В своем трипе Грабер и Юмаки были выше технологической зависимости общества. Фантазия ожила, позволив им подняться над социальными и научными системами, служившими фундаментом общества. Они вернулись в прошлое, в свободные дни теплого солнца и задорного детского смеха, когда семьи приходили на пляж в воскресный день, а их дети резвились у берега, строя песочные замки или барахтаясь в теплых прибрежных водах. И где-то высоко летали чайки: крупные и белые. Они кричали так пронзительно, что вначале Грабер и Юмаки невольно вздрагивали, но потом привыкли, адаптировались. Ни он, ни она никогда прежде не изучали этот период времени, ничего не слышали о нем, даже не пытались представить, но сейчас… Сейчас прошлое разверзлось и поглотило их. Идеальный мир, где была продумана каждая деталь.
– Может быть, информация об этом периоде хранилась в нейронном модуле, к которому мы подключены? – предположила Юмаки, когда первый восторг отпустил, позволив отдышаться, собравшись с мыслями.
Грабер не ответил, но этого было достаточно, чтобы Юмаки поняла – он не согласен.
– Как же тогда объяснить то, что мы видим? – спросила она.
– Не знаю. Может быть, поэтому игроки и подсаживаются на нейронные наркотики?
– Раньше люди тоже подсаживались.
– Смотри! – Грабер прищурился, чтобы не слепило солнце, и проводил растерянным взглядом пару пышногрудых блондинок в купальниках.
– Ну, с бюстом все понятно, – усмехнулась Юмаки. – Для игроков, купивших ключи «Голода», плотские интересы не новость.
– Я смотрел не на грудь, – сказал Грабер, указывая взглядом на сине-желтый волейбольный мяч в руках красоток. – Как ты думаешь, что это?
– Не знаю, – озадачилась Юмаки.
Девушки растворились в компании загорелых подростков. Оживленные голоса, смех.
– Что они делают? – думала вслух Юмаки, когда подростки начали играть в волейбол.
Сине-желтый мяч летал через сетку, разделившую поле надвое.
– Наверное, это какие-то примитивные игры прошлого, – высказался Грабер.
– Очень странные.
– Да.
Мускулистый подросток прыгнул, пытаясь дотянуться до меча. Загорелое тело вытянулось в струну. Чтобы спасти уходящий мяч, подростку не хватило совсем чуть-чуть. Он упал на желтый песок. Девушки из противоположной команды взорвались задорным смехом.
– Они как дети, – подметила Юмаки. – Вот только не пойму: глупые или счастливые?
– Не забывай, что все это позаимствовано модулятором из нашей головы.
– Ты помнишь, когда смеялся так беззаботно?
– Нет.
– И я не помню.
Подростки снова рассмеялись и побежали купаться. Загорелые тела вспороли кудрявые волны.
– Давай сделаем так же, – предложила Юмаки. – Посмотри, как им весело.
– Хочешь войти в воду?
– Почему бы и нет?
– Но ведь это просто вода.
– Я где-то слышала, что много лет назад жизнь на этой планете зародилась как раз в воде, – Юмаки схватила Грабера за руку. – Не упрямься! Что ты теряешь? Это ведь все у нас в голове!
Ее крики привлекли внимание подростков. Они выбрались на берег, подхватили Грабера на руки и, весело гогоча, затащили в воду. Он не сопротивлялся вначале, пытаясь убедить себя, что все это происходит у него в голове. Но сложно поверить, что мир подчиняется тебе, когда тебя, против собственной воли, бросают в море и не позволяют вернуться на берег.
Когда Грабер обратился к конструктору сознания, чтобы он собрал для него блок подмены и добавил в тело игрового клона пару необходимых для работы блока желез, старик рассказал, что когда-то давно подобная технология едва не стала настоящим бичом человечества. Это было еще до сложных нейронных чипов, способных нейтрализовать нейронные наркотики – далекие смутные времена до эры КвазаРазмерности, о которых многие ученые вспоминают с придыханием. Мир был проще. Базы знаний меньше. Большинство теорий и наук строилось на фундаменте фантазий, вымыслов.
– Магия превращалась в науку и рождала новую магию, позволяя будущим поколениям сделать свои открытия, воплотить мечты в жизнь и создать новые фантазии и мечты, – говорил конструктор сознания. – Сейчас ничего подобного нет. Человечество отказывается от материальности, от инстинктов, вознесших нас на вершину пищевой цепочки, но что мы получаем взамен? Стерильность? Обещание вознесения, перехода на новый уровень бытия?
После, используя модифицированный модулятор в темной, сырой норе, которую считал своим жилищем, Грабер вспоминал рассказы старого ученого о том, что раньше никто не использовал нейронные наркотики в одиночку.
