Я торопливо пошел к лестнице, но споткнулся в темноте, и острая боль пронзила мою
левую заднюю лапу. Я остановился и посмотрел на силуэт Глории, видневшийся в дверном
проеме. Я хотел, чтобы она меня успокоила.
– Я сказала, иди сюда! – повторила Глория громче.
Сделав следующий шаг, я тихонько заскулил.
– Ну давай уже. – Глория сделала два шага вниз и потянулась ко мне.
Мне не очень хотелось ощутить руку Глории на своей шерсти: я знал, что она злится на меня
за что-то, поэтому я отшатнулся.
– Где вы все? – донесся сверху голос Ханны.
Я ускорил шаг, ноге было уже лучше. Глория повернулась к выходу, и вместе с ней мы
вышли на кухню.
– Глория, – обратилась Ханна. Она поставила на пол бумажные пакеты, и я подошел к ней, виляя хвостом. – Где Клэрити?
– Мне наконец-то удалось ее уложить.
– Что ты делала в подвале?
– Я… я искала вино.
– Ты была там? Внизу? – Ханна опустила руку, и я обнюхал её, чувствуя запах чего-то
сладкого. Хорошо, что она вернулась домой.
– Я думала, это винный подвал.
– У нас есть немного вина на кухне, в шкафчике под тостером. – Ханна смотрела на меня, и я вилял хвостом. – Малыш, ты что, хромаешь?
Я сел. Ханна отошла на несколько шагов и позвала меня, я подошел.
– Тебе не кажется, что он хромает? – спросила Ханна.
– Откуда мне знать, – сказала Глория. – Моя компетенция – дети, а не собаки.
– Малыш, та поранил лапу? – Я завилял хвостом, довольный, что мне уделяют внимание.
Ханна нагнулась и поцеловала меня в лоб, а я лизнул её в ответ.
– Ох, ты не попробовала печенье? – спросила она.
– Мне нельзя печенье, – презрительно ответила Глория. Я никогда раньше не слышал, чтобы
слово «печенье» произносили с такой брезгливостью.
Ханна ничего не ответила, просто вздохнула, начав выкладывать покупки из пакетов.
Иногда, вернувшись домой, она приносила мне косточку, однако сегодня, очевидно, ей не удалось раздобыть ни одной. Я пристально смотрел на неё – а вдруг ошибся.
– Я не хочу, чтобы и Клэрити их ела, – сказала Глория после минутного молчания. –
Она и так пухленькая.
Ханна рассмеялась, а потом замолчала.
– Ты серьезно?
– Конечно, серьезно.
После секундной паузы Ханна вернулась к пакетам с продуктами.
– Хорошо, Глория, – тихо сказала она.
Прошло несколько дней, Глория сидела на солнце перед домом, придвинув колени к груди.
Между пальцами её ног были воткнуты пушистые шарики, и она прикасалась к пальцам
малюсенькой палочкой, которая пахла так едко, что слезились глаза.
После прикосновения палочки каждый палец становился темнее.
Запах был таким мощным, что даже смог перебить странный привкус у меня во рту, который
с каждым днем усиливался.
Клэрити возилась с игрушкой, а потом встала и нетвердой походкой пошла прочь.
Я посмотрел на Глорию, которая, прищурившись, сосредоточилась на пальцах ног.
– Клэрити, не уходи далеко, – отсутствующим тоном произнесла Глория.
За те несколько дней, которые Клэрити провела на Ферме, её медленная неуверенная
поступь, которая частенько заставляла девочку оказываться на четвереньках, превратилась
в шуструю походку. Клэрити целеустремленно направилась к сараю, и я последовал за ней, размышляя, что же делать.
В сарае жил конь по имени Трой. Когда Итан был жив, он, бывало, катался на нем верхом, и я не очень-то одобрял это, потому что кони не такие надежные, как собаки. Однажды
в молодости Итан упал с лошади, а ведь с собаки никто никогда не падал. Даже Ханна никогда
не каталась верхом на Трое.
Мы с Клэрити зашли в сарай, и я услышал, как Трой фыркнул, почувствовав наше
присутствие. В воздухе стоял запах сена и лошади. Клэрити промаршировала прямиком
к вольеру, в котором жил Трой. Он тряхнул головой и опять фыркнул. Клэрити потянулась
к прутьям двери вольера и вцепилась в них своими маленькими ручками.
– Лосадка! – с восхищением воскликнула она, пританцовывая от восторга.
Я чувствовал нарастающее напряжение Троя. Конь не очень-то меня любил, мое присутствие
в сарае заставляло его нервничать. Клэрити просунула ручку между прутьев, чтобы погладить
Троя, но тот отшатнулся.
