– Вот уж не знала, что ты такой ревнивец, – удивлялась Лора. Это и правда было на него не похоже. Но Глеб только злился и обиженно закрывался в комнате. А у Лоры почему-то не находилось сил, чтобы скрестись в дверь, ластиться и шептать на ушко чепуху и нежности, пока Глеб не смягчится, – как это бывало прежде после размолвки. И дверь в комнату оставалась запертой все дольше и дольше.
Так продолжалось пару лет. Сначала Лора уговаривала себя, что еще немного, и все пройдет, уладится. Что у нее хороший брак, да и бывают ли семьи, в которых совсем уж гладко да сладко? Все-таки люди, все мы люди, и у каждого есть право на депрессию, сомнение или плохое настроение… «Все устаканится, не паникуй, не руби сплеча», – повторяла себе Лора, как мантру. То же самое ей твердила подруга Юля, такая же молодая мамочка, как и она. Юля тоже жаловалась на то, что отношения с мужем охладели, но не унывала и лишь подмигивала:
– Не кисни, Лор. Прорвемся.
Юлька прорвалась. Или нет, это уж как посмотреть. Это она, а не Лора, закрутила роман с брюнетом-педиатром, и теперь делилась впечатлениями о его бурном темпераменте. Лора могла ее понять, но идти тем же путем не собиралась.
И тогда она осознала, что долго так не протянет. Иногда вечерами она смотрела на Глеба, вспоминая все хорошее, что у них было. Он хлебал суп и ел жаркое, так что губы блестели от соуса, все такой же родной, с курчавыми волосами на затылке, с уже наметившимся от семейных разносолов брюшком, и она знала, что последует дальше – выпуск новостей, звонок старому другу… Знала досконально. Темы разговоров, что его волнуют, тембр его голоса, привычки. Он забывал тапочки под кухонным столом, выстригал волоски в носу, всегда клал грязные носки в корзину для белья, причем парами. Он никогда не забывал опустить седушку на унитазе, не оставлял тюбик зубной пасты открытым, не требовал отчет о потраченных деньгах. Лора перебирала это в уме с грустью и сожалением. Глеб был хорошим мужем, таким, что и упрекнуть не в чем. И тем безумнее, невыносимее Лоре становилось осознавать, что она хочет уйти. Что не может и помыслить о том, чтобы родить еще детей и состариться рядом с этим человеком. Какая-то очень важная деталька от их семейного конструктора потерялась, закатилась в дальнюю щель и сгинула…
Любая другая бы, услышав Лорину историю, сказала бы, что та просто «бесится с жиру», но сама она считала, что уйти – правильнее, честнее… В конце концов на дворе не девятнадцатый век, и развод – всего лишь решение двух самостоятельных людей не быть вместе, ничего страшного. Глеб не бросит сына, они могут воспитывать его совместно. Просто не будут супругами. Не станут больше занимать в жизни друг друга то место, которое, вполне вероятно, судьбой предназначено кому-то еще – стоит лишь поискать или подождать. Ведь жизнь еще не прожита и наполовину, к чему жертвы? Все еще можно устроить и переиграть к лучшему.
Потом Глеб задумал расширять бизнес и открывать еще один магазин в соседнем районе. Дела шли довольно успешно, но затея потребовала больших усилий и затрат, и муж стал пропадать из поля зрения почти сутками. Лора занималась делами на основной точке, принимала товар, контролировала консультантов и кассира, и справлялась с этим на «отлично», отгоняя от себя мысль о том, что совершенно не скучает по Глебу, когда его нет рядом, и при виде его испытывает лишь укол болезненной совести. Вот бы продолжать работать так же, но при этом остаться с Глебом деловыми партнерами, думала она. Это ведь вполне возможно, они же цивилизованные люди…
Лора до сих пор помнит, как собиралась с силами. Когда все было уже решено, и надо только – сказать. Когда перестилала постель и думала: «Вот, наверное, в последний раз…», когда готовила ужин, гадая, сколько еще раз ей выдастся пожарить картошку, прежде чем она осмелеет настолько, чтобы объявить. Жалела о кошке, которая больше любила Глеба и, наверно, осталась бы с ним после развода, милое и бестолковое существо, каждую ночь спавшее, вытянувшись длинной колбасой между их тел. Пушистая граница двух льдин. Лора продумала все, боясь сделать слишком больно и понимая, что боль ее ухода неизбежна. Как лучше – сказать или написать? Или, может быть, наговорить на диктофон? Нет, это будет подлость. Человек, худо-бедно проживший с ней пять лет, достоин видеть Лорины лицо и глаза, когда будет слушать о ее решении. Она должна вынести это, проглотить микстуру его гнева и ужаса.
