– Логично. Но он мог увидеть их в тот вечер, а потом заняться поисками. Известно, каким образом попали они в шкатулку дивы?
– Кто знает? Ее тогдашний покровитель, миланский банкир, поклялся, что видел их у нее в самом начале их связи. Ее костюмерша и горничная это подтвердили. Мол, речь идет о фамильных драгоценностях.
– Фамильные, да. Но что это за фамилия? Вот в чем вопрос.
– Я так не думаю. Понятно, что вы копаетесь в истории с целью выяснить, кто ими владел и кому передавал, но, по моему личному мнению, главный вопрос в том, у кого они оказались после представления в «Ковент-Гардене».
– Судя по всему, так. Однако, поверьте мне, проделанный ими из Флоренции путь также весьма важен. И одному Господу ведомо, как трудно восстановить их маршрут. Я уверен, что они находились в собственности Марии Медичи, когда та приехала во Францию, чтобы выйти замуж за Генриха IV. Тем не менее их никогда не было среди драгоценностей французской Короны. Это означает, что королева рассталась с ними. Ради кого и по какой причине? Возможно, это произошло в конце ее жизни, когда она испытывала серьезные финансовые затруднения.
– Но их могли и украсть?
– Почему нет? Однако у меня нет возможности выяснить это.
– Еще раз повторю, это не так уж важно!
– Напротив, поскольку потомки временных владельцев, считая их частью наследства, бросаются на поиски, не особенно заботясь о средствах заполучить назад свое достояние. Я могу привести вам пример, имеющий прямое отношение ко мне: покойный сэр Эрик Фэррэлс решил вернуть то, что называл «Голубой звездой», поскольку в семнадцатом веке его протестантский предок расплатился за нее каторжными галерами. А моя мать была убита человеком, который хотел продать драгоценность ему. Конечно, сэр Эрик не сам подсыпал яд, но он был косвенным виновником преступления. Вы сказали, что убийцу Солари нашли в Темзе, куда он угодил не по собственной воле: это обстоятельство указывает на заказчика, и пусть даже вы не нашли ни единого следа, ведущего к Риччи, я почти убежден, что приказ отдал он. Вы говорите, у него есть имение в окрестностях Оксфорда? Где именно?
Уоррен сдвинул брови и стал выравнивать пачку бумаг из досье, постукивая ею о письменный стол.
– Если я вам скажу, вы туда ринетесь и, не исключено, попадете в западню, из которой я буду не в состоянии вас вытащить. Особенно если вас схватят в доме! Вы угодите в тюрьму, потому что перед лицом закона дружба вынуждена отступить...
– Вы считаете меня таким неловким?
– Нет. Я считаю скорее, что вы идете по ложному следу, поскольку Риччи американец. Он живет по ту сторону океана, бывает там чаще, чем у нас, и, если драгоценности у него, он наверняка не стал бы хранить их в Британии.
– Почему нет? Ведь такие ценности довольно трудно вывезти за пределы страны?
Суперинтендант скривил губы в злобной улыбке:
– У него есть связи, а у нас аналог вашего дипломатического чемодана! Сверх того, должен напомнить вам, что он возвел копию вашего дворца Питти, который, как мне кажется, просто создан для драгоценностей великой герцогини Тосканской.
Морозини не ответил. Это выглядело довольно правдоподобно, и в рассуждениях суперинтенданта Уоррена наличествовал здравый смысл, но он не мог избавиться от ощущения, что полицейский хотел таким элегантным способом избавиться от него. Особенно если Адальбер со своей американкой уже задали ему какую-нибудь задачу. Альдо решил сменить тему:
– Вы действительно не хотите сказать мне, что происходит между Видаль-Пеликорном, его княгиней и вами?
– Нет. Весьма сожалею. Если вы ласково попросите его, он вам, наверное, скажет.
– Ласково? Видели бы его вчера вечером: с таким же успехом вы могли бы ласково попросить любимую косточку у бульдога! Что ж, я уже достаточно надоедаю вам! Пора дать вам возможность заняться своими делами.
– Вы уезжаете?
В голосе полицейского прозвучала надежда. Альдо неопределенно пожал плечами. Это всегда помогало ему уклониться от прямого ответа.
– Не то чтобы прямо сейчас, но надолго здесь не задержусь. Моя жена ждет меня в Париже, и ей не терпится вернуться домой.
Лицо Уоррена озарилось широкой улыбкой, выдававшей облегчение.
– Поскольку указанный дом представляет собой дворец на берегу Большого Канала, ее можно понять. Передайте ей, пожалуйста, мой восхищенный привет, вам же я пожелаю счастливого пути!
