Двадцатые и тридцатые годы были временем господства романтического традиционализма во всех германских государствах. Пруссия, позаимствовав некоторые французские инновации (о которых упоминалось выше), в целом сохранила систему Фридриха II, в основе которой лежало все тоже «регулярное государство», «действующее, как часовой механизм». Современники действительно признавали традиционно высокие качества прусских чиновников, их честность, исполнительность, усердие и стремление к порядку.[841] При всем том в Пруссии продолжали существовать некоторые сословные привилегии и провинциальные ландтаги, как и австрийские сеймы, носили дворянский характер.
В контексте социального развития Европы прусско-австрийская модель представляла собой альтернативу французскому влиянию. Эта модель была хорошо знакома русскому обществу по реформам Петра III и Павла I, и отчасти уже вошла в российскую социальную традицию – поэтому смена французского влияния немецким могла рассматриваться также как возврат к прошлому.
Возвращению к ориентации России на немецкий культурный круг отчасти способствовало и воспитание императора Николая Павловича. Учителем третьего сына Павла I был не француз Лагарп, а немец, начальник кадетского корпуса генерал М. И. Ламздорф. Воспитание великого князя в духе немецкой дисциплины и порядка нередко подкреплялось розгами, но в конечном счете из Николая получился отличный кадет, который вел спартанский образ жизни, пил только воду, спал на соломе и великолепно выполнял ружейные приемы.[842] «Одни военные науки занимали меня страстно, – писал позднее Николай I, – в них одних я находил утешение…»[843] «Фрунтовая наука» постепенно переросла в глубокое увлечение военно-инженерным делом; великий князь слушал лекции в Главном инженерном училище и сразу же использовал свои знания на практике: в 23 года он был назначен генерал-инспектором по инженерной части. Впоследствии, в 1830 – 40-е годы, Николай Павлович с гордостью называл себя «инженером» и тщательно изучал чертежи проектируемых сооружений, при случае поправляя архитекторов и строителей.[844]
Естественно, воспитанный в немецкой дисциплине наследник, обнаружив отсутствие дисциплины и обучения во вверенных ему частях, сразу же попытался навести порядок – но не встретил поддержки у военного начальства.[845] Более того, гвардейские офицеры невзлюбили Николая Павловича за его требовательность, и, по некоторым сведениям, после смерти Александра I М. А. Милорадович «предупредил великого князя, что не отвечает за спокойствие столицы, по той ненависти, какую питает к нему гвардия».[846] По-видимому, в восстании декабристов (помимо его общеизвестных причин) присутствовали те же мотивы, что и в убийстве Павла I: ненависть гвардейцев к жесткой военной дисциплине.
Что же касается гуманитарных наук, то великий князь не проявлял к ним особого интереса, и образовавшийся пробел был восполнен лекциями Н. М. Карамзина уже после вступления Николая на престол. Начиная с первых дней после смерти Александра I апостол русского традиционализма по собственной инициативе каждый день приходил в Зимний дворец, чтобы помочь молодому властителю России освоить политическую науку. В этом свете представляется естественным вывод А. А. Корнилова о том, что царствование Николая I было последовательным осуществлением традиционалистской доктрины Н. М. Карамзина.[847] Главный лозунг николаевского времени – «самодержавие, православие, народность» – был лишь суммарной формулировкой идей «Записки о древней и новой России».[848]
Однако традиционализм Николая I имел и другие, более очевидные источники – это была реакция на восстание декабристов. Декабристский мятеж был воспринят Николаем I как результат западного влияния, более того – как веяние надвигавшейся с Запада революции.[849] «Революция на пороге России, – говорил Николай I, – но клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни».[850] После восстания декабристов традиционалистская реакция отмечалась не только в правительстве, но и в дворянских кругах. В провинции и в Москве почти единодушно осуждали планы и методы заговорщиков. Декабристов называли «обезьянами Запада».[851] Отец известного славянофила А. С. Хомякова писал сыну о выступлении декабристов: «Их преступление есть оскорбление нации».[852] Что касается реакции простого народа, то по донесениям тайной полиции, среди крестьян ходили суждения наподобие: «Начали бар вешать и ссылать на каторгу, жаль, что не всех перевесили…».[853]
