— Братской страны! — умильно кивая, напомнил Скворцов.
— …из другой, братской страны. Приезжает по направлению университета… э-э… братского?
Скворцов одобрительно кивнул.
— …братского университета, — продолжила я. — Приезжает работать под руководством профессора Михеевой. Спрашивается, почему профессор Михеева согласна принять его только четыре месяца спустя?
В кабинете снова повисло молчание.
— Должен признаться, что это звучит немного неожиданно для меня, — проговорил наконец Скворцов. — Товарищ Краус действительно рассчитывал на немедленную встречу с профессором Михеевой? Но это решительно невозможно по чисто физическим причинам. Вам разве не говорили? Профессор Михеева находится за границей. Читает курс лекций в Сорбонне и вернется только в конце декабря.
— Тогда зачем… — вырвалось у меня.
Зачем… Уж кто бы спрашивал, только не я. Из нас троих, сидящих в этом кабинете, лишь мне и была известна истинная подоплека событий. Бедный Сатек! Ну надо же такому случиться: раскатал губу с этой дурацкой аспирантурой… Но я скорее умерла бы, чем рассказала ему о своем «проекте». Или, если уж называть вещи своими именами, о своей работе на КГБ… или на отдельного полковника КГБ?.. А, впрочем, какая разница? Для Сатека и то и другое — порождение сатаны. Страшно подумать, что случится с нашими отношениями, если он когда-нибудь узнает… Я посмотрела на своего Святого Сатурнина: как и следовало ожидать, он сидел мрачнее тучи.
— Зачем было приезжать? — продолжил за меня Скворцов. — Ну как… разве такие серьезные вопросы можно решать с бухты-барахты? Необходимо осмотреться, познакомиться с местом работы, с обстановкой, с городом. С общежитием, наконец. Вы ведь намереваетесь проживать в общежитии, товарищ Краус? Ну вот. У нас превосходное общежитие, но записываться туда нужно заранее… В общем, с вашей стороны этот этап рассматривается как подготовительный. Как, собственно, и с нашей.
— Простите? — переспросил Сатек. — Подготовительный и с вашей? Вы говорите, что решение о моей аспирантуре не окончательное?
Скворцов умильно покачал головой:
— Ах, товарищ Краус, товарищ Краус… Вы ведь поступаете на кафедру философии. Вот и смотрите по-философски: что может быть окончательным в этом мире? Разве что смерть… Ваша тема пока находится на утверждении в Главученсовете. Я ж говорю: этот этап сугубо под-го-то-ви-тель-ный. Давайте ваш командировочный лист…
Еще раз миновав скифскую бабу, мы вышли на улицу.
— Пойдем, покажу тебе Летний сад, — сказала я.
Сатек молчал, его мысли наверняка были далеко от Летнего сада, Невы и прочих питерских красот. На набережной я сделала новую попытку:
— Смотри, какая красивая решетка…
— Решетка, а? — хмыкнул он. — Как можно гордиться решеткой?
Но внутри сада мой любимый мало-помалу оттаял. День был солнечным, насколько может быть солнечной питерская погода во второй половине сентября. По небу бродил сильный западный ветер, порывистый и нетвердый, как городской ханыга, загулявший на пустыре в районе пивных ларьков. Он то падал, то вскакивал снова, расталкивая смущенные тучи и в клочья раздирая на груди серую облачную рубаху. В столь цивильное место, как Летний сад, ханыгу, понятное дело, не пускали: с ментами у ворот он еще как-нибудь справился бы, но поди-ка преодолей такой плотный строй старых деревьев…
Мы медленно брели мимо бледных озябших статуй — по дорожкам, по шуршащим желто-коричневым листьям, по пятнистому неряшливому ковру осени.
— Не знаю, почему я так огорчился, — задумчиво сказал Сатек. — Вряд ли могло быть иначе.
— Почему, милый?
Он пожал плечами:
— То, что идет от них, не может быть хорошим.
— От них?
— От тайной полиции. От вашего КГБ, от нашего СТБ… Я должен был догадаться еще в Праге.
— Почему ты думаешь, что Скворцов…
— …КГБ? — продолжил за меня Сатек. — А кто же он еще? Кто еще может быть в отделе международных связей? Верь мне, императорка, я этих крыс нюхаю за километр.
— Чую, — поправила я. — Говорят: «чую за километр». Или даже за версту.
— За версту — это дальше, чем километр?
— Дальше.
— Ну, тогда за версту, — улыбнулся он.
— Ну, слава богу, наконец-то улыбнулся! — обрадовалась я. — Давай-ка сядем на скамейку. Мы с тобой влюбленные или нет? Влюбленные должны сидеть на скамейках и целоваться.
