– Нет.
– Можно, я посижу тут с тобой? – попросила Катюша тихо. Лора знала эту тональность человеческого голоса, минорную, но с настойчивыми нотками. И поэтому, несмотря на то что все внутри противилось, ответила все же:
– Можно.
Поставила на стол две чашки с плавающими цветами заваренной ромашки. Вместо одной.
Катюша сидела на табуретке, подтянув одну ногу к груди и ткнувшись в коленку подбородком. Она вся была худенькая и еще не потерявшая подростковой хрупкости, а работа в больнице и вид человеческих страданий еще не успели ожесточить ее мягкое сердце. Лора села напротив и заново изучила лицо соседки, почти забытое, заслоненное чередой собственных переживаний, этот нос с очень тонкой и оттого женственной переносицей, и глаза, располагавшиеся слишком узко, из-за чего лицо производило впечатление неуверенности и даже растерянности.
– Я хочу с тобой посоветоваться. Мне надо с кем-то поговорить, а не то я взорвусь, – напрямик заявила Катюша, и только потом заметила Лорино лицо, разволновалась:
– Ты что, плакала? Что-то случилось?
– Аллергия на цветение.
– Тавегил приняла?
– Да, не переживай, – качнула головой Лора. – Так что у тебя стряслось?
Они не были подругами. По правде говоря, за все время совместного проживания они общались лишь на тему квартиры, оплаты счетов и ведения хозяйства. Но рано или поздно в жизни людей, живущих на смежной территории, наступает момент откровений. Даже если один из этих людей – неудобная Лора.
Катюша разительно от нее отличалась. Коренная москвичка, миленькая, со всеми приветливая, два раза в неделю навещающая родителей в Митине.
– Олег Васильевич пригласил меня поехать с ним на конференцию в Самару! – выпалила она так, будто именно эта фраза переполнила ее до края и первой не удержалась внутри. Лора чуть не улыбнулась, несмотря на опухшее лицо. Бесхитростная Катя умудрилась выдать себя в одном-единственном предложении. Имя неведомого Олега Васильевича она произнесла с затаенной нежностью, «пригласил меня» – с нажимом, видно, от гордости, «конференцию» – с благоговением, название города – с удивлением, а все вместе содержало и сомнение, и испуг, и восторг.
– А Олег Васильевич – это…
– Это наш завотделением! – продолжила Катюша с готовностью. – Он… он удивительный, то, что называется врач от Бога. Руки у него золотые. Каждый день вижу, как он спасает людей, просто волшебство какое-то. Иногда привезут кого-нибудь, после аварии или падения с высоты. Смотреть страшно. Наши девчата только головами качают, мол, не жилец. А Олег Васильевич возьмет да и спасет. А мы уж их потом выхаживаем…
С Олегом Васильевичем Веснянкиным, как оказалось, Катя познакомилась сразу, как поступила на работу в Институт скорой помощи, год назад. И почти сразу же влюбилась. Он, сорокапятилетний, хладнокровный, собранный и безупречно вежливый, сразу покорил ее, как, впрочем, покорял любую из медсестер от мала до велика, даже тех, что проработали здесь всю жизнь и всякого навидались. Их обожание он принимал с благодарностью, но без трепета, оставаясь одинаково дружелюбным и отстраненным со всеми. Он не терпел халатности и невнимания к пациентам, но к сплетням среди медперсонала относился спокойно, хотя и знал, что и в ординаторской, и в сестринской, и в курилке каждый второй разговор – о нем. Когда в прошлом году скончалась его жена, на материальную помощь для него сбросились три отделения. Он вышел из отпуска через две недели, всех поблагодарил за участие и взялся за работу с еще большим рвением. И хотя с тех пор прошло вот уже тринадцать месяцев, ни одна из докториц и медсестричек не удостоилась его благосклонного взгляда.
