Про то же самое в отношении Шехамской Гадюки дипломатично умолчу. Поди, и без меня догадывается, что почем.
— Он был верным сторонником Кагена. — Вот и пойми, обругала или же похвалила.
— Верно. И искренне переживает о его семье. — Особенно о брате, ага, всю жизнь ночами не спал, думал о том, каково мне там, в монастыре. — Но я прибыл не за этим.
— Мама, а!.. Ой! — В комнату маленьким вихрем ворвался Утмир и замер, завидев меня. — Здравствуйте, дедушка.
— Ну привет-привет, молодой человек, — дружелюбно отозвался я.
Кот тоже выглянул из своей коробки, в которой до того успел задремать. На шум среагировал, не иначе.
— Киса! А можно погладить?
Вот все же есть в младшем отпрыске Тыкави энергичность и непосредственность, которых так не хватает его старшему брату.
— Можно, конечно, — разрешил я.
Мальчик моментально, покуда старшие не передумали, сграбастал котенка и прижал его к груди, затем ткнулся тому в затылок губами и подул, вздыбливая получившимся ветерком мягкую шерстку. Валисса поджала губы, но стандартную материнскую фразу про «тащишь в рот всякую дрянь» удержала в себе.
— Его зовут Князь Мышкин, Утмир. А ты чего от матушки желал-то?
— Ой, я мешать не хотел, правда. Но Асирка мои красные сапоги спрятал и не отдает! — не отрываясь от тисканья звереныша, наябедничал младший царевич. — А почему котика так зовут? Ты его назначил князем над всеми мышами, дедушка?
— Ну, можно сказать и так, — усмехнулся я.
— А они его слушаются? А если бунт устроят?
Надо же, какого государственного ума мальчик…
— Ну тогда он их всех съест. А брату скажи, что, пока сапоги не вернет, ты ему котенка погладить не дашь. На-ка вот коробочку, Мышкин в ней пока живет, да присмотри за котом, покуда мы с мамой не вернемся. Справишься?
— Справлюсь, — серьезно кивнул царевич, опуская кота в его пристанище.
Кот возмущенно мявкнул и рванулся обратно к ласковым детским рукам.
— А можно мы коробку какой-нибудь красивой тканью обошьем? Или твой кот тоже монах и дал обет бедности? — Утмир погладил Мышкина, одновременно с этим запихивая его обратно.
Бац! Ну приложил так приложил, добрая душа. У Валиссы дрогнули кончики губ, да я и сам едва не расхохотался.
Кажется, с моим стремянным младший царевич поладит — два сапога пара.
— А это его дорожный возок, — пояснил я. — Но, думаю, мой кот не будет возражать, если вы его транспорт немного украсите.
— Ага… А он прямой царский вассал или владетельный? — В глазах мальчика появилась задумчивость.
О-го-го! Ничего себе ребенок вопросы задает! Разница-то довольно существенная, поскольку прямой вассал — это князь, который сам, ну или через предков, получил землю в кормление от царя и лично обязан короне службой. Владетельный же мало того что крупный лендлорд (прямому вассалу в теории тоже многими землями владеть не запрещено), но и монарху ничем не обязан. Даже личной службой — лишь в силу присяги выставляет на войну определенное количество бойцов под царские знамена, необходимый минимум… Ну, это тоже чисто в теории — на деле-то выкладываются по максимуму, и дабы покичиться силой один перед другим и потому что доля в добыче прямо пропорциональна числу бойцов.
Но так-то владетельный — это потомственный аристократ, старая знать, обладающая не только ограниченным правом законодательной и судебной власти (владетельный князь на своей земле является органом апелляционного суда до царя, а вот наместник провинции — нет), но и правом иметь своих собственных вассалов. Кланом, так сказать, со своей структурой и кучей сложностей в процессе как престолонаследия, так и земледержания между родичами правящего князя.
И земли свои владетельный ни от кого никогда не получал — они исстари его или взяты на копье. Вот того же Латмура взять — я не смогу сделать его владетельным, хоть тресни, если просто завоюю ему кусок земли и отдам в наследственное владение, — придется исхитряться, формально сдавать ему войска в наем. Это с князьями-генералами проще, они уже члены Совета, но и для них, дабы иметь права голоса за вновь полученные земли, придется провернуть нечто схожее.
И кроме «бородатого права» есть просто целый ряд менее бросающихся в глаза привилегий ашшорского боярства перед служивыми дворянами. В украшениях и эмблемах — в том числе.
Умненький сыночек у Валиссы растет, умеет правильные вопросы ставить.
— Князь-союзник. — Ну, присягу ж кот мне не давал, я точно знаю. — Самостоятельный. Будет немирных мышей бить, когда войдет в совершенные лета.