Я подошел к Клэрити и ткнулся в неё носом, давая понять, что если уж она хочет кого-то
погладить, то лучше собаки ей здесь никого не найти. Яркие глаза девочки были широко
раскрыты, она задыхалась от восторга, приковав взгляд к Трою.
Дверь в вольер закрывалась на цепь; когда малышка прислонилась к ней, провисающая цепь
натянулась, и образовалась лазейка. Издавая счастливые звуки, Клэрити скользнула вдоль
двери к лазейке и протиснулась внутрь.
Прямо в вольер к Трою.
Трой ходил взад и вперед, фыркая и мотая головой, удары копыт по земле становились все
сильнее и сильнее. Я чуял его возбуждение – оно проступало сквозь его кожу, как пот.
– Лосадка, – произнесла Клэрити.
Я просунул голову в щель между створками двери и толкнул ее, пытаясь пролезть внутрь.
Боль в задней левой лапе снова давала себя знать, но я проигнорировал её, сосредоточившись
на том, чтобы протиснуть плечи, а затем и таз. Тяжело дыша, я пробрался в вольер как раз в тот
момент, когда Клэрити двинулась вперед, протянув ручки к Трою. Я прекрасно понимал, что он может ударить малышку.
Я боялся этого коня. Он большой и сильный; если он ударит меня копытом, будет очень
больно. Инстинкты твердили мне – убирайся отсюда, но Клэрити грозила опасность, и я
должен был что-то сделать.
Я проглотил свой страх и залаял на коня со всей яростью, на какую был способен.
Я подтянул губы, обнажив оскал, и сделал выпад вперед, заняв позицию между Клэрити
и Троем. Трой издал неприятный визжащий звук и встал на дыбы. Я попятился, лая и отталкивая Клэрити в угол. Копыта Троя разбивали землю прямо передо мной, но я
продолжал рычать и клацать на него зубами.
– Малыш? Малыш! – донесся испуганный голос Ханны снаружи сарая.
Я почувствовал в шерсти маленькие ручки Клэрити. Хотя конь мог меня ударить, я не собирался сдавать свою позицию между ним и малышкой.
Тут вбежала Ханна.
– Трой!
Она отстегнула цепь и распахнула створки дверей, конь рванул мимо нее и через огромную
двустворчатую дверь вылетел во двор.
Я чувствовал страх и гнев Ханны. Она нагнулась и подхватила Клэрити на руки.
– Ах, дорогая, все хорошо, малышка, все хорошо, – говорила она.
А Клэрити хлопала в ладоши и улыбалась.
– Лосадка! – с восторгом воскликнула она.
Другая рука Ханны опустилась вниз и дотронулась до меня – я почувствовал облегчение, поняв, что хоть сейчас я ни в чем не провинился.
– Да, большая лошадка, ты права, дорогая. Тебе нельзя сюда заходить.
Когда мы вышли наружу, к нам подошла Глория. Походка у нее была странной, будто ей
было больно идти.
– Что случилось? – спросила она.
– Клэрити зашла в стойло к Трою. Он мог её…
– Какой ужас! – Глория протянула руки и, забрав Клэрити, прижала её к груди. –
Ты никогда, никогда не должна так пугать мамочку, поняла?
Ханна скрестила руки на груди.
– Интересно, как же она пробралась сюда без твоего ведома.
– Наверное, пошла за собакой.
– Понятно. – Я все еще чувствовал, что Ханна злится, и опустил голову, непроизвольно
ощутив раскаяние.
– Возьмете её? – спросила Глория, протягивая Клэрити на вытянутых руках обратно.
Боль в бедре по-прежнему чувствовалась, не так сильно, чтобы хромать, однако нога
постоянно ныла. Хотя раны не было – зализывать нечего.
За ужином я предпочел остаться под столом и подбирать еду, которая падала на пол. Когда
детей собиралось много, мне обычно перепадало несколько хороших кусков, но в этот раз
была только Клэрити, и, как я уже говорил, её пища была никудышной. После инцидента
с лошадью прошло уже несколько дней, в течение которых я не выходил из-под стола, когда
вдруг заметил, что Ханна чем-то обеспокоена и взволнована. Я сел и ткнулся в неё, она погладила меня, однако как-то рассеяно.
– Не звонил доктор Билл? – спросила Глория.
– Пока нет, я же обещала, что скажу тебе.
– Почему мужчины так поступают! Сначала просят твой номер, а потом не звонят.
– Глория, я тут… я думала кое о чем.
– О чем?
– Ну, во-первых, я хочу, чтобы ты знала: хотя вы с Генри не… больше не вместе, и хотя вы
даже не женаты, ты – мать моей внучки, и для меня ты – член семьи. Я всегда рада тебя здесь
видеть.
– Спасибо, – ответила Глория. – У меня к вам такие же чувства.
