— Задумайтесь, друзья, какой прекрасный отдых я предоставляю вам, — сказал Умберто членам съемочной группы перед отъездом из Рима. — И еще плачу деньги, хотя вправе был бы ожидать проявления обратной инициативы.
— Это точно, — пробормотал оператор Соломон Барсак. — Скоро, наверно, наши звезды придут к тому, чтобы оплачивать услуги режиссера ранга Старика. Ведь они получают не только работу, они покупают славу, а следовательно — власть.
— Вот только с наших героев ничего не возьмешь, — ухмыльнулась Вита Девиньо — художница по костюмам, взявшая на себя обязанности гримера, в фильмах Кьями сведенные к минимуму.
— Зато в результате работы с Умберто они сразу сделают рывок на самую вершину. Сколько уже таких открытых Стариком «светил» получают миллионные гонорары.
— Дай-то Бог… — Вита подмигнула Солу. — Ты не смотри, что я цыганка, сердце у меня доброе, картину не сглажу… Вот если только кого-нибудь соблазню — героя нашего или, к примеру, тебя.
— Я мужичок занятый, моя супруга — камера — на шее крепко висит… Вот разве что изменить старушке? Уж больно тянет меня к цыганкам. — Сол хотел было в подтверждение своих слов хлопнуть красотку по крутому бедру, обтянутому оранжевым трикотажем узких брючек, но Вита уже отвернулась, посылая кому-то другому многообещающую улыбку большого белозубого рта…
…Пятнадцать человек — киногруппа фильма «Берег мечты» — разместились в солидном отеле европейского типа, оборудованном по последнему слову техники.
— Главное здесь — кондиционеры и возможность иметь чистую воду даже в ванных. А это немаловажно. Я вовсе не собираюсь тратить время и деньги на лечение хворых. — Умберто категорически настоял на прививках всем членам группы и требовал строжайшего соблюдения правил гигиены. Сам же он всем этим пренебрегал, ссылаясь на генетический иммунитет, унаследованный от десяти поколений тосканских крестьян.
Дикси, сделавшая накануне прививку от кучи каких-то инфекционных заболеваний, чувствовала себя неважно. Кроме того, отъезд из дома оставил у нее тягостные воспоминания. Отец, возмущенный тем, что Дикси манкирует месяцем занятий в университете, грозил отменить все затраты на содержание дочери, а главное — «лишить ее возможности проживания под одной крышей с родителями». Патриция молчала, боясь усугубить своим вмешательством раздор.
— Я очень старался стать для тебя хорошим отцом, — подвел итог Эрик и, не глядя на дочь, вышел из комнаты. Он уединился в своем кабинете и даже не вышел попрощаться с ней.
— Удачи тебе, доченька! — Пат с полными слез глазами посадила Дикси в такси и, не сдержавшись, все же шепнула ей: — Не знаю, правильно ли мы поступаем?
Вовсе не уверенная уже в том, что ей неудержимо хочется стать актрисой, Дикси твердо кивнула: «Правильно, мама, правильно». Она точно знала лишь то, что и дома, и в университете задыхается от тоски и от боли неисправимой ошибки. Казалось, время уходит, оставляя ее на обочине настоящей жизни, обрекая заниматься чужим скучнейшим делом, общаться с неинтересными ей людьми, постоянно оправдываться в чем-то перед непрерывно враждующим с ней отцом.
После эпизода с Куртом Дикси не ударилась, как предполагала, во все тяжкие: cекс в исполнении Санси оказался не так уж занимателен. И беда заключалась даже не в антипатии, которую Дикси испытывала к своему первому партнеру, не в его оскорбительных подозрениях, странным образом перекликавшихся с отцовскими.
Убедившись, что вызывает у мужчин неадекватную реакцию, Дикси злилась на себя. Они видели в ней неразборчивую в средствах женщину, соблазнительную блудницу. И даже не слишком старались скрыть свое вожделение под маской элементарного флирта с общепринятыми правилами романтической «истории».