— Ого… — Юный царевич озадаченно почесал в затылке. — Ладно, Асир придумает чего-нибудь, он в княжьих знаках хорошо разбирается. Я пойду тогда?
— Иди, — разрешил я. — Только не забудь корзинку с песком организовать. Если Князь Мышкин начнет пол царапать, словно копает, и пищать, посади в нее.
— Я понял, — коротко сообщил малец.
М-да. А вот в его годы Лисапету доверь кто котенка… Бедное животное.
— Царевна, — едва мальчик вышел, я вновь обратился к Валиссе, — вы уже полностью готовы?
— Практически. — Она поднялась, прошла к столику и надела массивную золотую диадему с шехамскими волками в узоре. — Теперь готова полностью.
Коронная ценность, знак и символ суверена Шехамы. Не знал, что она еще цела, думал, Валиссу новоделом венчали.
— Тогда… — Я вдруг снова почувствовал себя молодым, бодрым и полным сил.
Резво поднявшись, я приблизился к ней, отвесил куртуазный поклон и протянул руку, словно и не старый монах, а юный кавалер. Откуда что взялось?
— Позвольте сопроводить вас на Совет. И покажите, чего стоит настоящая княгиня Шехамы, всем этим шутам, которые смели ни во что не ставить царевну Ежиного Гнезда.
— О, можете в этом не сомневаться, Лисапет.
На губах Валиссы появилась предвкушающая улыбка, и мне стало даже немного жаль ее врагов. За годы брака обид у Шехамской Гадюки должно было накопиться много, а мне, хочешь или нет, придется мать наследников поддерживать, если не желаю после себя оставить раздрай, ненависть и войну гражданскую.
К залу заседаний Совета князей шли через весь дворец, почти торжественно. Впереди — Латмур и Касец, за ними, в паре шагов, мы с царевной, от нас по бокам еще четверо Блистательных и остальные гвардейцы сзади, колонной по трое. Пафосно так двигались, гремя броней, сверкая блеском стали…
Едва успели. Слуги уже затворяли двери Совета, когда их остановила могучая длань Железной Руки.
— Что вы себе позволяете, Латмур, князь Девяти Столбов? — раздался изнутри чей-то возмущенный голос.
— Прошу извинить меня, владетельные. — Капитан посторонился, Касец занял место у противоположного косяка, и в зал прошествовала Валисса.
Безумно очаровательная в складчатом зеленом платье с декольте, незначительным числом неброских, но изящных украшений, миниатюрным кинжальчиком на поясе, с княжеской диадемой на гордо посаженной голове…
И такую женщину мой племянник считал лишь приложением к княжеству и фабрикой по производству наследников?! Он заслужил свою участь тысячу раз!
— Валисса, княгиня Шехамы, прибыла на Совет! — возгласил заранее проинструктированный Латмуром церемониймейстер.
На какое-то мгновение в зале Совета повисла тишина, быстро сменившаяся нарастающим ропотом на тему: «И чего здесь понадобилось этой… вдове?»
Шум нарастал и нарастал, но в крики и топанье ногами не перешел — кажется, князья оказались воспитаны лучше, нежели я себе это представлял, а возможно, их несколько охолонила горделивая поза и насмешливая, но презрительная усмешка царевны, то высокомерное спокойствие, с которым она встречала зарождающуюся бурю негодования владетельных.
Я прям даже залюбовался.
Наконец, когда возмущение князей достигло своего апогея, Латмур Железная Рука подал знак церемониймейстеру, тот снова громыхнул своим жезлом с колокольчиками и возгласил:
— Лисапет, царевич из рода Крылатых Ежей, прибыл на Совет, дабы заявить о своих правах!
И вот тут повисла гробовая тишина.
Я вошел в зал не быстро и не медленно, стараясь демонстрировать полное спокойствие, не сутулясь, но и бравого орла из себя не изображая, негромко постукивая посохом по каменным плитам пола. Встал рядом с Валиссой. Огляделся. Давненько я здесь не был.
Собственно, в молодости Лисапета сюда заносило всего пару раз, причем на заседание — лишь однажды, когда царь Лендед, следуя вековой традиции, представлял князьям своего достигшего совершенных лет сына. И еще раз, за три месяца до этого, царевич увлек в обычно пустующее помещение дворцовую служанку со вполне понятной целью.
Зал практически не изменился, насколько могу помнить. Трапециевидный, широкий у входа, он постепенно сужался до двенадцати-тринадцати локтей на противоположной стороне, где, на некотором возвышении, стоял пустующий ныне трон, на сиденье которого сейчас лежит царская корона. Справа от трона высокое кресло — место для царевича. Когда я уезжал в обитель Святого Солнца, их там было два.