И тот последний раз, когда она легла с Глебом в постель, – это вообще был последний ее любовный опыт. Нет, не любовный – сексуальный, само это слово «секс» подходит куда больше, англицизм, такой сухой, отстраненный, фактологический, без оттенков переживаний. Просто действие, просто акт. У них давно уже ничего не было, сперва Лора ссылалась на критические дни, потом на головную боль, затем на простуду. Но больше тянуть было нельзя. Или сказать и оборвать все, или… Глеб так долго готовил открытие нового магазинчика, и вот дата назначена – через неделю. Вытерпеть только неделю, уговаривала себя Лора. Она видела, как многозначительно подмигивает ей муж (какое старое, бессмысленное, жестокое слово «муж»!), как он снимает одежду и сообщает, что идет в душ. Лора достала из буфета бутылку виски, плеснула в стакан и выпила залпом. А потом разделась и пошла в ванную к Глебу. Он что-то шутил, намыливал ее тело, намыливал свое, и пена с приторным фруктовым запахом на минуту объединила их, вернула былое. Только на минуту, потом был холод коридора и комнаты, сухость простыней, под которыми хочется согреться и съежиться, а не предаваться утехам. Скажи, скажи сейчас – кричало ей все внутри. Она не сказала.
Все было обычно, обыденно, привычно. Иногда удавалось сосредоточиться на процессе, но вдруг Лорины глаза непрошено распахивались, и тогда комната обретала нарочито резкие очертания, до мельчайшей подробности. Вот кресло, вот плед, вот тройник с удлинителем, протянутый к телевизору… Скол на глиняном боку цветочного горшка. Лора закрывала глаза.
Глеб ничего не заметил. Он был радостен, что избавил тело от гнетущего ожидания разрядки. Когда все закончилось, он привлек Лору к себе и сказал, что любит. Обдирая губы ссадиной лжи, она прошептала тихо:
– Я тоже.
Когда он заснул, Лора выползла из-под одеяла, вернулась на кухню, прикрыв за собой дверь, и дала волю слезам стыда и ненависти к себе. Только бы дотерпеть еще неделю, не испортить его жизнь еще больше своим непрошенным уходом. Свести урон к минимуму. Не важно, что такой ценой. Если уж она виновата, что разлюбила, то вот пусть сама так и мучается – а он пусть поспит, поспит спокойно последние ночи их совместной жизни.
А потом стало гулко, пусто и все равно. Глеб открыл магазин, не зная, что дома началась ядерная зима, что и самого дома больше нет. Наконец Лора отвезла маленького Алешу погостить к бабушке, просто чтобы не травмировать ребенка семейной сценой.
И после ужина сказала.
Разговор вышел недолгий, потому что объяснять особо было нечего (претензий у нее не было, а оправдываться не имело смысла), но в середине его Глеб вышел и через пять минут вернулся с бутылкой водки, отполовиненной еще по пути из магазина и в подъезде. Лора удивилась больше, чем насторожилась – из-за проблем со здоровьем Глеб никогда не пил больше, чем кружку пива, и тогда моментально становился хмельным и веселеньким. Теперь же он пьянел на глазах.
– У тебя кто-то есть, так? – уточнил он тихо и грозно, когда Лора сделала паузу в описании того, как она видит дальнейшую их жизнь: совместные выходные с Алешей, каникулы по очереди, родительские дни по расписанию.
Лора попыталась улыбнуться:
– Нет, конечно. Тогда бы я сказала тебе, что ухожу к другому.
– Врешь, – оборвал ее Глеб. – Знаю я вашу сучью натуру! Кто он?
Лора похолодела. Внутри нее все то же вертлявое существо перестало нервно плясать и навострило уши.
– Глеб, нет у меня никого. Просто… Просто я тебя не люблю.
– Да?! А я? Меня ты спросила? Я-то тебя люблю. Тварь.
Он приподнялся и начал надвигаться на Лору. Невысокий, одного с нею роста, но плотный, Глеб переполнился внезапно такой темной силой, что заставил ее испугаться, чего никогда прежде не случалось. Он был мощнее нее, физически, и Лора отчетливо ощутила это. Подойдя вплотную, он крепко сжал ее локти. Лора попыталась высвободиться.
– Глеб. Пусти меня. Ты делаешь мне больно.
– А я хочу сделать тебе больно, – прошипел он.