Выпровоженный – едва ли это слово было преувеличением! – таким образом, Альдо покинул Скотленд-Ярд без намерения возвращаться туда. Он ощущал горечь: вслед за Адальбером Уоррен также дал ему от ворот поворот. Он оказался в одиночестве, и это было очень неприятное ощущение! Даже тягостное – настолько тягостное, что у него возникло сильнейшее желание увидеть Лизу, ее любящую улыбку и фиалковые глаза. Пускай все летит к чертям! Если он не мог больше рассчитывать на Адальбера, ослепленного своей американкой, несомненно, такой же сумасшедшей, как ее мамаша, если Уоррен любезно, но твердо отказал ему в помощи, значит, остается только сесть на пароход до Кале, затем заехать во французскую столицу за женой и отправиться на «Восточном экспрессе» в Венецию. Так называемое «интересное» положение Лизы требовало, чтобы он все свое внимание посвятил ей – нужно отогнать подальше трогательный образ Виолен Достель, которая, разумеется, вскоре лишится скромных драгоценностей, завещанных ей бывшей певицей. Неясное ощущение провала быстро улетучится. Что ж, пожалуй!
Нервной походкой он вошел в холл «Ритца» и сразу направился к стойке для почты, за которой сидел служащий, помогавший клиентам в организации путешествий. Именно в этот момент молодая женщина, сидевшая в глубине холла, в кресле под сенью пальмы, быстро встала, подошла к нему и притронулась к его руке:
– Господин князь, прошу вас...
Круто обернувшись, он с удивлением узнал красивую молодую женщину, которую видел за обедом в парижском «Ритце» в обществе Алоизия Риччи. Но сейчас она выглядела не такой веселой, а в глазах ее застыло тревожное выражение. Было очевидно, что она вот-вот расплачется.
– Вы узнаете меня? – тихо спросила она.
– Увидев один раз, вас забыть трудно, – любезно ответил он. – Это было в Париже, и вы сидели недалеко от столика, где я обедал вместе с Джованни Болдини. А вашим спутником был американец с манерами не слишком приятными, если я не ошибаюсь.
– Вы не ошибаетесь. Умоляю вас, уделите мне немного времени! Мне, мне очень нужна помощь! – добавила она неуверенно. – Я очень долго ждала вас!
– Как долго?
– Со вчерашнего дня. Я только что приехала в Лондон, намереваясь обратиться за помощью к другу... По крайней мере, я считала этого человека другом. Проходя мимо этого отеля, я увидела, как вы вошли сюда. Тогда я вошла следом, сняла номер с целью убедиться, действительно ли вы остановились здесь, и с утра заняла наблюдательный пост в холле.
– Откуда вы приехали?
– Из замка недалеко от Оксфорда, где мне удалось сесть на лондонский поезд. Я почти не говорю по-английски, и это было нелегко, но мне нужно было уехать как можно дальше!
Морозини решил выяснить позднее причину такой спешки и спросил только:
– Вы француженка? Почему вы не сели на поезд, идущий в Дувр?
– Потому что Алоизий первым делом будет искать меня в Париже. Ему в голову не придет, что я решусь остаться в стране, где не знаю никого и ничего.
– Кроме этого друга, в котором вы не слишком уверены, если я вас правильно понял?
Она склонила белокурую голову, увенчанную крохотной шляпкой с изящным бантом в тон шоколадно-коричневому костюму, который украшала оторочка белого атласа. Из груди ее вырвался вздох:
– Да. Он ненавязчиво ухаживал за мной и даже дал мне свой адрес на тот случай, если я решусь расстаться с Алоизием, но, когда я приехала к нему, его не было дома, а слуга сказал мне, что он будет отсутствовать несколько дней. Тогда, не зная, куда пойти, я стала бродить по городу, остальное вы знаете!
Остальное Альдо знал, но его гораздо больше интересовали предшествующие события. Окинув взором роскошную анфиладу позолоченных арок из искусственного мрамора, украшавших первый этаж отеля, он посмотрел на часы и решительно взял молодую женщину под руку:
– Пойдемте! Сейчас время ленча, и нам будет гораздо удобнее беседовать за столиком в каком-нибудь тихом уголке.
Она покорно позволила увести себя и не сдержала вздох облегчения, заняв место в кресле с подлокотниками, которое предложил ей Альдо. Приглядевшись к ней повнимательнее, он обнаружил несомненные следы Слез, плохо скрытые пудрой, главное же, горестную складку между бровей. Еще более странная вещь: она вела себя как изголодавшееся животное. Бархатный взгляд ее карих глаз не отрывался от хлебцев на соседнем столе, где обедали двое мужчин. Наклонившись к ней, он спросил:
– Вы хотите есть?
– Вы хотите есть?
