— Ты не знаешь, Снегирь… Нет, не так. Ты знаешь все… Это мы…
— Не здесь, Кэт… Если хочешь, потом поговорим. Выпьем и поговорим, — кажется, мы с Лаврухой поменялись местами.
Все эти два дня он был совершенно невменяем, и организация похорон полностью легла на меня. Теперь, когда все было кончено, силы снова вернулись к нему. Вот только меня эти силы оставили окончательно. Все-таки мы слишком связаны с Лаврухой: в одном месте убыло — в другом прибыло. Сообщающиеся сосуды.
— Тетя Катя, тетя Катя! — Катька-маленькая дернула меня за рукав. — А мама умерла, да?
Я присела на корточки и крепко прижала к себе худенькое тельце девочки. От Катьки-младшей остро пахло вымытыми волосами и ванильным печеньем: теми запахами, которые всю жизнь преследовали Жеку и которые я так любила.
— Мама не умерла. Мама ушла на небо… Ты же знаешь, Катюша…
— Я знаю, бог всех забирает на небо.
— Теперь мама будет смотреть на тебя с самого красивого облака. Ты найдешь самое красивое облако на небе, и там обязательно будет мама. И она тебя увидит. Она все видит.
— И сейчас?
— И сейчас…
— А почему у мамы глаза закрыты, тетя Катя? Нельзя видеть, если глаза закрыты, я сама пробовала. Ничего не получилось…
Я беспомощно смотрела на девочку. Я не умела разговаривать с детьми, дети всегда заставали меня врасплох.
— Тетя Катя, можно я скажу тебе что-то по секрету?
— Конечно, девочка.
Катька-младшая взяла меня за руку липкой от конфет ручонкой (конфеты сунул двойняшкам Лавруха) и отвела за ближайший склеп.
— Что, моя хорошая? — спросила я. Сердце мое разрывалось от любви и жалости.
Катька наморщила такие же белесые, как у матери, брови и очень серьезно спросила:
— Тетя Катя… А если я попрошу у бога, чтобы он отпускал маму на выходные… На субботу и воскресенье, когда мы не в саду… Он ведь сделает это? Он отпустит маму? Он ведь добрый, так все говорят… Не надо плакать, тетя Катя…
Подошедший сзади Лавруха-младший обхватил меня за шею и жарко зашептал на ухо:
— Я хочу в туалет, тетя Катя…
— Вот что. Иди к дяде Лаврентию, и он что-нибудь предпримет по твоему спасению.
Лавруха-младший, косолапя и осторожно ставя ботинки на уже опавшие листья, побрел к Снегирю. А я поправила Катьке шарф, вытерла платком запачканные конфетами пальцы и прямо за своей спиной услышала голос:
— Здравствуйте, Катерина Мстиславовна!..
Этот голос я узнала бы из тысячи — так сильно он мне надоел за период нашего недолгого знакомства.
Марич.
Я резко обернулась. Конечно же, это был Кирилл Алексеевич собственной персоной. Пижонское пальто, пижонское кашне, пижонские ботинки. Совсем неплохо оплачивается работа в следственных органах, нужно признать.
— Хоть сегодня могли бы оставить меня в покое, капитан, — бросила я.
— Я понимаю ваши чувства, — он сделал примирительный жест рукой. — Соболезную…
— Вы соболезнуете? Побойтесь бога, Кирилл Алексеевич…
— Мне нужно поговорить с вами, Катерина Мстиславовна. Конечно, сейчас не время и не место, но все же…
— Сейчас не время и не место, капитан.
— Я не задержу вас надолго, — в его мягком голосе легко просматривалась профессиональная жесткость, за подушечками скрывались когти, того и гляди нацепит на меня наручники.
— Хорошо, — согласилась я.
За могилами мелькнуло бледное лицо Снегиря, державшего за руку Лавруху-младшего. Он со скорбным беспокойством взирал на меня и Марича. Перехватив мой взгляд, Лавруха прищурил глаза и вопросительно выгнул губы: что там еще?
— Подождите меня, капитан, — бросила я и вместе с Катькой направилась к Снегирю.
Снегирь сразу же устроил мне тихую сцену.
— Что за черт, Кэт? Оставит он нас в покое или нет? И ты тоже хороша, нашла время свидания назначать…
— Успокойся. Всего пара слов. Подождите меня у центрального входа. Я не задержусь.
Сунув Катьку-младшую Снегирю, я снова вернулась к капитану. Лаврухины музыканты уже зачехлили инструменты, друзья-художники, тихо переговариваясь, потянулись к выходу, а эрмитажница Динка Козлова — единственный непьющий человек во всей компании — поправила на Жекиной могиле венок: ее неистребимая страсть к симметрии и архивному порядку сказалась и здесь.
Вот и все, Жека.