– Это считалось моментом невозврата. Точкой, после которой увлечение превращается в зависимость, разрушающую жизнь.
Сейчас, плескаясь в воде и невольно заражаясь смехом загорелых жизнерадостных подростков, Грабер начинал верить словам конструктора воспоминаний.
– Ты когда-нибудь прежде использовала нейронный модулятор совместно с другими игроками? – спросил Грабер, когда они с Юмаки вернулись на берег, растянувшись на теплом песке.
– В моей банде не поощряется прием наркотиков. Особенно нейронных, – сказала она.
– Значит, сегодня для тебя это первый раз?
– Да.
– И для меня.
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
– Словно обратиться в Репродукционный центр, чтобы получить ребенка, – сказала Юмаки.
Сравнение не понравилось Граберу, но он решил не спорить. Никогда прежде он не чувствовал себя таким свободным. Хотелось остаться в этом странном мире прошлого навсегда. И плевать, что реальность где-то там. Современный мир давно приучил людей, что реальность – понятие условное, эфемерное. Все можно объяснить. Все можно опровергнуть. Наука возведена в абсолют, уничтожая суеверия, но признавая неизъяснимость мироздания. Знания помогают разобраться в десятках предыдущих вопросов и рождают сотни новых, более сложных.
Грабер снова вспомнил слова старого конструктора сознания:
– Возможно, человечество изжило себя, достигло вершины бытия, и то, что сейчас мы считаем эволюцией, всего лишь шаг назад, к истокам, от которых мы ушли?
Грабер никогда не понимал этих слов, но и забыть не мог. Не понимал он и сейчас, но не мог удержаться и не процитировать их своей новой знакомой.
– Я не понимаю, что это значит, но мне нравится, какие это пробуждает чувства, – сказала Юмаки.
– Если хочешь, то, когда закончится трип, я познакомлю тебя с конструктором сознания, который сказал мне эти слова, и он попытается тебе все объяснить, – предложил Грабер.
– Звучит неплохо, – сказала Юмаки. – А установить мне такие железы, как у тебя, чтобы они сами вырабатывали нейронный наркотик, он сможет?
– Думаю, да.
– И сколько это будет стоить?
– Не думай о кредитах.
– С каких это пор копальщики стали богачами?
– Ты слышала о каналах Мейза?
– Так ты один из тех, кто обеспечивает информационный трафик между «Голодом» и Размерностью?
– Да.
– Забавно.
– Что забавно?
– Сегодня утром, когда началась ломка, а новых нейронных наркотиков достать не получилось, я думала, что хуже и быть не может. Потом мои игровые собратья из «Двухголовых драконов» загнали меня в ремонтные полости, пытаясь вышибить из игры за то, что я опозорила их, став наркоманом. Хотя больше, если честно, их раздражало, что я толкала наркоту в обход основной кассы… – Юмаки до слез в глазах вглядывалась в ненастоящее, рожденное нейронным трипом солнце. – А теперь ты предлагаешь мне познакомиться с конструктором сознания, и мы подключены с тобой к одному нейронному модулятору…
Они разговаривали до тех пор, пока не закончился нейронный трип. Сознания вернулись в игровую реальность, но фантомный запах моря прицепился к мыслям, заставляя снова и снова вспоминать солнце, пляж, беззаботных подростков…
– Нужно будет повторить как-нибудь, – сказала Юмаки.
– Обязательно, – согласился Грабер.
В тот момент он еще не признавался себе, но подсознательно хотел, чтобы случайная знакомая осталась с ним. Навсегда. Пока не закончится отведенное им в «Голоде» игровое время, а потом… Потом они встретятся в Размерности и попробуют начать взрослую жизнь…
– Или пошлем все к черту и вернемся в «Голод», – сказала Юмаки, когда месяц спустя Грабер признался ей в своих чувствах и желаниях.
– Тоже идея, – согласился он, признавая, что нейронные наркотики можно принимать только когда находишься в теле игрового клона.
– Значит, будем играть, пока не закроют «Голод», – сказала Юмаки.
Больше года она жила в ремонтных полостях вместе с Грабером, пока радиация не доконала тело игрового клона девушки из банды «Двухголовых драконов». Она умирала долго, превращая последние дни в бесконечный нейронный трип.
Грабер похоронил ее недалеко от своей крысиной норы, которая была для него и Юмаки домом. Странно, но незадолго до конца Юмаки сказала ему, что не вернется. Странно потому, что они так часто планировали, что после смерти она купит ключ копальщика, чтобы новое тело было адаптировано к тяжелой среде обитания, но в последние дни… Сначала Грабер принял это за страх – смерть всегда есть смерть, да и к телу клона Юмаки успела привыкнуть. «Возможно, – думал он, – она просто злится на меня за то, что я остаюсь, а ей нужно уходить». Но потом в разговорах появилась грусть, и Грабер понял, что дело не в злости и обидах. «Может, просто слишком много нейронных наркотиков?» – подумал он, вспоминая рассказы о том, как тысячи лет назад люди вырождались и деградировали, подсев на этот наркотик.