Тем больше удивилась и обрадовалась Катюша, когда Олег Васильевич подошел к ней после операции, на которой она ассистировала. Для нее такой опыт был еще внове (сертификат по операционному делу она получила лишь в минувшем месяце), и руки теперь, когда все уже было благополучно позади, отчаянно дрожали. Похвалив за то, как она держалась, Веснянкин сразу и перешел к делу.
– В июне еду на конференцию в Самару. Хотите, я оформлю вас как помощника? Поедете со мной, послушаете доклады? Научная среда, узнаете много нового, это всегда полезно.
В другой ситуации предложение могло показаться донельзя скучным. Но не сейчас и не Катюше.
– Лора, как ты думаешь…
– Я думаю головой, – отозвалась Астанина. – А твой хирург не промах. Как красиво он тебя клеит, прямо любо-дорого посмотреть.
Катя покраснела:
– Ну зачем ты так?
– А как иначе? Вдовец он уже год, а тут влюбленная девчонка вся изнывает. Ну как удержаться? А в отделении кругом соглядатаи, все на виду, не чихнуть без того, чтобы заметили. Вот он и…
Катюша подскочила так резко, что табуретка заходила ходуном. Но не упала. Лора поймала руку соседки, пока та обходила стол, чтобы скрыться в коридорчике.
– Подожди, Катюш. Не убегай. Я, может, и резковато говорю, но ты не обращай внимания.
– Как же не обращать, когда ты… – Катя не договорила и сухо всхлипнула. Лора с усилием вздохнула, чувствуя, как от груди отходит тяжесть этого дня. Чужие невзгоды привели ее в чувство.
– А что я? – отозвалась Астанина. – Я злобная баба с неустроенной личной жизнью и сомнительным прошлым. Любимый мужчина предлагает тебе поехать с ним. И не в пансионат на выходные, а на конференцию. Значит, он по меньшей мере уважает тебя. И ты ему интересна, иначе бы вообще не позвал. Тем более такой мужчина. Он свободен, ты свободна. Даже если из этого ничего не выйдет, не вижу смысла отказываться.
– Как ты не понимаешь, он просто предлагает поехать на научную конференцию. Просто!
– Хорошо, – согласилась Лора. Она не стала уточнять, что Катюша всего-навсего медсестра, и на конференции ей делать по большому счету нечего. Если «просто». – Тем лучше! Поезжай, это полезно в любом случае. Новые перспективы, новые знакомства. Только в отделении своем не особо распространяйся. А так – поезжай.
Вот что хотела услышать Катюша. Она расплылась в улыбке, мелко и радостно закивала, поблагодарила и выпорхнула из кухни.
Лора потерла руками лоб. Жизнь запускала свои маховики дальше.
И тем досаднее было, что Сева Корнеев не бросил попыток связаться с ней. До чего настырный человек, нет с ним никакого сладу! Другой бы давно понял намек. Однако всю следующую неделю он названивал Лоре так исправно, что она уже всерьез стала подумывать о смене номера.
Как-то утром, выходя из подъезда, Астанина увидела его сидящим на бордюре. При ее появлении Сева вскочил на ноги.
– Здравствуй! – От него веяло невинной радостью рассвета, и Лора едва не забылась, не поддалась.
– Здравствуй.
Все внутри рванулось вперед и тут же было безжалостно скомкано и взято под уздцы. Лора поняла, что пора объясниться раз и навсегда. Она присела на бордюр, и Сева тут же примостился рядом.
– Как спалось?
– Сева… Давай ты больше не будешь меня преследовать, хорошо? Не звони и не карауль. Пожалуйста.
Она сказала это так спокойно и ровно, что сама себе поразилась. Сева нахмурился:
– Я тебя чем-то обидел?
– Нет, не обидел. Просто – не надо. Не надо, – повторила Лора для пущей убедительности. Прежней решимости объяснить все у нее уже не было, и Лора поспешила встать на ноги. – Не звони мне больше и не приезжай. Мы с тобой чужие люди, не друзья, никто.