В моду вошла сексуальная открытость, принявшая форму бравады и откровенного протеста против ханжеской морали старшего поколения. «Секс во имя секса» отрицал устаревшие «декорации» — ведь для получения физического удовольствия не требовалось даже знать имя партнера. А уж завязывать с ним какие-то особые отношения, претендующие на духовную близость, считалось просто аномалией.
Конечно же, были исключения, но, к сожалению, не слишком удачные. Претенденты на Дикси, смекнувшие, что девочка с «лирическими запросами», пытались подыграть ей, изображая увлечение. Но неизбежно подвергались жесткой критике. Она не верила «в высокие чувства», придирчиво анализируя поклонников.
Дух противоречия, подогретый полученной обидой, выносил суровый приговор: «ничтожество». И даже если Дикси старалась сосредоточиться на чисто физических достоинствах претендентов, под лупой ее внимания каждый из них обнаруживал противнейшие недостатки. От одного пахло потом, другой имел привычку шмыгать носом или щерил зубы, а третий не к месту хихикал.
Жан не звонил и в университете не появлялся. Ходили слухи, что он уехал в какую-то экспедицию. В условленный для их телефонных свиданий час Дикси позвонила сама. Услышав ее голос, парень, видимо, сильно удивился, в трубке воцарилась тишина.
— Алло… Ты слышишь? Куда пропал, Жанни? Все думают, что ты уехал из города.
Он откашлялся и, старательно подбирая слова, сообщил:
— У меня кое-что произошло, Дикси.
— У меня тоже. — Она сразу поняла, что имел в виду Жан — наверняка он влюбился в другую. И Дикси неудержимо захотелось рассказать про «роман» с Куртом. Именно про роман — захватывающий, волнующий. — Но он женат, к несчастью. Ничего нельзя изменить, — завершила она свой короткий доклад.
— А у меня, к сожалению, все не так уж романтично. Но тоже ничего нельзя изменить. — Жан засмеялся.
— Понимаю, понимаю. Она экономист?
— Нет, скорее… Скорее врач.
— Выходит, телефонным рандеву пришел конец… — вздохнула Дикси. — И никто не напишет за меня курсовую работу.
— Извини, дорогая… Прости меня — я оказался совсем, совсем не тем, кто нужен тебе даже в качестве радио… «Прощай и помни обо мне», — шутливо прогудел он слова шекспировского призрака.
Повесив трубку, Дикси долго сидела в задумчивости, пытаясь оценить свою потерю. И поняла, что по-особому, как-то отвлеченно, книжно, что ли, любила Жана. Да, именно любила. А если и мечтала о некоем идеальном любовнике, то он непременно был воплощением телефонного Жанни. Ей захотелось рассказать ему правду: про Курта, про свое одиночество и боль расставания с ним. Палец набрал несколько цифр, но рука опустила трубку: зачем все это теперь, к чему?
Как горько потом жалела Дикси, что не сказала своему странному возлюбленному последних слов!
Комната Дикси в отеле оказалась просторной и нарядной. На окнах, скрытых за шелковыми с ярким цветочным рисунком шторами, — кондиционеры, в холодильнике — набор больших пластиковых бутылок с французской минералкой, в ванной табличка: горячая и холодная вода тщательно дезинфицирована. Дикси сбросила пропотевшие вещи и на полную мощь открыла кран. Такой жары она еще не видела. Всем вышедшим из самолета показалось, что на них набросили влажную горячую простыню.
— Ничего, в джунглях будет еще круче, — «успокоил» оператор Соломон Барсак, скорчив кислую физиономию. — А уж как я обожаю гадюк!
Женщины хором взвизгнули, требуя у Старика отчета относительно бытовых условий. Умберто коротко ответил:
— Гадюк не будет. Самым ядовитым гадом можете здесь считать меня.