– Тоже идея, – согласился он, признавая, что нейронные наркотики можно принимать только когда находишься в теле игрового клона.
– Значит, будем играть, пока не закроют «Голод», – сказала Юмаки.
Больше года она жила в ремонтных полостях вместе с Грабером, пока радиация не доконала тело игрового клона девушки из банды «Двухголовых драконов». Она умирала долго, превращая последние дни в бесконечный нейронный трип.
Грабер похоронил ее недалеко от своей крысиной норы, которая была для него и Юмаки домом. Странно, но незадолго до конца Юмаки сказала ему, что не вернется. Странно потому, что они так часто планировали, что после смерти она купит ключ копальщика, чтобы новое тело было адаптировано к тяжелой среде обитания, но в последние дни… Сначала Грабер принял это за страх – смерть всегда есть смерть, да и к телу клона Юмаки успела привыкнуть. «Возможно, – думал он, – она просто злится на меня за то, что я остаюсь, а ей нужно уходить». Но потом в разговорах появилась грусть, и Грабер понял, что дело не в злости и обидах. «Может, просто слишком много нейронных наркотиков?» – подумал он, вспоминая рассказы о том, как тысячи лет назад люди вырождались и деградировали, подсев на этот наркотик.
– А может, она просто не хочет снова возвращаться в «Голод»? – спросил у Грабера друг-копальщик. – Такое иногда случается. У людей есть семья, жизнь в КвазаРазмерности, но потом что-то щелкает у них в голове, и они бросают все, прячась в игре. Потом, соответственно, чувства нормализуются, сознание трезвеет, гнев проходит, и люди думают о том, что нужно вернуться. Ты вообще спрашивал свою женщину, сколько ей лет в действительности?
– Нам не очень нравилось разговаривать о Размерности.
– Вам или ей?
– Я думаю, что мне. Ты же знаешь, что я изменил часть воспоминаний, придумал себе новую личность. Думаю, что если начну вспоминать, то…
– Тоже захочешь вернуться? – друг оставался серьезным, но Граберу казалось, что он смеется над ним.
– Думаешь, Юмаки может оказаться старухой или мужчиной? – спросил Грабер, решив, что если друг даст положительный ответ, то обязательно устроит драку.
Но друг решительно замотал головой.
– Сомневаюсь, что Юмаки могла врать тебе об этом, – сказал он. – Скорее, что-то недоговаривала.
Он рассказал, что до того, как попасть в «Голод», долгое время работал представителем резонансных инженеров в Квазаре, где познакомился с очаровательной девушкой, оказавшейся впоследствии генетической ошибкой.
– И никакой лжи. Понимаешь? Настоящая красавица по меркам Размерности, если не считать небольшой аномалии, способной убить ее в любое мгновение. И ничего с этим нельзя было сделать. Для нее каждое мгновение могло стать последним. Я удивлялся: откуда в ней столько желания жить?!
– И что ты сделал?
– Сбежал, – пожал плечами копальщик. – Сделал пару долгосрочных вложений, пустив в оборот все единицы Влияния, что были, и купил ключи игрока проекта «Голод».
– И ты не знаешь, что стало с той девушкой?
– Наверное, умерла.
– Не думаю, что с Юмаки происходит нечто подобное, – сказал Грабер, решив, что не станет ни осуждать, ни оправдывать друга.
Иногда человек отвечает за содеянное в первую очередь перед самим собой. «Сейчас, – думал Грабер, – именно такой случай». Он ушел, оставив друга наедине с чувством вины и сомнениями. Грабер планировал встретиться с умирающей Юмаки, рассказать историю друга и поклясться, что никогда бы сам не поступил так.
– Откуда такая уверенность? – шепотом спросила Юмаки, едва он закончил рассказ. – Ты ведь избавился от воспоминаний, предпочел стать другим человеком.
– Зато я знаю, кто я теперь.
– И знаешь, что если снова что-то пойдет не так, то можно будет повторить процедуру получения новой личности.
– Этого не повторится. Я готов принимать вещи такими, какие они есть.
– Тогда прими мою смерть и научись жить с этим, – это не были последние слова Юмаки, но Грабер вспоминал после ее смерти именно их.