Зал практически не изменился, насколько могу помнить. Трапециевидный, широкий у входа, он постепенно сужался до двенадцати-тринадцати локтей на противоположной стороне, где, на некотором возвышении, стоял пустующий ныне трон, на сиденье которого сейчас лежит царская корона. Справа от трона высокое кресло — место для царевича. Когда я уезжал в обитель Святого Солнца, их там было два.
Слева, чуть подальше, развернутое к трону полубоком, — еще одно кресло, место примаса. Вон он там, расселся в раззолоченном одеянии первосвященника.
Вдоль стен — кресла князей, по восемнадцать штук с каждой стороны, с изящными полукруглыми кафедрами-рострами из резного дерева перед ними, дабы каждый выступающий в Совете был виден всем присутствующим.
Одно кресло, между князьями Хатикани и Софенине, пустует. Неудивительно — линия князей Аршакии прервалась еще при моем деде.
Яркий свет из высоко расположенных окон в правой стене лился в зал. В это время тут всегда светло — недаром заседания всегда начинают в полдень. А если князья засидятся или просто в случае непогоды, можно зажечь трехногие бронзовые канделябры, что стоят между креслами.
Моего появления ждали. Сразу видно, что ждали — смотрят все испытующе, внимательно, что это за царевич-то у нас тут такой выискался? Настороженно, но без удивления. Еще бы, за сутки, что я провел в Аарте, все о моем прибытии успели узнать. И косточки мне перемыть — тоже.
— Меня зовут Лисапет, я сын Лендеда и брат Кагена, царей Ашшории, и пришел заявить о своем праве на корону и трон. — Говорить очень громко не требовалось, в зале прекрасная акустика.
— Шовет рашшмотрит твое шаявление, шаревищь, — ответил главный министр, с трудом поднявшись.
— Рассмотрит? — Я позволил себе откровенно язвительную усмешку. — Как же вы будете судить о моих правах, если свои же не чтите? Отчего моя невестка стоит здесь, у порога? Разве не венчалась она княгиней Шехамы? Разве не это княжество было ее приданым, которое после смерти мужа должно возвратить вдове? И разве теперь не обязана она участвовать в Совете наравне со всеми прочими князьями?
— Этого еще не хватало… — раздался чей-то голос.
— А ведь прав царевич! — запальчиво воскликнул в ответ молодой, лет тринадцати, здоровущий парень, вскакивая с места.
Благородное собрание сдержанно зашумело.
— Шядь, княщь Лекшик! — махнул рукой Тонай Старый. — И вы помолщите вше! Вопрош щерьешный, такие долшно примашу толковать — на то его в Шовет и шовут вшегда.
Собрание успокоилось — и из уважения к летам главного министра, да и просто было интересно, как Йожадату выкручиваться станет. Его влияние на Кагена в последний год правления заметно выросло, тот даже поручил первосвященнику позаботиться о воспитании внуков, и любви между ним и Валиссой это никак не способствовало.
— Ты прав, кому как не ему судить об этом, — невозмутимо ответил я. — Уверен, что он подтвердит мои слова и защитит права несчастной вдовы, к вящей славе Святого Солнца.
Начавший уже подниматься Йожадату чуть не запутался в своей фиолетовой мантии от такого неприкрытого указания на то, что я рассчитываю на решение в пользу Валиссы, а не для виду кочевряжусь. У нас не дикая Османская империя, даже перед тем, как удавить нежелательную родственницу, царь должен соблюсти определенный политес, и с именами святых да богов в этих делах шутить не принято. Даже просто их упоминать.
Примас выпрямился. Крепкий мужик, нестарый еще, не худышка, но и не толстячок, русая коса до пояса, седины почти и нету.
— Кхм. — Примас смерил меня долгим взглядом. — Законы нам от богов дадены, святыми отшлифованы, и не почитающий законы не почитает и богов.
Голос гулкий, располагающий, таким проповеди с амвона хорошо читать.
— Идущий против закона идет против святых, и нет ему прошения.
Ну что же, начало многообещающее. Каков же будет конец?
— Истинно сказано, что как лошадь нуждается в руке всадника, ее направляющей, подобно и женщина, существо слабое, нуждается в опеке мужчин своего рода, как в персте указующем и защитниках. Солнце же завещал заботу о сиротах да вдовах, коим не на кого опереться, и с братьями своими установил, что приданое, кое принесет жена в дом мужа своего, надлежит ей возвратить, коли переживет та защитника своего и кормильца, дабы было ей чем укрыться от холода и питаться в нужде. — Эк его на проповедь-то расколбасило. Профессиональная деформация, не иначе. — Сироты же наследуют за отцом, кроме десятины вдовьей доли, кою положено ей дать за ласку и заботу, что проявляла она к почившему супругу.