Свежий холмик земли и портрет, переснятый с паспортной фотографии, — вот и все, что осталось.
Я вернулась к Маричу. Со скорбным видом он рассматривал соседние могилы: “Хлобыстан Игорь Вениаминович, 1932 — 1999”, “Гришпун Эмма Карловна, 1947 — 1999”, “Казаков Савелий Петрович, спи спокойно, дорогой муж, папа и дедушка…” Я искренне надеялась, что смерть всех этих людей не была такой страшной, как смерть Жеки…
— Я вас слушаю, капитан.
— Еще раз… Примите искренние соболезнования. Что будет с ее детьми?
— Еще не знаю. Вы хотели поговорить со мной?
— Да, — Марич взял меня под руку. Со стороны это выглядело вполне естественно: сломленная горем подруга и приятель подруги, поддерживающий ее. Мы неплохо смотрелись вместе: рыжая и брюнет.
Некоторое время мы молча шли по пронизанной последним осенним солнцем аллее. Марич все так же прижимал к себе мой локоть.
— Отпустите, — наконец оказала сопротивление я. — Отпустите, капитан. Я никуда не собираюсь убегать.
— Зачем вы так? — покачал головой Марич, но все же оставил мой локоть в покое. — Я хотел узнать кое-какие подробности. О вашей подруге.
— Зачем?
— Видите ли… Я тоже косвенно причастен к этому делу.
Я даже остановилась.
— Надо же! Такое впечатление, что вы ведете все уголовные дела в этом городе…
— Ну что вы… Дело веду не я. Просто есть некоторые соображения. Ведь ваша подруга была какое-то время женой покойного Быкадорова. Та часть коллекции Гольтмана, которая похищена им, так до сих пор и не найдена. Возможно, ваша подруга была как-то связана с Быкадоровым… Она художница, и предметы из коллекции могли оказаться…
— Нет, — грубо перебила Марича я. — Жека последний раз виделась с Быкадоровым за несколько лет до его смерти. Она не могла быть причастна…
— Но вы же не можете знать всего.
— Я — ее близкая подруга. Самая близкая.
— Есть вещи, которые скрывают даже от самых близких друзей, Катерина Мстиславовна. Можно прожить всю жизнь рядом с убийцей или вором и так и не узнать этого…
— О чем вы говорите, капитан? — я с ужасом посмотрела на него.
— О том, что жизнь — очень терпимая штука. Терпимая ко всему. Такие категории, как “абсолютное добро” или “абсолютное зло”, она отметает напрочь.
— Нет. Жека — честнейший человек. Она бы никогда не воспользовалась…
Если бы я могла рассказать тебе о сцене на даче, капитан, если бы я только могла! Тогда Жека отказалась от, по сути, краденых денег, хотя нуждалась в них гораздо больше, чем мы с Лаврухой. Если бы ты видел ее оскорбленные глаза, ты не позволил бы себе даже тень подозрения, даже тень тени…
— Ну хорошо, хорошо. Успокойтесь. Просто сейчас прорабатываются все возможные версии. Эта показалась нам наиболее вероятной.
— Наиболее вероятной?
— Ну да. Просто потому, что все другие выглядят сомнительно. У нее не было врагов, вы сами это подтвердили. Вы и ваш друг. И еще несколько людей, неплохо ее знавших.
— Может быть… У нее ведь были деньги. Пятьсот долларов. Сумма по нынешним временам приличная… — я выглядела совсем уж глупо со своими немощными предположениями. — Какая-нибудь сволочь…
Марич покачал головой.
— Я не думаю, что это ограбление.
— Но ведь денег при ней не было… А накануне приятель Лавру… Приятель Снегиря отвез ей крупную сумму.
— Да. Они это подтвердили. И ваш приятель, и приятель вашего приятеля. И денег при ней действительно не было. Но все равно, эта версия в расчет не берется.
— Почему?
— Дело в том, Катерина Мстиславовна, что ее убили не на стройке.
— Не на стройке?
— Да. Разве следователь не говорил вам?
Я вспомнила унылую физиономию следователя и его формальный допрос. Впрочем, я не представляла для этого оперативного дедугана никакого интереса: я не была близкой родственницей Жеки и в ночь ее убийства была в Голландии. Это могли подтвердить все визы, все билеты Аэрофлота и весь сводный оркестр российских и голландских таможенников.
— Он не вдавался в подробности. Но я буду благодарна вам, капитан, если вы расскажете мне об обстоятельствах ее смерти.
— Хорошо, — его готовность рассказать содержала в себе двойное дно, я понимала это: информация в обмен на информацию. — Ее привезли на стройку уже после смерти. Смерть наступила около двенадцати ночи.