– И мне очень жаль, что из-за работы Генри вынужден жить за границей. Он сказал, что ищет
– И мне очень жаль, что из-за работы Генри вынужден жить за границей. Он сказал, что ищет
место здесь, чтобы проводить больше времени с Клэрити.
Услышав имя Клэрити, я посмотрел на маленькие ножки, единственную часть её тела, которая была мне видна из-под стола. Каждый раз, когда малышке приходилось запихивать
в себя противный ужин, они дёргались.
– Еще я знаю, что ты хочешь вернуться к карьере певицы, – продолжила Ханна.
– Ну да. Рождение ребенка не очень-то пришлось кстати. До сих пор не могу избавиться
от лишнего веса.
– Вот я и подумала… А не остаться ли Клэрити здесь?
Наступила долгая тишина. Когда Глория заговорила, её голос был очень тихим.
– Что вы имеете в виду?
– На следующей неделе приедет Рэчел, а когда начнется учебный год, к четырем будет
освобождаться Синди. Все вместе мы сможем уделять Клэрити массу внимания, а у тебя
появится возможность посвятить себя пению. И, как я уже говорила, приезжай и живи, когда
захочешь, места достаточно.
– Так вот что всё это значит.
– Прости, не поняла?
– А я удивляюсь, чего это вы, такая хорошая, приглашаете пожить, предлагаете оставаться
здесь, сколько хочу… Теперь ясно. Чтобы Клэрити жила с вами. А потом что?
– То есть?
– Потом Генри отсудит пособие на ребенка, и я останусь ни с чем.
– Да мне и в голову такое не приходило…
– Знаю, знаю, все в вашей семье считают, что я специально заманивала Генри, пыталась
женить его на себе. Только зачем мне кого-то заманивать, когда вокруг полно других
достойных мужчин!
– Нет, Глория, никто никогда так не говорил.
Пошатнувшись, Глория встала.
– Ясно. Все вы как бы такие милые…
Я чувствовал злость Глории и старался держаться подальше от ее ног. Вдруг кресло Клэрити
заходило ходуном, а её маленькие ножки уплыли вверх.
– Я собираюсь. Мы уезжаем.
– Глория!
Я услышал, как завыла Клэрити, когда Глория пошла вверх по лестнице. Клэрити почти
никогда не плакала. В последний раз это случилось, насколько я помню, когда она заползла
в сад и сорвала зеленый плод с растения, которое издавало такое едкое зловоние, что мои
глаза слезились еще больше, чем от запаха ног Глории. И хотя было очевидно, что такую
гадость есть категорически нельзя, Клэрити засунула эту штуку в рот и куснула. У неё был
очень удивленный вид, и она заплакала прямо как сейчас.
Когда Глория и Клэрити уехали, Ханна тоже заплакала. Я пытался утешить её, положив
голову ей на колени, и я уверен, что это помогло, хотя ей все равно было очень грустно.
Я не совсем понял, что произошло, кроме того, что Глория и Клэрити уехали, но что-то
подсказывало мне, что я их снова увижу. Люди всегда возвращаются на Ферму.
Я спал вместе с Ханной, в ее кровати; так у нас повелось вскоре после смерти Итана. Какое-
то время она даже обнимала меня по ночам и иногда плакала. Я знал, почему она плакала, она скучала по Итану. Мы все скучали по Итану.
На следующее утро, когда я выпрыгнул из кровати Ханны, что-то как бы сломалось у меня
в левом бедре, и я невольно заскулил от боли.
– Малыш, что? Что случилось? Что с твоей ногой?
Я почувствовал страх Ханны и начал лизать её ладошку, как бы извиняясь, что расстроил её.
Но я не мог встать на заднюю левую лапу – слишком сильно болело.
– Сейчас же едем к Ветеринару, Малыш. Все будет хорошо, – сказала Ханна.
Мы медленно и аккуратно подошли к машине. Я прыгал на трех лапах и старался выглядеть
так, будто болело не сильно, чтобы не расстраивать Ханну ещё больше. Я был собакой
переднего сиденья, но Ханна посадила меня назад, и хорошо – на трех ногах вползти туда
гораздо легче, чем запрыгивать на переднее сиденье.
Она завела машину, и мы отъехали, а у меня во рту вновь появился отвратительный привкус, жуткий, как всегда.
Глава третья
Мы зашли в прохладную комнату, где меня положили на железный стол, и я забарабанил
по нему хвостом, дрожа от удовольствия. Я любил эту женщину, которую звали Доктор Дэб, ее руки трогали меня так нежно. От её пальцев, в основном, пахло мылом, но на рукавах
халата я всегда чуял запахи котов и собак. Я позволил ей ощупать мою воспаленную ногу –
больно совсем не было. А когда Доктор Дэб захотела, чтобы я поднялся, я сделал это, и мы
с Ханной ушли в маленькую комнатку, где я терпеливо лежал рядом с ней в ожидании. Вошла
Доктор Дэб, села на табуретку и подвинулась к Ханне.