Многие князья на этих словах откровенно начали ухмыляться — взаимная «любовь» Валиссы и Тыкави была им хорошо известна, и вовсе не по той песне, что когда-то пересказывал мне Тумил.
— Меж тем блаженный царь Буджум Просветленный, истинный защитник веры, установил, что земля наследуется лишь по мужской линии, и лишь при отсутствии наследников мужеского полу владение отходит дочерям, вдовам и прочим женщинам. Князь Боноку, как все знают, потомков и близких родичей-мужчин по себе не оставил. — Примас обвел взглядом присутствующих и, выдержав паузу, добавил: — Но теперь они у него есть. Я разумею царевичей Асира и Утмира, его внуков.
Интересный довод. Этого я не учел.
— Таким образом, князем Шехамы в настоящее время является не царевна Валисса, а старший из ее сынов, — продолжил Йожадату. — Покуда он не достиг совершенных лет и вне зависимости от того, кто будет хранить или занимать престол Ашшории до него, блюсти его место в Совете князей надлежит законному опекуну, каковым нынче является его мать.
От так! И нашим, и вашим, и закон соблюден. Ну и жук же у нас в примасах подвизается!
Князья вновь зашумели, но не сильно на сей раз — в основном высказывались мнения, что годик-то они Валиссу в Совете перетерпят. Да и меньше даже осталось-то!
— Раш так, не шоблаговолит ли ее вышочештво до шрока шанять мешто швоего шупруга в Шовете? — Главный министр указал на кресло подле трона.
Вот это присутствующим уже понравилось куда как меньше, но стерпели — всем уже хотелось приступить к гвоздю программы, ко мне. И Шехамская Гадюка гордо прошествовала к предложенному месту, плавно покачивая бедрами и откровенно красуясь.
Ну а что? Красота — тоже оружие и способ заполучить союзников. Зулик свидетель!
— Ну што ше, — прошамкал князь Дамуриани, который, как старейший из присутствующих, в отсутствие царя исполнял обязанности спикера Совета, — как видишь, щаревищь, мы швято блюдем шакон. Говори ше, мы шлушаем тебя.
— Слушаете? Ну слушайте. Рассусоливать не будем. — Я выпрямился, попытался попредставительнее и попафоснее выглядеть. — Я, Лисапет из рода Крылатых Ежей, сын царя и брат царя, заявляю, что имею преимущественные права на престол перед царевичем Асиром, внуком царя Кагена и моим внучатым племянником, и требую от Совета князей передать мне корону Ашшории. Законы престолонаследия вам известны, так что решайте.
— Закон-то закон, но монах на троне — это как-то… — Молодой, едва ли сильно старше князя Баратиани, мужчина со светло-каштановыми волосами (князь Оози, судя по занимаемому месту) покрутил кистью правой руки в воздухе, как бы иллюстрируя этим свои сомнения.
— Примас Йожадату уже месяц как снял с меня священные обеты, — парировал я. — Он здесь и может подтвердить это лично. Да и документ имеется.
— Меня волнует не твое монашество, царевич, а заки, — отмахнулся князь. — С каждым годом они все наглее, все чаще и чаще их набеги.
Оозского сеньора можно понять — на самой границе со степняками проживает, к нему постоянно за зипунами ездят. Те, кто к нему ходит за шерстью, возвращаются, правда, как я слыхал, исключительно стрижеными… если вообще возвращаются. Но нервотрепки ему хватает.
— Давно, знать, их не прореживали, молодежь подросла. — Я пожал плечами. — Или ты опасаешься, что я буду проявлять милосердие и терпение к язычникам? Солнце, конечно, завещал любить всех ближних… но заки, думается мне, очень нам даже дальние, хотя и соседи. Верно я говорю, примас?
— Все мои помыслы лишь о том, как смягчить нравы этого дикого народа и привести их к благодатной истинной вере, — скорбно произнес Йожадату. — Увы, успехи Церкви в этом весьма скромные, ибо большую часть проповедников заки либо убивают, либо обращают в рабство.
— Как это непорядочно с их стороны. — Я вновь повернулся к властителю Ооза. — Издревле мы ходим в Большую Степь или со словом Солнца, или с оружием. Иногда совмещаем эти два инструмента. Такой подход неэффективен — на место каждого убитого кочевника встанет другой, выбей одно племя, через год его пастбища займет другое. Степь велика, и в ней много разных народов. Верно я говорю?
— Верно, — отозвался сосед пограничного князя, лиделлец, если я не путаю порядок расстановки кресел. Тоже степнячий терпила. — Но и терпеть их нельзя. Что же нам, как в далекой стране Сюнну, вдоль границы стену строить? Не особо-то, я слыхал, она и спасает. Ходить в степь и выбивать заков, пока они силу не набрали, надежнее.