Еще одним толчком, вызвавшим традиционалистскую реакцию, стало польское восстание 1830 года. Восстание в Польше произошло непосредственно под впечатлением революции во Франции; когда стало известно, что польская армия станет авангардом русской армии в намечавшемся походе во Францию, польские дивизии подняли мятеж. Восстание инициировали польские карбонарии, прямо связанные с руководящим центром в Париже; вместо похода на запад русской армии пришлось около года воевать в Польше. Эти события стали для Николая I очевидным доказательством существования общеевропейского революционного заговора. Царь распорядился лишить Польшу конституции, которую дал ей Александр I; польские области были разделены на пять губерний.[854]
Извне традиционалистская политика подпитывалась влиянием «Священного союза» – это была политика «романтического консерватизма», общая для трех союзных держав. В прусской и австрийской регулярных монархиях самодержавные государи точно также, опираясь на поддержку церкви и бюрократии, боролись с западными влияниями. И монархи поддерживали друг друга в этой борьбе. Престарелый австрийский император Франц I поручил своего больного сына (будущего императора Фердинанда I) попечению Николая I, и эта просьба стала впоследствии одной из причин венгерского похода русской армии. Отношения с Пруссией были еще более близкими: Николай был женат на дочери прусского короля Фридриха Вильгельма III, он поддерживал дружеские отношения с тестем и с кузеном (будущим Фридрихом Вильгельмом IV) и вместе с ними проводил военные маневры, на которых русские и прусские воины соревновались в искусстве выполнения маршей и перестроений.[855]
Как отмечалось выше, традиционалистская реакция нашла свое выражение в формуле «православие, самодержавие, народность». В соответствии с этой формулой государство опиралось на православную религию, которой был придан статус государственной. Преступления против веры, переход в другие исповедания, пропаганда в их пользу теперь карались по закону. Улучшилось материальное обеспечение духовенства, возросло число монастырей и храмов. Символом новой религиозной политики стал грандиозный Храм Христа Спасителя в Москве, построенный в традиционном русском стиле.[856] Это возрождение традиций было сразу же отмечено иностранцами: «Ныне император Николай наконец постиг, что России пришло время отказаться от заимствования чужеземных образцов ради господства над миром и его завоевания, – писал маркиз де Кюстин. – Он первый истинно русский государь, правящий Россией, начиная с Ивана IV».[857]
Традиционализм Николая I сказался на его отношении к «офранцуженной» русской аристократии. «Уже многие из первых сподвижников Александра I говорили с большим трудом по-русски и с совершенной легкостью на иностранных языках, – писал А. И. Васильчиков, – дамы высшего общества вовсе отвыкли от русского наречия… Молодые люди или воспитывались в чужих краях, или отдавались в Петербурге в школы иезуитов (l’abbé Nicole и др.); целые семейства (Ростопчины, Голицыны, Бутурлины, Шуваловы) переходили с матерями в католическую веру… Император Николай Iстал преследовать эти иноземные тенденции дисциплинарным порядком, запрещением выезда за границу, воспитания в чужих краях, цензурой и полицией. Вместе с тем, подражая Петру Великому… он привлекал почти насильственно все знатные роды к службе преимущественно фрунтовой, к пребыванию в Петербурге при дворе, в армии и в гвардии и негодовал почти одинаково на туристов, посещавших Париж, и на офицеров и генералов, выходивших в отставку для заведывания своими хозяйственными делами».[858]
Николай I сделал все возможное, чтобы ограничить контакты с «растленным» Западом. Была введена высокая плата за паспорта, срок пребывания за границей был ограничен тремя годами для простолюдинов и пятью годами для дворян; было сокращено число обучающихся за границей студентов.[859] Николай Iбыл убежденным противником западного гуманитарного образования и с особой неприязнью относился к философии, которую он называл «нечестивой, безбожной, мятежной наукой». Но император отделял западную философию от западных технических наук, к которым он относился с большим уважением, и всячески содействовал их распространению в России.[860]