– У меня плохие новости, – сказала Доктор Дэб.
– О, – произнесла Ханна. Я ощутил, как ею тут же овладела печаль, и сочувственно взглянул
на неё. Впервые я видел её печальной рядом с Доктором Дэб.
– Мы могли бы ампутировать его лапу, но большим собакам обычно тяжело без нее жить.
И нет гарантии, что рак не распространился дальше; скорее всего, мы просто усложним собаке
жизнь на тот короткий срок, который ей остался. Если бы решение было за мной, то я
ограничилась бы болеутоляющими. Малышу уже одиннадцать, да?
– Его взяли из приюта, поэтому мы точно не знаем. Примерно, столько, – ответила Ханна. –
Одиннадцать – это значит, что он уже старый?
– Говорят, лабрадоры живут в среднем по двенадцать с половиной лет, хотя по моему
опыту гораздо дольше. Я не о том, что его жизнь близка к завершению, а о том, что у собак
старшего возраста опухоли растут медленнее. Это ещё один фактор, который нужно принять
во внимание, если мы рассматриваем вариант ампутации.
– Малыш всегда был очень активным псом. Я просто не могу представить его без лапы, –
ответила Ханна. Я завилял хвостом, услышав свое имя.
– Ты хороший пес, Малыш, – побормотала Доктор Дэб. Я закрыл глаза и привалился к ней,
пока она чесала мне за ушами. – Давайте дадим ему что-нибудь прямо сейчас. Лабрадоры
редко показывают свою боль. У них поразительно высокий болевой порог.
Дома мне дали специальное угощение из мяса и сыра, потом я почувствовал сонливость
и пошел на свое любимое местечко в гостиной, где сразу же провалился в глубокий сон.
Тем летом я поджимал заднюю лапу и опирался на остальные три, так мне было легче.
Я обожал заходить в пруд: ощущение прохладной воды было просто замечательным, и мне
не приходилось держать вес своего тела на лапах. Приехала Рэчел и её дети, к нам в гости
частенько заходили дети Синди, и все их внимание доставалось мне, словно я вновь стал
щенком. Особенно мне нравилось лежать на земле, пока две маленькие дочки Синди вплетали
ленточки в мою шерсть; прикосновение их ручек успокаивало. Потом я эти ленточки съедал.
Ханна давала мне много вкусных угощений, и я часто спал. Я понимал, что старею, потому
что мои мышцы иногда деревенели, а зрение немного затуманилось, но я был счастлив.
Я обожал запах опавших скрученных листьев и сухое благоухание цветов Ханны, которые
к осени стали очень ломкими.
– Малыш опять гоняет кроликов, – однажды сквозь сон донеслись слова Ханны. Услышав
свое имя, я проснулся, не сразу поняв, где нахожусь. Я видел очень яркий сон про Клэрити, как она упала с пристани, а Итан стоял там по колено в воде.
– Хороший пес, – сказал он мне, и я почувствовал его радость от того, что я присматривал
за Клэрити. Когда в следующий раз она приедет на Ферму, я снова буду за ней присматривать.
Итан хотел бы этого.
Запах Итана постепенно покидал Ферму, однако в некоторых местах я по-прежнему
чувствовал его присутствие. Иногда я заходил в его спальню, и мне казалось, что он еще здесь, спит или сидит в кресле-качалке и смотрит на меня. А иногда я вспоминал Клэрити, как она
называла меня «Маыш». И хотя я понимал, что Глория, как мать, вероятно, хорошо заботится
о своем ребенке, я всегда чувствовал тревогу, думая о ней. Надеюсь, малышка скоро вернется
на Ферму, и я удостоверюсь, что с ней все в порядке.
Наступили холода, я все реже и реже выходил из дома. Для своих личных дел я выбирал
ближайшее дерево и старался управиться побыстрее: приходилось присаживаться,
так как нормально поднимать ногу я уже не мог. Даже если шел дождь, Ханна всегда выходила
и стояла рядом со мной.
Снег этой зимой я встретил с восторгом. Он держал вес моего тела совсем как вода, только
был холоднее, и это мне нравилось даже больше. Я заходил в снег, закрывал глаза, и мне было
так хорошо и комфортно, что я вполне мог заснуть.
Ужасный привкус во рту преследовал меня постоянно, хотя иногда он становился сильнее,
а иногда я просто про него забывал. Нога болела; случались дни, когда я вскакивал ото сна, пронзенный вспышкой резкой боли.