознь (оставалось только догадываться, что их ожидает в ближайшем будущем — смычка или схватка).
Из вороха печатной продукции, покрывавшей не только стол, но и диван, старушка извлекла газету соответствующего наименования и стала изучать её последнюю страницу, используя, словно придирчивый эксперт, то одни, то другие очки.
— Почему ваша фамилия не указана в списке сотрудников редакции? — голос у Даздрапермы Осиповны был чётким и резким, словно звук клавишей её допотопного «Ундервуда».
— Я в «Набате» работаю совсем недавно, — не промедлила с ответом Людочка. — Ещё не прошла испытательный срок.