Мы уселись на скамью возле пруда.
— Я знаю, почему нужно было приехать мне, — сказал Сатек. — Я приезжал к тебе, вот почему. Но почему это нужно им? Почему они меня притащили? Не могли же они это делать по той же цели, чтобы встретить меня с тобой!
«Именно так, милый, — подумала я. — Ты даже не представляешь, насколько близок сейчас к истине…»
К сожалению, я никак не могла произнести этого вслух. Вслух я изобразила женщину, страдающую от недостатка внимания к собственной персоне.
— Слушай, Святой Сатурнин, это, в конце концов, невежливо! — сердито заявила я. — Сколько раз напоминать тебе, что ты находишься на свидании! Мне надоело слушать про КГБ и про… как ее там зовут, твою чешскую контору — ДЛТ?.. ДДТ?..
— СТБ, — отозвался он, — Статни Безпечность… государственная безопасность.
— Нет-нет, пусть остается «беспечность», — запротестовала я. — Беспечность — это мне нравится. Беспечность по-русски — это когда не заморачиваются по пустякам. Вот и не заморачивайся, ладно?
Сатек пожал плечами.
— Как ты не понимаешь? — с горечью проговорил он. — Это ведь о свободе. Человек не может без свободы. Человек не должен гордиться решетками. Если человек гордится решеткой, то он раб, а не человек…
Я поняла, что переборщила. Мужчины склонны впадать в состояние, когда важные вещи вдруг кажутся им незначительными, а незначительные — важными. Это состояние опасно, как трясина, и в такие моменты, как в трясине, нельзя делать резких движений, иначе затянет и его, и тебя. В такие моменты лучше не спорить и трепыхаться, а медленно и экономно выбираться наружу. Для начала я просто прижалась к его плечу.
— Милый, но не всё же так мрачно. Все вокруг говорят про конец эпохи, по крайней мере, у нас. Брежнев уж на что казался вечным — и где он сейчас? Помер. Вот и твой… как его?.. Кадер?
— Гусак. Кадар у венгров.
— Ну вот! — оптимистично заключила я. — гуси долго не живут, заболеют и умрут.
— Гусак — никто, — возразил Сатек — Всё решается в Кремле. А в Кремле сделалось только хуже. Андропов — это конец свободе. Прежде он задавит Польшу, Валенсу и Солидарность, а потом возьмется за остальных. Ты что, не видишь?
Честно говоря, я ничего такого не видела. Если уж быть совсем точной, то политика всегда пролетала мимо моих ушей даже не со свистом, а вовсе беззвучно. Я как-то ухитрялась вовремя отключать мозг; мама говорила, что это у меня такое чисто эволюционное умение, присущее новому биологическому виду под названием «советский человек». Я никогда не думала об этом умении в понятиях «плохо» или «хорошо» — оно просто было. У воробья — крылья, у кошки шерсть, а у меня — ряд эволюционных умений. Ну и что? Все, что естественно, не безобразно. Кто-то родился выхухолью, кто-то тушканчиком, а кто-то — советским человеком. Точка, конец сообщения.
Но я не стала возражать Сатеку. Выбираться из трясины этого разговора можно было только медленно и осторожно, экономя на словах. Поэтому я ограничилась тем, что еще крепче прижалась к его плечу.
— Андропов! — тихо, но внятно говорил Сатек. — Да это же специалист по подавлению свободы. Таких палачей больше нет. Смотри. Восстание в Венгрии в пятьдесят шестом году. Кто там был в это время советским послом? Андропов! Дальше он командовал отделом ЦК по социалистическим странам. Полил кровью Венгрию и стал следить за всеми другими. Потом у нас в Чехословакии появился Дуб-чек. Социализм с человеческим лицом. Ты ведь помнишь Дубчека?
Боже, какого Дупчика? Я понятия не имела ни о Дупчике, ни о Пупчике…
— Конечно, милый, конечно…
— Ну вот! Кого назначают командовать вашим КГБ? Опять его, Андропова! И какой тому результат? Оккупация моей страны! Танки в Праге! По-твоему, это случайно? А что происходит сейчас? Афганистан! Кто был за эту войну? Опять Андропов! Андропов и Устинов, ваш военный министр! Ты понимаешь, что получается? Там, где этот палач, там всегда кровь, всегда война, всегда танки! Сейчас у него на цели ружья Польша. Сначала Польша, потом мы… Понимаешь?
— Конечно, милый, конечно…
Я прижималась к Сатеку, хотя вернее было бы сказать, что я прижимала его к себе, как прижимают обиженного ребенка. Пусть выговорится. В какой-то момент мне даже захотелось тихонько напеть ему что-нибудь успокаивающее: «А-а-а… а-а-а…» Мы долго молчали, пока я наконец не почувствовала, что настало время выбираться на свет.