Она думала, что Сева побежит за ней, попробует остановить – но он остался на бордюре. Может, и к лучшему. Определенно, к лучшему.
Все утро у нее было скверное настроение. Она моталась по городу, застревая в пробках то на шоссе Энтузиастов, то на Ярославке, то на Люблинке – казалось, что она собрала все пробки столицы и никуда не движется вовсе, а только стоит, стоит, стоит без конца… Очередной вызов привел ее к бизнес-центру на Белорусской. Приткнувшись возле заправки, Лора снова приготовилась ждать, но пассажирская дверь спереди уже распахнулась, и в салон снова влетело ощущение утра, упругое, словно заливистая птичья трель.
– Здравствуй!
Сева плюхнулся на сиденье, пристегнулся и только потом наградил озорной улыбкой. Он был одновременно так знаком и так не похож на себя, что Лора оробела. Деловой костюм, безукоризненно серый, белый воротничок рубашки, синий узел галстука – дополнение к фиолетовой синеве глаз. Кожаный портфель на коленях. Пряди черных волос небрежно откинуты со лба. Ничто в нем не напоминало того парня, которого она сбила на Сретенке. И все же…
– Снова ты! Сева, я же просила! Вылезай из машины, – рассердилась Лора. Сева погрозил ей пальцем:
– Эй-эй-эй, я клиент. Меня полагается везти!
– Ты клиент? Ты заказывал такси… на Дубровку? – Лора замолчала, сознавая его уловку. Корнеев в ответ ухмыльнулся.
– Ты клиент? Ты заказывал такси… на Дубровку? – Лора замолчала, сознавая его уловку. Корнеев в ответ ухмыльнулся.
– На Дубровку. Естественно. А вообще, не оригинально ни разу! – продолжала кипятиться она. – Выходи сейчас же.
Неосознанно она левой рукой вытащила из-под сиденья тряпку, которой недавно протирала стекла, и торопливо обмахнула от пыли носки ботинок. Это вышло у нее как-то мимоходом, само собой, и, обрати Сева на это внимание, Лора бы рассердилась еще больше.
– Ты должна меня доставить, – не сдавался он. – Иначе что мы скажем диспетчерам?
– Да мне плевать, что мы кому скажем! – вспылила Астанина.
Сева пожал плечами и уставился в лобовое стекло. В обоюдном молчании прошло с минуту, и вдруг показалось, что произнесенные слова и взлет интонации никуда не исчезли, а все еще эхом отражаются от мягких стен салона, как жуки, которые тычутся в плафон фонаря. Лора устыдилась, что сорвалась на Севу. В конце концов парень не виноват.
– Прости, – признала она свою неправоту. – Просто нервы ни к черту.
– Почему?
– Почему. Жизнь такая.
– Почему? – тихо настаивал Сева.
– Так уж сложилось, – начиная снова раздражаться, отозвалась Астанина.
Сева повернулся к ней всем корпусом и оказался чуть ближе, чем ей бы хотелось.
– Ты уверена, что жизнь виновата? Это ведь сама ты делаешь ошибки день за днем. При чем тут твоя жизнь? Она такая, какой ты ее создаешь.
– Вот только не надо тут философии! – попробовала остановить его Лора.
– А это не философия. Люди настолько отучились думать собственными мозгами хоть пару минут, что на любое размышление цепляют ярлык «А, это философия» – и тут же эту мысль в помойку. А потом и все остальные мысли тоже. Без мозгов-то жить куда легче, правда?
Лора вдруг бесконечно устала сопротивляться ему. Даже спорить расхотелось.
– Чего ты от меня хочешь? – едва ворочая языком, спросила она.
– Чтобы ты перестала бегать. От меня. От себя. От всего мира.