Девушка-загадка появилась в его жизни, сверкнула солнечным бликом, ослепив глаза, и растаяла в небытие технологий. В день похорон игрового клона Юмаки Грабер услышал историю о том, как один игрок до последнего цеплялся за жизнь, а когда его наконец-то вышибли из игры, оказалось, что тело его было заложено в незаконном терминале и смерть в «Голоде» означала смерть в КвазаРазмерности. «Может быть, в случае с Юмаки все было так же?» – подумал Грабер. Так страданий становилось больше, но он мог не чувствовать себя преданным. В любом случае игровой процесс потерял былое очарование. Особенно прием нейронных наркотиков, который напоминал о потерянной любви.
Грабер не хотел больше играть. Поэтому, когда с копальщиками, представлявшими интересы монополиста Лок-Кли, связалась небожительница по имени Лея, сообщив, что готова хорошо заплатить, если один из игроков проберется к старому резервному генератору и активирует его, Грабер вызвался добровольцем. Сложность и необычность задания не смущали его. По сути, небожительница покупала жизнь игрового клона, потому что выжить, активировав старый генератор, не представлялось возможным.
– Когда покинешь игру, встретишься с представителями Лок-Кли, и они заплатят тебе, – пообещала небожительница, предупредив, что вернуться в «Голод» после совершенного мини-теракта на игровой площадке, скорее всего, не удастся.
Но Грабер и не хотел возвращаться.
«Наверное, Юмаки права, и пришло время взрослеть», – думал он, пробираясь по радиоактивным замерзшим тоннелям к заброшенному реактору. Выносливое тело игрового клона начинало выходить из строя, буквально разваливаться по частям. Интегрированный жидкий чип замкнул, перестав блокировать боль. Грабер принял случившееся как вызов, вспомнил слова Юмаки «тогда прими мою смерть и научись жить с этим» и пополз дальше.
Он почти ослеп, когда закончил активацию основных систем. Интегрированные конструктором сознания железы взорвались, оставив рваные дыры в умирающем теле. Желудок превратился в бурдюк, наполненный кровью, которая бесконтрольно вытекала изо рта.
Грабер упал на колени, отполз к стене и прижался спиной к обледенелой поверхности. Боль, разрывавшая тело игрового клона, притупилась, перешагнув экватор.
Генератор просыпался медленно, ворча и вздрагивая, словно гигантский пришедший из прошлого левиафан. Затем энергетический всплеск разогрел воздух. Обледеневшие стены начали таять, но не прошло и пары секунд, как основные системы «Голода» вышли из строя, тщетно пытаясь переключиться в аварийный режим. Нейронные границы игровой территории утратили целостность. Старые конструкции вздрогнули.
Последним, что увидел Грабер, стал взорвавшийся старый генератор. Затем наступила тьма и ожидание пробуждения в собственном теле терминала переходов.
Глава двенадцатая
Подготовка к подъему на верхние уровни Рая заняла больше времени, чем Арк-Ми планировал вначале. Главной проблемой стали необходимые для продвижения в обледеневших полостях термокостюмы, достать которые можно было только в старом музее вооружений – еще один пережиток прошлого, доставшийся «Голоду» по наследству. Иерархия изучила экспонаты и вынесла вердикт о невозможности применения устаревших технологий в современном обществе. Остальное стало холодным расчетом: Иерархия не хотела тратиться на перенос музея с игровых территорий, а «Голод» готов был заплатить, чтобы сохранить музей, используя в рекламных целях.
Сейчас музеем управляла группа небожителей, называющая себя «Возрождение». В её состав в основном входили старые игроки первого поколения «Голода». Многие никогда не принадлежали к ярусам Рая. Они начинали с низов, медленно поднимаясь в игровой иерархии от бунта к бунту. Позднее, когда проект начал меняться, они встали перед выбором: либо уйти, либо остаться и бороться за полюбившуюся площадку изнутри.
Предводитель группы «Возрождение» называл себя Тур, хотя в реальной жизни у него было другое имя, соответствующее коренному жителю Размерности. В «Возрождение» вообще невозможно было попасть, если ты не родился и не вырос в Размерности.
– Именно из-за жителей Квазара «Голод» и превращается из необработанного драгоценного камня в отстойник и подделку, пытающуюся угнаться за веяниями моды, – говорил Тур.
Отбор в «Возрождение» проводился тщательно. Каждый кандидат изучался детально, можно сказать, под микроскопом. Многие говорили, что пройдет год-два, и правила изменятся. «Возрождение» превратится в классический инструмент власти, которые довольно часто возникают на игровых площадках, копируя существующие в реальности институты власти и террористические группировки. И если «Двухголовых драконов» игрового проекта всегда сравнивали с реальной группировкой Размерности «Мункара и Накира», то «Возрождение» претендовало на то, чтобы стать второй Иерархией, только в игровом мире. Взять, например, негативное отношение к представителям Квазара. Плюс попытки собрать в своих рядах лучших представителей игрового мира. И, конечно же, строгая субординация, сравнимая разве что с канувшими в небытие военными организациями.