Лора не узнавала в этом человеке своего мужа. Глаза его стали черными и мутными, не то от выпитого, не то от ярости. Стараясь не терять самообладания, Лора заговорила еще спокойнее:
– Глеб. Я знаю, тебе сейчас плохо. Мне тоже все это очень тяжело, поверь. Я долго думала, как все это сказать. Мы взрослые люди, и такое иногда случается. Ведь правда? Ничего страшного же не…
Он приподнялся и начал надвигаться на Лору. Невысокий, одного с нею роста, но плотный, Глеб переполнился внезапно такой темной силой, что заставил ее испугаться, чего никогда прежде не случалось. Он был мощнее нее, физически, и Лора отчетливо ощутила это. Подойдя вплотную, он крепко сжал ее локти. Лора попыталась высвободиться.
– Глеб. Пусти меня. Ты делаешь мне больно.
– А я хочу сделать тебе больно, – прошипел он.
Лора не узнавала в этом человеке своего мужа. Глаза его стали черными и мутными, не то от выпитого, не то от ярости. Стараясь не терять самообладания, Лора заговорила еще спокойнее:
– Глеб. Я знаю, тебе сейчас плохо. Мне тоже все это очень тяжело, поверь. Я долго думала, как все это сказать. Мы взрослые люди, и такое иногда случается. Ведь правда? Ничего страшного же не…
Он ударил ее наотмашь по лицу с такой силой, что голова дернулась в сторону. Все вокруг закачалось, и Лора осознала, что сидит у кухонной плиты на полу, силясь подняться. Во рту было солено, а в черепе шумно. Она никак не могла уяснить, поверить, что это Глеб ударил ее, и именно из-за его удара она оказалась на коленях. Сама вероятность этого была настолько дикой, что не могла быть правдой.
А Глеб уже кричал. Орал на нее, не выбирая выражений, брызгая слюной и осыпая оскорблениями настолько гнусными, что у Лоры слезы наворачивались на глаза. Он вопил, что всегда знал, что она спит с другими, что ему об этом говорила мать, которая с самого начала видела ее подлую продажную душонку. Что и Алешу она наверняка нагуляла, а его просто захомутала, как идиота. Лора содрогнулась, ей стало так страшно и гадко, что желание было лишь одно – бежать сломя голову, подальше отсюда. Если в глубине души у нее и были сомнения относительно правильности поступка, то в эту секунду они растаяли без следа. Но Глеб не давал уйти, он оттолкнул ее к креслу и вдруг – не может это быть правдой! – схватил нож, торчавший из подставки. Нож из того самого подарочного набора, что приволокла Ирина Анатольевна. Все стремительно превращалось в вязкий кошмар наяву.
– Господи, Глеб, что ты делаешь! – закричала Лора. И не стала дожидаться ответа, разумных слов все равно бы не нашлось. Толкнув в его сторону кресло – и откуда только нашлись силы, – она помчалась в коридор, всхлипывая. Стала открывать замки, путаясь в шпингалетах, ключах, бестолково дергая ручку, забыв, в какую сторону открывается дверь – и все время плечами и спиной ожидая удара, который окончит ее жизнь. Беги! Беги! – верещало все внутри.
Лифт стоял этажом ниже. Лора, перелетая через ступеньки, сбежала к нему и нажала кнопку. Умнее было бы бежать вниз и дальше, но она боялась, что подкашивающиеся ноги подведут ее, и она скатится кубарем и расшибется. Двери лифта открылись, она заскочила внутрь и принялась что было мочи долбить по кнопке «1». И в этот момент Глеб настиг ее, разжал уже закрывающиеся створки. Нож он держал в руке.
Вспоминая эту минуту миллион раз, Лора точно знала: его глаза потеряли всяческое выражение уже тогда. Не позже. Как будто причина и следствие поменялись местами.
Все произошло быстро, неосознанно, немыслимо. Толчок. Ужас, смешанный с облегчением, ощущение мягкого и горячего, того, что кожа ладоней лишь через пару мгновений распознает как мокрое. Тихое побулькивание, мерзкое, влажное. Глеб сначала окаменел, потом обмяк в тесноте лифта и стал оседать, наваливаясь на нее. Обеими руками она оттолкнула его от себя, и он упал. Он смотрел на нее, и его глаза были мертвы.
Секунда после. Это неправда, все то, что говорят: состояние аффекта, ничего не соображаешь… Все соображаешь. Голова чистая и такая гулкая, как комната, из которой вынесли мебель. Как здание заброшенного завода с квадратными километрами площади. Как пещера со сводами, что сходятся настолько высоко, даже не разглядеть. Только эхом можно достать. А потом начинается бушующий шторм. Шквалистый ветер. И он сметает все. То, во что верилось, то, о чем мечталось. Все привычное, все нужное, все любимое. После этого урагана, проносящегося над обломками разрушенной души, ничего уже не уцелеет.