Интересно, где это Жека шлялась около двенадцати, ведь дома оставались дети…
— Но убита она была совсем в другом месте. Перед смертью труп закатали во что-то. Очевидно, это был ковер. Именно таким образом ее доставили на стройку. На ее плаще сохранились частицы ворса. Это все улики, которыми мы располагаем.
— И никто ничего не видел?
— Глухое место. Освещена только площадка перед вагончиками, там ночует сторож.
— И он ничего не слышал?
— Место, где ее нашли, находится с противоположной стороны. К тому же сторож был мертвецки пьян. Опергруппу вызвали рабочие, пришедшие на смену. К тому времени сторож еще не протрезвел. Понимаете, если бы ее убили из-за денег, пусть даже из-за таких небольших, черт с ним, всякое бывает… Если это была роковая случайность, страшное стечение обстоятельств… Тогда ее труп просто оставили бы на месте преступления. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Смутно.
— Это же просто, Катя, — он впервые назвал меня по имени. — Представьте, что вы случайный грабитель. Вы отнимаете деньги, жертва сопротивляется, и в пылу потасовки вы наносите ей несколько ножевых ударов. Раз уж дело повернулось совсем не так, как вы предполагали, раз уж у вас не хватило терпения и сил даже вытащить нож из тела, вы просто оставляете это тело и бежите куда глаза глядят. Но закатывать тело в ковер и везти его куда-то, каждую минуту боясь быть остановленным нашими доблестными инспекторами ГИБДД? Пятьсот долларов не стоят того, вы согласны?
— Да, — тихо сказала я. — Пятьсот долларов не стоят того.
— Это мало похоже на простое ограбление… Вы согласны, Катя?
— Да. Я согласна.
Черт возьми, ну конечно же! Что за помутнение на меня нашло, почему я так уцепилась за дурацкую версию с дурацким грабителем и дурацкими пятью сотнями? Почему я так страстно желала, чтобы именно она оказалась правдой? Только потому, что случайный грабитель снимал с меня всякую ответственность. Все остальное замыкалось на нас с Лаврухой и на проклятой картине. Жекины слова “Эта картина принесет нам много бед” молотом отдавались у меня в висках. А теперь еще Марич со своими дурацкими измышлениями о связи Жеки с Быкадоровым…
— Скажите, Катя, в последнее время у нее не было… — Марич сделал деликатную паузу. — Ну, скажем, близкого друга?
— Нет. Я, во всяком случае, ничего не знаю. Правда, мы редко виделись этим летом. Но Жека обязательно сказала бы мне… А почему вы спрашиваете?
— Мы просто определяем круг ее знакомств, вот и все.
— Часть июля и весь август она провела на даче с детьми, капитан. Мы несколько раз выбирались к ней. Нет, я ничего не знаю.
— Ее соседка, Лариса Федоровна, показала, что к ней несколько раз приезжал молодой человек. Или молодые люди…
— Этого не может быть… — Жека и целый выводок молодых людей — это выглядело противоестественно. И потом, она ничего не сказала мне, а свои влюбленности Жека, как правило, долго скрывать не могла. — С чего вы взяли, что их было несколько? Жека очень разборчива в отношениях. Издержки материнского воспитания, знаете…
— Соседка утверждает, что видела несколько разных машин….
— Ну, какие же это машины! Это старый “Москвич” Снегиря, он отвозил Жеку на дачу. В июле… Сейчас Снегирь его продал…
— И обзавелся “Фольксвагеном-Пассатом”. Вы и ваш приятель так неожиданно разбогатели. Я просто диву даюсь.
— Вы же знаете, — мне не хотелось возвращаться к этой, уже давно закрытой теме. — Мы продали картину, которая принадлежала Снегирю. Он получил причитающуюся ему сумму. А я — свои комиссионные. Все налоги уплачены, капитан, я могу предоставить вам справки.
— Еще успеете, — туманно сказал капитан, и мне совсем не понравился его тон. — А что касается машин… Это были иномарки. Дорогие иномарки.
Иномарки.
Я тотчас же вспомнила вечеринку в Лехином особняке. Тогда за Жекой ездил кто-то из телохранителей Титова. Жека должна была договориться с Ларфой о том, чтобы та присмотрела за детьми. Следовательно, Ларфа вполне могла видеть машины телохранителей, только и всего. А все телохранители Титова были восхитительно молодыми и восхитительно крепкозадыми людьми… Я могла сообщить об этом Маричу тотчас же, но впутывать уже мертвую Жеку в историю с мертвым Титовым мне не хотелось. Все равно ничего не исправишь.
Но ему и говорить не пришлось.
— А ведь ваша подруга была на той вечеринке, которую устраивал Титов по случаю покупки картины.
— Да, — нехотя призналась я. — Но не думаю, чтобы это было важно. Жека уехала задолго до конца. Задолго до того, как все это случилось… Ее даже в качестве свидетельницы не вызвали. И потом, Титов умер от инфаркта, так что это не так уж важно, правда?