Николай I сделал все возможное, чтобы ограничить контакты с «растленным» Западом. Была введена высокая плата за паспорта, срок пребывания за границей был ограничен тремя годами для простолюдинов и пятью годами для дворян; было сокращено число обучающихся за границей студентов.[859] Николай Iбыл убежденным противником западного гуманитарного образования и с особой неприязнью относился к философии, которую он называл «нечестивой, безбожной, мятежной наукой». Но император отделял западную философию от западных технических наук, к которым он относился с большим уважением, и всячески содействовал их распространению в России.[860]
Среди мер Николая I обращает на себя внимание насильственное привлечение дворян к службе – это один из характерных элементов этатистской политики не только Петра I, но и Павла I, а также и прусских королей. О других планах императора красноречиво говорит его записка А. Д. Боровкову, написанная вскоре после вступления на престол. «Надобно, – писал Николай Павлович, – даровать ясные, положительные законы, водворить правосудие учреждением кратчайшего судопроизводства, возвысить нравственное образование духовенства, подкрепить дворянство, упавшее и совершенно разоренное займами в кредитных учреждениях, воскресить торговлю и промышленность незыблемыми уставами, направить просвещение юношества сообразно каждому состоянию; улучшить положение земледельцев, уничтожить унизительную продажу людей… словом, исправить немыслимые беспорядки и злоупотребления».[861]
Нетрудно видеть, что все это – повторение программы Фридриха Великого, программы построения «регулярного государства», главным пунктом которой является «наведение порядка». Так же, как правление Петра III и Павла I, правление Николая Павловича началось с наведения порядка в государственных учреждениях и в армии. «Он сам лично ревизовал ближайшие столичные учреждения… – писал В. О. Ключевский. – В губернии он разослал доверенных сановников для производства строгой ревизии. Вскрылись ужасающие подробности; обнаружилось, например, что в Петербурге, в центре, ни одна касса никогда не проверялась; все денежные отчеты составлялись заведомо фальшиво, несколько чиновников с сотнями тысяч пропали без вести. В судебных местах император нашел два миллиона дел, по которым в тюрьмах сидело 127 тысяч человек. Сенатские указы оставлялись без последствий подчиненными учреждениями. Губернаторам назначен был годовой срок для очистки неисполненных дел; император сократил этот срок до трех месяцев, дав неисправным губернаторам положительное и прямое обещание отдать их под суд».[862]
В 1826 году Николай I предпринял коренную реорганизацию Собственной его величества Канцелярии. Перед Первым отделением этой Канцелярии была поставлена задача наведения порядка в государственных учреждениях. Николай I был уверен, что в России был избыток чиновников, и из них «весьма многие остаются праздными, считаясь для одной формы на службе, шатаясь по гуляньям и в публичных местах от праздности…»[863] Задачей Второго отделения была кодификация законодательных актов. Третье отделение стало органом административного надзора и политического сыска, на него была также возложена задача доносить императору о слухах и толках на местах – в современной терминологии, задача изучения общественного мнения.[864] Третье отделение было непосредственным воплощением идеи о «регулярном полицейском государстве», в соответствии с которой полиция должна быть не сколько карательным органом, столько инструментом опеки над подданными. «Государь избрал меня для образования высшей полиции, – писал начальник отделения генерал А. Х. Бенкендорф, – которая бы покровительствовала утесненным и наблюдала за злоумышлениями и людьми, к ним склонными».[865] Когда А. Х. Бенкендорф попросил у императора инструкции, Николай I подал ему свой носовой платок: «Вот тебе все инструкции. Чем больше отрешь слез этим платком, тем вернее будешь служить моим целям!»[866]
За этим красивым жестом стояло определенное содержание. 19 июня 1826 года Министерство внутренних дел направило в провинции инструкцию, которая предписывала помещикам «обращаться с крестьянами по-христиански и согласно законам». Предводителям дворянства вменялось в обязанность следить за действиями помещиков и информировать власти о нарушении предписаний; при несоблюдении этой обязанности им грозили строгие дисциплинарные наказания.[867]