Она утвердительно кивнула, не сводя глаз с соседнего столика. И он понял, что его вежливый, почти формальный вопрос, на который часто отвечают лишь улыбкой, приобрел значение почти трагическое для этой женщины, которая действительно страдает от голода. Подозвав метрдотеля и заказав полный, но не слишком тяжелый обед, он попросил сразу принести тарелку с хлебцами и маслом. Все было исполнено мгновенно. Эффект оказался поразительным: не в силах больше терпеть, девушка схватила хлеб и, позабыв даже намазать его маслом, стала торопливо откусывать большие куски, одновременно запивая водой, отчего щеки ее раскраснелись.
– Вы не в этом отеле сняли номер, – ласково сказал Альдо. – Где вы провели ночь?
Она подняла на него глаза, полные слез, потом опустила голову, выронив последний хлебец, и судорожно сжала руки:
– Почему вы так говорите?
– Потому что вы на самом деле изголодались, а в этом отеле подают довольно плотный завтрак. Так где же вы были?
– В зале ожидания на вокзале, недалеко отсюда. Вы понимаете, денег мне хватило лишь на то, чтобы купить билет на поезд и на омнибус до Пиккадилли. Тот, с кем я хотела увидеться, живет неподалеку... Я проходила мимо и увидела, как вы вошли...
– Хорошо! Давайте сначала пообедаем, а уж затем поговорим.
Пока оба – она уже не так поспешно, как хлеб, – поглощали лосося по рецепту маркизы де Севиньи, прославившего здешнюю кухню, он незаметно и не без восхищения рассматривал свою гостью. Несмотря на пережитые ею тяжкие часы, она сумела сохранить опрятный и свежий вид. Конечно, ей помогла в этом туалетная комната на вокзале Чаринг-Кросс, но тем не менее это был настоящий подвиг. Он убедился в этом еще больше, когда она наконец представилась: Жаклин Оже, родом из Дьеппа, двадцать три года, работала манекенщицей у Жана Пату. Три недели назад, во время показа мод на улице Сен-Флорантен, она познакомилась с Риччи, и тот сразу проявил интерес к ней, под предлогом будто она живой портрет его дочери, которая вот уже десять лет как умерла.
– Поначалу, – сказала Жаклин, – он показался мне чудесным. Он вел себя как настоящий отец и заявлял, что мне теперь не нужно тревожиться о будущем, поскольку всю заботу обо мне он возьмет на себя. И сразу приступил к делу! Он скупил для меня половину коллекции, которую я представляла, подарил мне вот эти часы, – добавила она, показав украшенный бриллиантами тоненький браслет на запястье, – велел мне выехать из комнаты на улице Батиньоль и поселиться вместе с ним в «Ритце». Он все готов был сделать для меня, и вы сами были свидетелем, как он пытался заказать мой портрет великому художнику, с которым вы обедали. Отказ привел его в ярость.
– Я вам верю: на следующий день после этой встречи дом Болдини загорелся, и его удалось спасти только чудом...
– Вы думаете, это он устроил пожар?
– Не он лично, а кто-то из его людей. Вы ведь познакомились с его окружением?
– Да. Я знаю секретаря, шофера и камердинера. Признаюсь, они мне совсем не понравились, особенно Агостино, камердинер. Он выглядит как самый настоящий злодей из кино. Тем не менее именно он посоветовал мне бежать и дал денег.
– Не так уж много, если вы не смогли снять номер в приличной гостинице.
– Он сделал, что мог. А что касается пожара в доме художника... Прежде я возмутилась бы, услышав, как вы обвиняете Риччи в причастности к преступлению, но теперь это меня не удивляет. И вы, возможно, правы.
– Что же произошло потом?
– Мы вернулись сюда, но в Лондоне не задержались. У вокзала Виктории ожидала машина, которая отвезла нас в Левингтон-Мэнор, недалеко от Оксфорда, куда Риччи и поместил меня, после того как в некотором роде похитил из дома моделей Жана Пату. Это красивый дом на берегу Темзы, отделенный от остальных огромным парком. Мне там совершенно не нравилось из-за общей атмосферы. Приезжало много мужчин, но ни одной женщины, и я поняла, что фактически это центр деловой активности Риччи в Англии. Некоторые из посетителей были англичанами, именно тогда я и встретила Дэвида Феннера. Он мне сразу приглянулся, и я ему тоже. Я наши отношения не афишировала, но думала, что мой «отец», быть может, благосклонно примет молодого человека, с которым сам связан, в качестве жениха. Между тем мы вернулись в Париж и там увиделись с вами.