– Ох ты какой умный…
– А ты колючая, как дикобраз. Еще и расшвыриваешься иголками, – отозвался Сева мирно. – Пойми, я же как лучше хочу. Когда ты меня отшила, я решил – хорошо, пусть так. Но я не могу перестать думать о тебе. И не подумай, что я влюбился, нет, тут другое. Я просто знаю, что могу помочь, но еще не понял, как именно. Расскажи мне о себе, просто расскажи. Кто ты, где твой ребенок – который у тебя есть. Где твой муж.
– Я вдова, – обрубила Лора. И тут же почувствовала дикое, чудовищное несоответствие между собой и этим словом. Наглая, ужасающая ложь, она не вправе называться вдовой, только не вдовой. Задохнувшись, Астанина не сразу смогла продолжить. Сева помолчал, взглянул на нее коротко и принялся рассуждать, очевидно, в надежде, что рано или поздно она его перебьет:
– Вдова… Обычно женщины любят вдовцов, вроде как те уже с пробой, и проба эта удовлетворительна, а мужчины, наоборот, не любят вдов. Если с мужем ей жилось плохо, но она дождалась его смерти вместо того, чтобы развестись, то с ней что-то не так. Либо глупая, либо слабая, либо неуверенная, либо расчетливая. Если же умерший муж был любимым, а жизнь с ним была хороша, после его смерти ничего не изменится. Более того, муж этот окажется внезапно идеальным образчиком мужского пола, носителем всевозможных достоинств, представителем исчезнувшей расы… И о нем будут слагаться легенды. А новым претендентам на благосклонность его вдовы придется довольствоваться сравнениями не в их пользу.
Астанина зажмурилась, стиснула зубы. Но взять себя в руки так и не сумела и проговорила:
– А что делать с теми, кто убил своего мужа?
Полуторагодовалый Алеша вовсю носился по квартире. Энергии у него было хоть отбавляй, и мать Глеба, Ирина Анатольевна, то и дело закатывала глаза:
– Он у тебя все время скачет. Успокой, а лучше, уложи поспать. Нервную систему расшатаешь, что потом делать?
Несмотря на то что жила свекровь отдельно, она заходила проведать детей и внука через день. Лоре требовалось нечеловеческое терпение, чтобы не отвечать на придирки и советы Ирины Анатольевны, считавшей, что она лучше других знает, как общаться с подрастающим поколением: мать Глеба работала учителем русского языка в средней школе. Пару раз Лора пыталась спорить, указав на то, что она и сама по образованию педагог, причем для дошколят, но Ирина Анатольевна улыбнулась снисходительно:
– Я-то Глебчика вырастила. Свои дети не то, что чужие. Такое не забывается.
Они и раньше, до рождения ребенка, не находили должного понимания, хотя Лора изо всех сил старалась полюбить мать своего мужа как родную. Возможно, проблема была в том, что и родная мать была ей не очень близка, ведь с тех пор, как Зоя уехала в Одессу, они лишь перезванивались, не увидевшись даже на свадьбе. А Ирина Анатольевна через раз давала Лоре понять, что та – лимита, ничего не умеющая и не знающая, и завлекшая ее единственного сына в брак чуть ли не силком, чуть ли не обманом.
Скандалить было не в характере Лоры, и она чаще молчала, не отвечала на обиды. Намеки в собственный адрес ее не трогали, но, когда появился Алеша, Лора в полной мере испытала жгучий материнский инстинкт львицы, готовой грызть глотку любому, кто претендует на ее детеныша. Как-то раз она намекнула Глебу, чтобы тот поговорил с матерью, но муж только обнял ее за все еще полноватую талию, пробасил:
– Лорка, да брось ты, она ж хочет как лучше!
Ирина Анатольевна и впрямь хотела как лучше, и некоторые дни проходили вполне мирно. Иногда она готовила вкусный обед, пока Лора занималась стиркой и глажкой, временами притаскивала из магазина тяжеленные сумки.
– Мам, ну зачем вы надрываетесь! Попросили бы Глеба, он на машине, – вздыхала Лора, глядя на героически-страдальческое лицо Ирины Анатольевны, обвешанной пакетами.