— Не знаю, — произнес Марич и надолго задумался. Мне даже пришлось несколько раз деликатно кашлянуть, чтобы вывести его из задумчивости.
— Так на чем мы остановились? — встрепенувшись, спросил капитан.
— На показаниях соседки. Ларисы Федоровны.
— Я лично ее не допрашивал, но ребята с ней намучились. Целых два часа там проторчали, а сведений добыли с гулькин нос. Ничего-де она не знает, ничего не видела. Только про машины и удалось выудить, и то под самый конец, когда выслушали все, что она думает о губернаторе, собесе и районной поликлинике.
— Нужно знать подходы к населению, капитан.
— Из этой престарелой Зои Космодемьянской слова не вытащишь. Сталинская школа, — покачал головой Марич. — Да она и не знает ничего. Справедливости ради, ваша подруга была очень скромным человеком. И очень порядочным… Не то что…
Не то что ты, Катерина Мстиславовна, мысленно закончила я за Марича. Это определение к тебе не относится. Воруешь картины, ради собственной выгоды можешь лечь в койку с кем угодно и вообще… Хороши в тебе только рыжие волосы, но это заслуга родителей.
— Продолжайте, капитан.
— Да что там продолжать… Вот что я скажу вам, Катя… Помните наш разговор в кафе… Как же оно называлось?
— “Пират”.
— Именно “Пират”. Очень вам подходит. Если бы вы все мне рассказали тогда. Все, что знаете… А вы ведь знаете… Так вот, если бы вы мне все рассказали тогда, возможно, этой смерти бы и не было.
Я закусила губу. Только Жека могла знать, что же случилось на самом деле. Только Быкадоров мог знать, что же случилось на самом деле. Только Леха мог знать, что же случилось на самом деле. И даже старик Гольт-ман… Только мертвые знают больше, чем живые. Они владеют абсолютным и бесповоротным знанием. И именно поэтому смерть так абсолютна и бесповоротна.
— Я рассказала вам все.
— Как съездили в Голландию? — тактичный Марич решил переменить тему.
— Уже не помню. Наверное, хорошо… Вы простите меня, капитан, я пойду. Меня дети ждут и Лаврентий. Поминки.
Больше всего я боялась, что Марич увяжется за мной — органы привыкают открывать все двери с ноги, — но, к счастью, этого не произошло. Капитан бережно взял мои пальцы и заглянул в глаза.
— Я оставлю вам свой домашний телефон, Катя. Если надумаете… Если вспомните что-нибудь… Если появятся какие-нибудь подозрительные люди — звоните.
Он вынул из кармана сложенный вдвое тетрадный листок. Н-да, здесь ты как-то не рассчитал, капитан. В комплекте с таким пижонским пальто и с таким пижонским кашне обязательно должна идти еще и визитка. Золотое тиснение на черном фоне. И латинский шрифт, а не какая-нибудь рабоче-крестьянская кириллица. Я спрятала бумажонку в карман, даже не развернув ее.
— Я все-таки думаю, что убийство вашей подруги каким-то образом связано с делом Быкадорова. С пропавшими экземплярами коллекции. Возможно, она что-то знала. Возможно, догадывалась, где может находиться похищенное.
— Я не думаю…
— Пока мы не поймем причину, пока не вычислим мотив, мы не сможем очертить даже примерный круг подозреваемых.
— Следователь сказал мне, что Жеку убил явно не профессионал.
— Это не меняет дела. Профессиональный вор может и не быть профессиональным убийцей. Это разные специальности.
Марич кивнул и, еще раз с сожалением взглянув на меня, повернулся и быстро пошел по аллее.
— Капитан! — окликнула его я. — Капитан, неужели никаких улик?
— К сожалению. Вплотную к стройке подходит асфальтированная дорога, и большой участок забора выломан. Вероятно, труп… — он смутился. — Вашу подругу привезли к стройке на машине, проникли на стройку через дыру в заборе и уже там избавились от тела. К тому же ночью шел дождь и след тормозного пути, даже если он был, просто смыло.
— А если бы сторож не напился в стельку?
— Это самая удаленная точка стройки. Очень удобное место для подобных вещей… Удобнее не придумаешь.
— А нож?
— На ноже нет никаких отпечатков. Преступник об этом позаботился.
— А вы говорите — не профессионал.
— Это же элементарные вещи, Катя. Вы бы тоже об этом позаботились.
— Но почему он оставил в карманах ключи и квитанции… Почему не забрал их или не уничтожил?
— Я думаю, он сам расскажет нам об этом. Когда мы его задержим.
— А вы думаете, что задержите?
— Надеюсь… Мне очень понравилось это кафе. “Пират”. Вы часто там бываете?
— Случается.
— До свидания, Катя. Звоните мне, если что.