Дикси мимоходом из ванной взяла из вазы какой-то экзотический фрукт и впилась в него зубами. Тут же зазвонил телефон:
— Фруктов категорически не есть. Только консервы, — скомандовал Умберто. — И не пытайся меня обжулить — я тебе не добренький папочка… В шесть утра нас будет ждать автобус. Живо в кроватку и никаких экскурсий — ты нужна мне живая и о-очень здоровая. Бай-бай, детка.
Дикси с сомнением покрутила надкушенный плод и положила его в пепельницу: никакого аппетита и никакой опасности повторения истории с Куртом Санси. Возможно, инфекция, укусы змей или прочей нечести, но уж соблазны со стороны мужской части съемочной группы ей явно не грозили. Пятеро парней из технического состава представляли в некоторых вариациях известную ей породу «жеребчиков», индийский актер, приглашенный для исполнения шаманских плясок, мог бы привлечь только нимфоманку. Еще двое итальянцев, занятых во второстепенных ролях, выглядели «голубыми». Вот оператор Сол чем-то напоминал Жана — столь же малопривлекателен внешне и, кажется, совсем не ординарен. Но в джунглях, увы, не будет телефона. Засыпая, Дикси думала о том, что ничего в жизни так и не поняла и, в сущности, еще не родилась.
В шесть утра солнце уже припекало вовсю и город жил шумной, многолюдной жизнью. В такую рань в Европе бодрствуют разве что мусорщики и разносчики. Если, конечно, не считать полицейских. Когда Дикси, одетая в шорты, майку и панаму, вышла к подъезду отеля, оказалось, что почти вся группа собралась у миниатюрного автобуса «мерседес» выпуска прошлого десятилетия c фирменным знаком местной киностудии на боку. Среди панам и каскеток киношников белела красиво завернутая чалма крупного смуглого индуса.
В шесть утра солнце уже припекало вовсю и город жил шумной, многолюдной жизнью. В такую рань в Европе бодрствуют разве что мусорщики и разносчики. Если, конечно, не считать полицейских. Когда Дикси, одетая в шорты, майку и панаму, вышла к подъезду отеля, оказалось, что почти вся группа собралась у миниатюрного автобуса «мерседес» выпуска прошлого десятилетия c фирменным знаком местной киностудии на боку. Среди панам и каскеток киношников белела красиво завернутая чалма крупного смуглого индуса.
— Это наша героиня. А это господин Лакшми — гид и переводчик, — сказал Умберто, скользнув по лицу Дикси быстрым изучающим взглядом. Представленные приветствовали друг друга — Дикси кивком и улыбкой, индус — поклоном со сложенными лодочкой руками.
— Ну, вроде все… По коням? — Сол подхватил чемодан Дикси. — Ой, совсем невесомый! Не то что мои причиндалы, которыми забит весь багажник. Да и вещичек прихватил, не пожадничал — таблеток от всяких инфекций, наверно, кило и только сачков для ловли попугаев четыре!
Дикси не могла сдержать зевок. Она не привыкла вставать в такую рань.
— Давай топай на заднее сиденье, подремли… — заметил ее сонливость Барсак. — Нам ехать больше двух часов, а мэтр надеется сегодня уже кое-что отснять. При этом рассчитывает на твою юную свежесть — накануне отлета круто побеседовал с гримершей, запретив тебя мазать, и та забыла половину своих снадобий. Так что держи форму.
Дикси, следуя его совету, протиснулась по проходу между кресел и плюхнулась на свободное сиденье. Ей стало страшно: что будет в полдень, если в шесть утра чувствуешь себя, как в бане? Но тут же мерно загудели кондиционеры, в лицо повеяло ледниковой свежестью. Дикси откинулась в кресле и закрыла глаза. Сквозь полудрему она слышала мягкий говор индуса, рассказывающего о местных достопримечательностях, но так и не смогла разомкнуть век.
Ее разбудил аромат свежего кофе. Автобус стоял на маленьком песчаном плато, возвышающемся над бурным океаном зелени. Огромное дерево с глянцевой листвой приютило «мерседес» в своей короткой тени, и путешественники уже расположились на травке, приступив к походному завтраку.