Астанина не уцелела. В тот вечер в лифте с заевшими дверями (они дергались, пытаясь закрыться, но мешало окровавленное тело) погибла и она, а та осунувшаяся, резко похудевшая женщина с ее именем, что сидела потом в зале суда и слушала приговор, мало чем ее напоминала. Разве что в одном: и прошлая, и настоящая Лора не хотела, чтобы маленький Алешка видел ее такой. Но свекровь его, конечно, и не привела.
С сокамерницами заключенная Астанина не конфликтовала, но и не подлизывалась к ним. Кто-то другой, теперь живучий и грозный, выглядывал из ее глазниц, отвоевывая ей мир и покой на время отсидки. Но покой был лишь внешне – пламя, сжигавшее ее изнутри, было нестерпимым.
Лора горевала о муже. О том человеке, с которым прожила эти годы, с которым воспитывала сынишку, которого кормила, целовала, любила когда-то. Она будто отказывалась принимать тот факт, что сама, собственными руками убила его, пусть и защищая себя. Невозможно было поверить, что именно из-за нее этого человека с карими глазами и курчавыми волосами на затылке, который складывал носки по парам и игриво хлопал ее по попе воскресным утром, заколотили в гроб и закопали. Что его нет и больше никогда не будет, и она этому виной. Все произошедшее было настолько вопиющим, не укладывающимся в голове, что порой ей казалось, что ее напичкали какими-то наркотиками, и все эти образы – лишь порождение ее одурманенного химией мозга. Но нет, это случилось с ней, это случилось наяву. Лора корчилась от раскаяния, горя и ужаса, тысячу раз проклиная тот день, когда она познакомилась с Глебом. Именно в тот день он встретил свою Смерть, а потом еще и женился на ней.
Смерть рождается вместе с человеком, каждому своя, она является в этот мир то ли единственным вариантом, то ли десятком возможностей. Ведь существует же поверие, что если посреди безмятежного дня ты внезапно чувствуешь озноб суеверной дрожи, то нет этой дрожи никакого объяснения, кроме того, что кто-то в эту минуту прошел по твоей могиле. Нет, она еще не выкопана, даже не намечена. Ноги путника прошли там, где она только будет. Когда-то. И если есть в этом поверии слабое место (а ну как тебя кремируют и замуруют в стене колумбария или развеют над заливом?), то в одном можно не сомневаться: где-то уже существует твоя смерть. Где-то на крыльце уже замерз ледяной нарост, на котором скользнет твоя нога, или с конвейера уже сошла машина, визг колес которой будет последним звуком, схваченным угасающим, умирающим сознанием. Или по крайней мере есть уже этот самый конвейер. Закален клинок, отлита пуля, впервые неправильно поделилась клетка где-то в глубине твоего тела, пусть пока и одна из миллиардов. Пока. Вопрос времени. Memento mori.
Ей дали четыре года колонии, ведь ни аффект, ни самозащита не извиняют убийства. Лора вернулась в Город, отбыв предусмотренное судом наказание, но ее собственное, ею самой объявленное наказание только начиналось. Она с детства чувствовала, что нет греха страшнее, чем отнять чью-то жизнь. И пусть она не хотела этого, пусть все получилось случайно – какая разница? Она жива. Глеб мертв. И с этим ничего не поделать.
Закончив рассказ, Астанина боялась даже взглянуть в сторону Севы. Ее обуял такой страх, что хотелось молнией выскочить из машины и нестись, не разбирая дороги. Но это было невозможно, машина медленно ползла в потоке в крайней левой полосе Третьего транспортного кольца.
– Где сейчас твой сын?
– У Ирины Анатольевны. Моей бывшей свекрови.
– И ты с ним не общалась все это время? – спросил Сева. – После освобождения? Ведь уже прошло – сколько? Года два?
– А как ты себе это представляешь?! – Лору обожгло, будто ее изнутри облепили ядовитые медузы. – Меня лишили родительских прав после суда. Да даже если бы и нет… Я не та, кто нужен Алеше. Мать-убийца, хорошенькое дело. Да еще и убила она не кого-то, а собственного мужа, отца своего ребенка!
– Ты не специально.
– Знаешь, а вот это мило! – Лора сардонически захохотала. – «Не специально» – так говорят дети, когда играют в мяч и налетают на фарфоровую вазу. «Ой, я нечаянно!» Так говорят в детском саду, когда засовывают жвачку в косичку подружке. А это… Это совсем другое. Лучше ему совсем забыть меня. Он был тогда маленький, всего четыре года, сейчас уже и не помнит ничего. Встретит меня на улице и не узнает. Так лучше. Хоть не будет жить с этим грузом всю жизнь. Надеюсь, что свекровь не рассказала ему обо всем этом ужасе, надеюсь, у нее хватило на это ума… Ему лучше без меня, а я… Я заслужила все это. Но что толку теперь судить и рядить? Не надо было вообще тебе ничего говорить.