— Милый, — тихо позвала я. — Ты здесь?
— Здесь, конечно.
— Там в кабинете у этого пухлого котяры…
Я немножко выждала, прежде чем продолжить. Медленно и осторожно…
— Да? — наклонился ко мне Сатек.
— Ты назвал меня одним словом… — совсем уже тихо прошептала я. — Помнишь?
Сатек улыбнулся. В уголках его глаз еще прятались остатки обиды, остатки трясины, но в общем и целом он уже был мой — снова мой.
— Не помню… — прошептал он, включаясь в игру.
— Ну как же… — Я изобразила обиду. — Когда он спросил, кто я.
— Ага, вспомнил. Ты сказала — переводчица.
— Да нет. Про переводчицу говорила вахтерша. И я согласилась. А Скворцову ответил уже ты сам. И назвал меня… ну?..
Сатек сокрушенно пожал плечами, изображая полнейшее недоумение.
— Сашей? — предположил он. — Александрой? «Черт… — подумала я. — Вдруг он и в самом деле не помнит? Ляпнул, не подумав, а я тут изгаляюсь…»
— Точно, Сашей, — проговорила я, отворачиваясь, чтобы скрыть разочарование. — Пойдем, а то я уже задубела.
Он взял мое лицо в ладони и развернул к себе.
— Ты моя невеста. Жаль, что ты впервые услышала это слово перед крысой из госбезопасности, но тут уже ничего не поделать. Так получилось. Я хотел иначе. Смотри.
Сатек полез в карман и вынул коробочку.
— Держи… — Он помедлил, глядя на меня с выражением растущего недоумения. — Ну, почему ты ее держишь?
— Ты сам сказал «держи», — напомнила я.
— Открой, глупая!
Я открыла. В коробочке было колечко. Замечательное, лучшее в мире невестино колечко.
7
Сатек уехал через неделю — именно такой срок поставил ему Скворцов в командировочном предписании. Аудиенцию у профессора Михеевой назначили на седьмое февраля. Седьмое приходилось на вторник, а в пятницу мы планировали расписаться в ЗАГСе — вернее, во Дворце бракосочетаний на набережной Красного Флота. Меня устроила бы и обычная контора, без всех этих раззолоченных интерьеров, белокаменных колонн и венков похоронного типа, но Сатек настоял на дворцовом варианте.
— Во-первых, ты императорка Александра Романова, а императорам положен дворец, — сказал он. — А во-вторых, если уж нам приходится ждать так долго, то пусть будет тому объяснение, что из-за очереди.
Очередь на церемонию во Дворце и в самом деле была длинной — три месяца минимум. Зато заявление у нас приняли с куда меньшим скрипом, чем я предполагала.
— Иностранец? — спросила тетенька с многослойной прической, открывая паспорт жениха. — А это что?
В паспорте Сатека лежала «забытая» стодолларовая бумажка.
— Закладка, — не моргнув глазом, ответил мой любимый. — Сувенир из Праги. Возьмите на память об этом праздничном дне. Пожалуйста.
Тетенька не стала ломаться. Все последующие объяснения о Сатековой аспирантуре и нашем грядущем совместном проживании в городе-герое Ленинграде были встречены ею более чем благосклонно. Она даже согласилась принять у нас документы без должным образом заверенной справки о том, что гражданин Чехословацкой Республики Краус Сатурнин пребывает в статусе свободного неженатого мужчины.
— Принесете в течение месяца… — Тетенька захлопнула папку и напутственно качнула своим золотистым шиньоном: — Желаю удачи!
Мы с Сатеком уже уходили, когда она попросила меня задержаться и, перегнувшись через стол, прошептала:
— Ты уверена, что он не женат? Я бы на твоем месте поостереглась: такие видные парни редко бывают свободными. И справки, опять же, нету. Заделает тебе брюхо и улизнет — попробуй-ка потом достань его из-за границы. Знаешь, сколько таких случаев уже было? И каждая дурочка думает: это всё происходит с другими, а уж меня-то он действительно любит. Вот я всех и предупреждаю: осторожней, девочки, осторожней!
Я еще раз поблагодарила сердобольную тетеньку и вышла к Сатеку, поджидавшему в приемной. Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять: меня действительно любят, и абсолютно неважно, что там происходит с другими дурочками. Впрочем, по словам узницы шиньона, эти «другие» думали точно так же… К тому же далеко не всё зависело от нашего желания: мы с Сатеком понятия не имели, получится ли у него получить визу в феврале. Единственным легальным поводом для приезда была все та же аспирантура — пока еще не утвержденная, непонятно от чего зависящая.