– Глебу и так забот хватает.
– Тогда могли бы вместе сходить со мной… Алешка все равно спит.
– Нет, что ты! – махала рукой свекровь. – И потом, ты совсем не умеешь планировать бюджет, у тебя деньги сквозь пальцы утекают. А я смотрю, где что подешевле можно ухватить. Там копеечку выкрою, тут… И всем хорошо!
В этом была вся Ирина Анатольевна. Она ходила в самые бюджетные магазины, хранила скидочные купоны, сертификаты и флаеры, что раздают у метро. Оформляла дисконтные карты, копила баллы, собирала наклейки, чтобы обменять их потом на набор ножей или кастрюль. Ее стремление к порядку, чистоте и экономии было неискоренимо, и Лору она считала неряхой и транжирой.
Однажды перед каким-то застольем Ирина Анатольевна вернулась из магазина, куда отправилась со списком продуктов, составленных Лорой.
– А баночку икры вы не купили? – Лора разбирала пакет и выкладывала продукты на стол.
Ирина Анатольевна беспечно хмыкнула:
– А на что она! Одна растрата. Я зато купила селедки. Знаешь рецепт такой? Берешь селедочку, чистишь, рубишь меленько, и с маслом, плавленым сырком и морковкой смешиваешь. Я все это «икоркой» называю. От красной икры почти что не отличишь – по вкусу, я имею в виду. Люблю, когда дешево и сердито. Сейчас приготовим!
Лора угукнула. А она вот не любила это «дешево и сердито»… Ложная «икорка» никогда не сравнится с настоящей, да и к чему? Зачем подменять и обманывать, называть блюда чужими именами? Людей ведь не называют… хотя и пытаются заменить одних другими, и даже довольно часто…
Будущее казалось Лоре тоскливым. Она уже перестала кормить сына грудью и видела, как он становится все самостоятельнее день ото дня. Конечно, до совершеннолетия ему еще далеко, пешком под стол ходит, но все же они окончательно разъединились, Лора и Алеша.
Но хуже всего то, что окончательно разделились Лора и Глеб. Она не заметила, когда именно это произошло, что послужило причиной. В таких явлениях нет одной причины, одного поворотного дня. Чуть слабее улыбка, чуть короче поцелуй, чуть раздраженнее вопрос. Усталость, ворох дел и забот. Выходя из декретного отпуска, Лора думала, что скоро все вернется на круги своя, что они снова будут решать связанные с магазинчиком задачи. Они и решали, но деловито, словно коллеги, а не супруги. О таком обычно болтают на женских форумах, и явление становится настолько обыденным, набившим оскомину, что перестает казаться настоящей, реальной жизнью, все время кажется, что такое случается только с другими, людьми недалекими, неумными, нечуткими… И вот теперь Лора оказалась в той же ситуации, а как – и сама не успела заметить. Если вспомнить сравнение с пресловутой любовной лодкой, то даже крушения как такового не было, просто где-то в корпусе появилась течь, и тут надо было либо что есть сил вычерпывать прибывающую воду, либо облегчать лодку от носа до кормы, либо объявлять эвакуацию. Иногда Глебу не то чтобы хотелось романтики, но он вспоминал, что, кажется, женщин надо баловать, и тогда устраивал что-нибудь неожиданное и приятное, и Лора радовалась. Он притаскивал домой букет гербер или вез ее в кино, где они два часа хрустели попкорном. Но часть нее, маленькое вертлявое существо на ломких ножках, сидящее в самом дальнем уголке души, взирало на это отстраненно и даже со злорадством, не очень объяснимым. Будто знало, что все попытки напрасны. Периодически Глеб ревновал ее – то к участковому педиатру, улыбчивому брюнету с темными волосками на руках, то к отцу-одиночке, с которым она перебросилась парой фраз, пока дети копошились в песочнице.