К Дикси с двумя дымящимися пластиковыми стаканами в руках пробиралась гримерша Вита — яркая сорокалетняя итальянка с цыганскими украшениями в ушах и на шее. Кажется, она хотела быть похожей на Кармен, надев ярко-алую блузку с огромным вырезом и пеструю сборчатую юбку.
— Правильно делаешь, что осталась здесь. Все-таки кондиционеры работают. Снаружи — пекло! К нашему автобусу невозможно притронуться. Сол обжег руку. — Она широко улыбнулась ярким, свежеподкрашенным ртом и протянула кофе Дикси.
— Спасибо, Вита. — Дикси улыбнулась в ответ, чувствуя, что женщина явно старается завоевать ее расположение. — А вы, синьор Герт? Мистер Алан! — Вита наклонилась над последним сиденьем, которое Дикси считала пустым. — Хотите кофе?
— Что случилось? — проворчал по-английски мужской голос. — Простите… я совсем все не так делать. — Его итальянский был в зачаточном состоянии. Но Вита звонко расхохоталась, будто услышала потрясающую шутку. Дикси увидела, как над сиденьями появляется всклокоченная голова с жесткими выгоревшими волосами. Загорелое лицо рекламного супермена выражало растерянность. Глаза мистера Герта сонно жмурились и вдруг озадаченно округлились — он увидел Дикси. Она хорошо запомнила череду противоречивых выражений, сменяющих друг друга, и подумала, что у парня чрезвычайно подходящая для актера мимика: лицо отражало даже малейшие оттенки чувств подобно тому, как водяная зыбь свидетельствует о глубинных течениях. Удивление, паника, граничащая с ужасом, а потом — игривая радость человека, развернувшего лотерейный билет и увидевшего колоссальный выигрыш.
— Ты Дикси? Я — Ал. — Он подошел и протянул ей руку.
— Можешь говорить по-английски. И нечего первым совать даме руку. Должен склониться и ждать, пока проявлю инициативу я.
— Еще чего! От вас, от дам, дождешься! Подвинься. Ты что, не встречала нормальных мужиков? — Он сел рядом с Дикси, коснувшись широким плечом, обтянутым синей футболкой, и взял ее руку. — Девочка, мы должны подружиться.
То ли от его прикосновения, то ли от ноток предрешенности, прозвучавших в последнем утверждении, Дикси ударил электрический разряд. Она отдернула руку, вздрогнув от неожиданности.
— Ты, наверно, в кино собаку съела, а я снимаюсь впервые. Жутко не хочется лажануться. Старик, то есть Умберто — отличный мужик… — Ал посмотрел на Дикси в упор. — Будешь помогать мне, а?
— Смеешься! Я сама никакая не актриса. Кьями подобрал меня почти на улице.
— Врешь, «Королева» — классный фильм. Правда, я сам не видел, но все болтают. А у меня только «Кэмэл», «Ринг» — это зубная паста и «Ронни» — это стиралки. Но реклама «Кэмэл» — моя «коронка», высшее достижение, «Оскар» за лучшую роль верблюда.
— А, я видела! Щиты с твоей физиономией на фоне песков и караванов. Здорово! — Дикси пригляделась к парню. — Только так ты еще лучше. Правда. У тебя очень выразительная мимика, ее лучше фиксировать в динамике. Кино — это твое дело.
— Не шутишь? — Он подозрительно прищурился. — С тех пор, как Старик выбрал меня, мне все кажется, что это розыгрыш. Руки чешутся набить морду. Только не знаю, кому.
— Ну не мне же. — Дикси потуже стянула резинкой на затылке волосы, от которых шея покрывалась испариной. — Я воспринимаю тебя очень серьезно. И даже рада — как бы я ни провалила роль, фильм наверняка удастся — ты и Умберто просто не можете не понравиться зрителям.
Лицо Ала стало серьезным и даже грустным. Он смотрел на Дикси, словно хорошо знал ее, но давно не видел. Совсем заспанная детка. Ресницы, как у куклы, а губы… губы… Он нежно коснулся пальцем губ Дикси.