Возрождение «регулярного государства» проявилось, прежде всего, в создании всеобъемлющего «Свода законов Российской империи». Однако это был лишь «генеральный регламент» в бесчисленном море регламентов и установлений. В соответствии с теорией «регулярного государства» правительство выпускало тысячи предписаний, регламентируя всю жизнь общества. «Всеобщее представление было таково, что все должно быть приказано и предопределено свыше, – писал В. В. Леонтович. – Всякая инициатива, исходящая от самого населения, отклонялась как нечто недопустимое, как выражение недоверия к правительству… Действительно, правительство при Николае не сомневалось в том, что оно одно призвано решать все государственные проблемы, все приводить в порядок и все проверять, и что оно все это может».[868] Однако для того чтобы оперативно «решать все проблемы», императору приходилось работать по восемнадцать часов в день и без конца колесить по стране, проводя инспекции воинских частей, государственных учреждений, фабрик, строительных объектов, больниц, тюрем и т. д. «Мы все на службе не для того, чтобы гулять, а для того, чтобы дело делать», – говорил Николай I.[869]
Примером всеобщей регламентации в духе «регулярного государства» стала реформа государственных крестьян, проведенная ближайшим помощником императора, графом П. Д. Киселевым. В государственной деревне был наведен порядок – в том числе в отношении сбора налогов (где прежде имелись многочисленные хищения).[870]
Политика монархии в отношении крепостничества в значительной мере определялась влиянием диффузионного фактора. Россия оставалась единственной крепостнической (или, как считали многие – рабовладельческой) страной в Европе, и это обстоятельство подрывало престиж империи. Разговаривая с П. Д. Киселевым, Николай Iназывал вещи своими именами: он говорил, что готовится вести «процесс… против рабства, когда наступит время, чтобы освободить крестьян во всей империи».[871] «Крепостное состояние есть пороховой погреб под государство и тем опаснее, что войско составлено из крестьян же… – писал шеф жандармов А. Х. Бенкендорф. – Начинать когда-нибудь и с чего-нибудь надобно, и лучше начать постепенно, осторожно, нежели дожидаться, пока начнется снизу, от народа».[872] В 1841 году император поручил П. Д. Киселеву разработать закон об обязательной инвентаризации, по которому планировалось регламентировать крестьянские повинности по образцу урбариальной реформы Марии Терезии и Иосифа II. Характерно, что реформа, проектировавшаяся по австрийскому образцу, подкреплялась ссылками на исконно русскую традицию. Введение инвентарей, писал П. Д. Киселев, «совершенно сообразно и с прежними отношениями крестьян наших к помещикам, как сие можно видеть из законов времени царя Иоанна Васильевича III».[873] Идея возврата к древним порядкам была достаточно популярна в среде высших сановников: еще в 1826 году М. М. Сперанский предлагал восстановить «настоящее крепостное право», то есть прикрепить крестьян не к особе помещика, а к земле и ограничить крестьянские повинности.[874]
Однако Николай I был вынужден отступить перед сплоченным сопротивлением высшей знати и согласился на исключительно добровольное введение инвентарей – естественно, что помещиков, добровольно желающих ограничить свои права, нашлось немного.[875] В 1848 году, воспользовавшись крестьянским восстанием в австрийской Галиции, министр внутренних дел Л. А. Перовский предложил новый проект введения инвентарей, и хотя он не был принят, правительство силой провело инвентаризацию в западных губерниях. После этого знать называла советников императора не иначе как «коммюнистами»; в 1848 году по Москве ходила карикатура с подписью: «Идет тень Пугачева, опираясь одной рукой на плечо Перовского, а другой – на плечо Киселева».[876]
Последним в ряду николаевских указов об ограничении крепостного права был секретный указ 1853 года о неукоснительном исполнении забытого павловского закона о трехдневной барщине. Этот указ был издан после подавления крестьянского восстания в Ставропольском крае и в преддверии Крымской войны, которая – уже после смерти царя – поставила вопрос об окончательной отмене крепостничества.[877]