Сатек еще надеялся, что таинственная профессор Михеева действительно заинтересована в этой научной теме, и, значит, есть реальный шанс на продолжение контактов, на интересную работу в прекрасном дворце принца Ольденбургского, в комнате с видом на Неву и Летний сад. И пусть на входе там восседала скифская баба, а сверху салтыково-щед-ринским «шпионом» маячил умильный кагэбэшный котофей — работа, Нева и Летний сад, несомненно, перевешивали эти относительно мелкие неприятности. Теперь он очень хотел получить именно эту аспирантуру, казавшуюся на первый взгляд из Праги такой малопривлекательной и непрестижной.
Я поддакивала своему любимому, не желая разочаровывать его раньше времени, хотя мне была более-менее известна истинная подоплека событий. Более-менее… — всего я точно не знала. Понятно, что «легенда» аспирантуры была использована полковником Новоявленским, чтобы привезти Сатека в Питер и таким образом заплатить мне за ликвидацию сосновских убийц. Но ведь полковник сам говорил, что в любой «легенде» есть доля правды — велика ли она в данном случае? Если выдумкой является сама «научная тема», то возвращение профессора Михеевой делу не поможет: скорее всего, она и не узнает о сентябрьском визите самозванного аспиранта. А Сатека просто вызовут в отдел международных связей Пражского университета и скажут, что, к сожалению, тема не утверждена российским ученым советом — до свидания, молодой человек.
Но если полковник воспользовался реально существующей темой — допустим, взял ее из списка заявок той же Михеевой, то у истории может появиться вполне практическое продолжение. Профессор вернется в январе, и ее будет поджидать приятное известие о том, что тема не только утверждена, но и найден под нее достойный кандидат — Сатурнин Краус, выпускник Карлова университета, лингвист со знанием философии и русского языка. В этом случае мечты Сатека немедленно превратились бы в реальность.
Выяснить это всё я могла только у самого Новоявленского, и в этом заключалось мало хорошего. В настоящий момент мы были с ним квиты. Организовав одноразовый приезд Сатека, полковник с лихвой расплатился за все мои прошлые подвиги, и теперь я уже не могла рассчитывать на бескорыстное «продолжение банкета» с его стороны. Конечно, он потребует ответных услуг… вот только каких? Каких? Пока Сатек находился рядом, я усиленно гнала от себя эти мысли, но они сразу налетели на меня черной вороньей стаей, как только мой любимый скрылся за глухой загородкой Пулковского аэропорта.
На этот раз наше расставание мало походило на прошлое, минводовское. Тогда я даже не подошла к окну? Ого… Сейчас я цеплялась за своего Сатека почище мифологической Андромахи, провожающей мужа на поединок с записным душегубом Ахиллом. Тогда я не проронила ни слезинки? Ну-ну… Сейчас мои слезные железы могли поспорить по продуктивности с плаксивыми октябрьскими небесами. Тогда я говорила себе: «Забудь, выкинь его из головы, было и прошло»? Ай-я-яй… Сейчас я точно знала, что вся моя жизнь целиком сосредоточена в нем; если я и могла выкинуть его из головы, то только вместе с мозгом. Вот ведь какая перемена! Поразительно, если учесть, что прошло чуть больше года, вернее, тринадцать месяцев с хвостиком, пятьдесят семь недель, из которых мы провели вместе всего лишь одну. Вот и пойми после этого женскую душу…
Сатек уехал, оставив мне кольцо и ожидание февраля, когда он должен был вернуться. Он должен был вернуться, а я должна была сделать все, чтобы это действительно произошло. Я позвонила Новоявленскому прямо из аэропорта. Зачем откладывать то, что не терпит отлагательств?
— Ах, это вы, Александра Родионовна? — приветствовал меня полковник. — Едва проводили и уже звоните? Похвальная оперативность. Если я что и ценю в сотрудниках, так именно это качество.
— Константин Викентьевич, можно без подтрунивания? — попросила я. — Как-то это не по-джентльменски. У меня сейчас нет ни сил, ни настроения, чтобы вам отвечать.
— Ну-ну, Саша, перестаньте. Чтобы у вас да вдруг силы кончились? Не верю, как говаривал мой тезка Станиславский. Таких сильных людей, как вы, редко встретишь, даже среди сильного пола. Я имею в виду женщин. Чем я могу вам помочь?
— Расскажите мне про эту чертову аспирантуру.
— Про чертову аспирантуру… — повторил он с явным удовольствием. — Что именно вас интересует?
Этот проклятый Новоявленский держал на руках все козыри и в придачу полный комплект старших карт, в то время как я сидела против него с одними шестерками. Есть от чего получать удовольствие!