— Крупинка кофе прилипла… А знаешь, — он наморщил лоб и почесал затылок, — знаешь, я думаю, нам лучше начать все сразу — работу, дружбу, любовь…
Прежде чем Дикси сообразила, что случилось, произошло нечто чрезвычайно важное — она получила самый волнующий поцелуй в своей жизни. Быстрый язык, мелькнув жалом змеи, едва проник в ее приоткрывшийся рот. Горячие сухие губы cловно сделали жадный глоток, отведав желанный напиток и сообщив: «Это я — тот самый, что подарит тебе блаженство».
Дикси откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза, проверяя на вкус полученный дар. Хотелось понять, чем отличается прикосновение Ала от всех других известных ей. Но ощущение не поддавалось анализу и определялось одним словом: потрясающе!
— Потрясающе! Просто удивительно, что мы сидим где-то в непроходимых джунглях и будем сниматься у самого Кьями! — попыталась она скрыть свое смущение и строго посмотрела на парня. — А ты шустрый!
— Вспыхиваю как порох! Просто балдею от всего этого. — Ал провел ладонью по ее груди, обтянутой тонким трикотажем, чуть задержавшись на выделившихся вдруг сосках.
Дикси торопливо отпрянула.
— Все возвращаются! Убери руки!
До сих пор они находились в автобусе одни, не считая шофера, дремавшего за стеклянной перегородкой. Вита разливала кофе коллегам, разморенным жарой и сонливостью в зеленой тени дерева. Но вот прозвучала команда, и люди неохотно потянулись к автобусу, отбрасывая окурки и дожевывая бутерброды.
Дикси инстинктивно одернула майку и, внезапно покраснев, опустила глаза. Произошло нечто важное, сугубо интимное, то, что она считала невозможным демонстрировать окружающим: едва знакомый парень до головокружения волновал ее.
— Ну нет, малышка, мы не станем прятаться. — Ал обнял ее за плечи. — Я знаю, что ты свободна, это сразу чувствуется. Мне тоже бояться некого. И вообще, может, я уже репетирую? — Он снова прильнул к губам девушки, вдавливая ее затылок в бархатный подголовник. Внутри у Дикси что-то оборвалось — она полетела в звенящую, мерцающую искрами бездну, чувствуя, что никогда уже не будет прежней…
— Браво, детки, браво! — В проходе стоял Умберто, поправляя очки, cкользящие по блестящему от пота носу. Затем он промокнул лоб большим смятым носовым платком и неторопливо спрятал его в карман, ожидая, пока его герои разомкнут объятия. — Вижу, вас уже не надо знакомить. Начало хорошее. Кажется, дело у нас пойдет на лад…. — Умберто с улыбкой посмотрел на пылающую Дикси. — Ты запомнила, детка, как это было? Ну, как смотрел, прикасался, дышал? Ничего не упускай, все собирай в свою актерскую копилку. Знаешь, ведь эти вещи дорого стоят… — Он потрепал Ала по плечу. — И что это тебя все с зубной пастой или стиральным порошком снимали, ума не приложу…
Люди в автобусе перестали галдеть, прислушиваясь и пытаясь сообразить, что означали слова Старика — упрек или одобрение? Только Соломон Барсак, наблюдавший эту сцену печальными иудейскими глазами, понял, что Умберто несказанно рад. Безошибочное чутье мастера уловило то, что не могли увидеть другие, не наделенные сверхчувствительностью к прекрасному. Перед Умберто Кьями предстала не просто охваченная скоропалительной страстью беззастенчивая парочка. В потемневших глазах девушки, в бесстыдной жадности парня Старик увидел естественность чуда, то таинственное могущество бытия, о котором он думал только что, созерцая с холма буйство тропической природы. Умберто Кьями теперь знал, что ему опять повезло — судьба дала своему любимчику шанс пропеть на пороге семидесятилетия «лебединую песню».