В тот же вечер мы вновь сели на лондонский поезд, а из Лондона сразу поехали в Левингтон-Мэнор. Дэвид появился там на следующий день, и я должна сказать, что до меня донеслись отзвуки бурного объяснения. Я очень расстроилась, но мне удалось поговорить с ним до его отъезда, и именно тогда он дал мне свою карточку со словами, что если мне понадобится помощь... Остальное вы знаете. Риччи же был взбешен, а когда я попыталась заступиться за Дэвида, разъярился еще больше. Вот тогда-то он со злобой объявил мне, что не хочет даже слышать о нем и надеется, что мне не пришло в голову втюриться в него, потому что он сам хочет сделать меня своей женой. Да, да, добрый отец преобразился в жениха! Он сказал, что любит меня и что мы поженимся сразу после возвращения – очень скорого – в Соединенные Штаты. Напрасно я объясняла ему, что мои чувства к нему – а я действительно к нему хорошо относилась! – не имеют ничего общего с любовью. Он уперся: меня-де ожидает великая судьба, все мне будут завидовать, я получу великолепные драгоценности и в конце концов отвечу ему взаимностью. С этого момента он потребовал, чтобы я называла его Чезаре...
– А, та самая буква Ч, которая следует за Алоизием?
– Да. Насколько я понимаю, это его настоящее имя, второе он взял позже, чтобы больше походить на американца. Я очень старалась не доводить его до крайностей, но совершенно потеряла голову от страха, когда он позавчера объявил мне, что мы уезжаем через день, то есть сегодня, в Саутгемптон, где сядем на пароход. Я ничего ему не ответила, я просто онемела от ужаса. Чтобы успокоиться, я пошла прогуляться в парк. Наверное, подсознательно думала о бегстве. Вот тогда ко мне подошел Агостино. Он сказал, что я должна уехать, потому что в Америке со мной случится несчастье, я же ответила, что ничего другого и не желаю, однако не знаю, как это сделать. Он сообщил, что Чезаре будет отсутствовать до полудня, а потом спросил, умею ли я грести...
– Вероятно, у обитателей Оксфорда это вторая натура? – с улыбкой вставил Морозини.
Она несмело улыбнулась в ответ.
– К счастью, я умею, потому что родилась у моря. На следующее утро, когда Риччи уехал, Агостино посадил меня в лодку, которую ночью подогнал к границе парка. Я оделась так, как вы видите, потому что он посоветовал мне ничего не брать с собой, кроме сумки. Но я выбрала самую большую, чтобы спрятать небольшую шляпку. Агостино дал мне немного денег, и я спустилась на веслах по Темзе до Оксфорда, где бросила лодку и взяла билет на поезд...
– Почему, черт возьми, он это сделал?
– Я его об этом спросила. Он ответил, что делает это ради матери, которая была француженкой, как я. И еще он повторял, что не хочет для меня такой судьбы, как у других, но больше ничего не сказал. Впрочем, для разговоров момент был неподходящий. Я поблагодарила его и села в лодку.
Жаклин умолкла, чтобы воздать должное жаркому из ягненка, которое поставили перед ней. Альдо к своей порции не притронулся. Этот Риччи тревожил его все больше и больше. Предостережение камердинера, пусть и весьма загадочное, бросало дополнительный мрачный отсвет на портрет, который в черной краске, похоже, не нуждался. И, вспомнив про портрет, он спросил девушку:
– Если Риччи назначил отъезд на столь близкое время, каким образом сумел бы Болдини написать ваш портрет? Значит, ему пришлось бы задержаться в Париже?
– Вовсе нет! Он предложил бы художнику поехать в Оксфорд, а в случае отказа увез бы его силой. Он на это вполне способен.
– Ну, не стоит преувеличивать! Поднялся бы страшный шум, ведь я был свидетелем предложения. Я даже спрашиваю себя, зачем он его сделал?
– Не знаю!
– Ладно, пока оставим это! Теперь надо решить, что мне делать с вами... Ваш Дэвид, как вы мне сказали, будет отсутствовать несколько дней? Вы не знаете, когда он вернется?
– Нет. Я была так расстроена, так упала духом, что забыла даже спросить об этом.
– Ну, это мы уладим! Телефон у него, полагаю, есть?
– Разумеется!
Она вынула из сумочки визитную карточку и протянула ее Морозини.
– Подождите меня! – сказал Альдо, вставая.
Он направился в холл, попросил швейцара набрать номер, напечатанный на бристольском картоне, и занял место в самой удаленной кабинке. Через мгновение он услышал хорошо поставленный голос слуги, попросил позвать к телефону мистера Феннера и, получив ожидаемый ответ, воскликнул:
– Экая досада! Мне нужно увидеться с ним как можно скорее. Вы не могли бы сообщить мне, когда он вернется?
– Мне он сказал, что вернется в пятницу. Что-нибудь передать ему?