Впрочем, а что тут такого загадочного? Просто кто-то из рыбаков хранит здесь свои снасти. Или вообще — целая артель приспособила флигелек под нечто вроде ночлежки. А что — удобно! Всегда отдохнуть можно, и палатки не надо тащить.
Миша улыбнулся:
— Ну, вот он, искомый флигель. Осталось найти загадочное «кино» и «звезду по»… Что, Олекса, зайдем, посмотрим?
— Как же мы войдем-то, боярин-батюшка? — подросток озадаченно почесал голову — Прикажешь сломать дверь?
— А, пожалуй! Хотя нет, постой… Положи, говорю, камень! Дай-ка подумать… Хм… Если это рыбачки придумали, то зачем им с собой ключ таскать по всему озеру? Что глазами хлопаешь? То-то и оно что незачем. А значит, ключик-то наверняка где-то здесь… особенно, учитывая, что чужие здесь вряд ли ходят. А ну-ка…
Подойдя к двери, Ратников пошарил рукой за притолокой и извлек оттуда искомый ключ.
— Ну? Что я говорил, брат Олекса? Нужно было всего лишь логически помыслить… Оп! Вот и открылся…
Отворив дверь, Михаил аккуратно повесил замок с торчащим в нем ключом (чтоб потом не искать) на дверную петлю и, оглянувшись к своему спутнику, приглашающе махнул рукой:
— Заходите, дорогой друг, не стесняйтесь! Можете даже не вытирать ноги… тем более что никакого коврика здесь и нет.
Солнечный свет, проникая через распахнутую дверь, освещал внутреннее пространство флигеля достаточно, и Ратников не стал открывать ставни. К тому же отпирались ставни почему-то снаружи. Странно, но у каждого свои причуды.
А вообще флигель как флигель. Обычная — метров пять на четыре — комната, два окна, старинный конторский стол, продавленный диван, старинная печь, точнее сказать — плита, все из тех же тесаных плит, два колченогих стула, алюминиевый бак с водой… Кружка. На столе — черствый кусок хлеба… Ну точно — рыбаки.
Миша лихорадочно выдвинул из стола ящики… Тоже ничего интересного: старые, советские еще, журналы — «Огонек» и «Вокруг света» — обломок столового ножа, карманный фонарик на батарейках, тоже старый, но вполне еще рабочий, правда, светил тускло, пара гильз — на этот раз от охотничьего ружья — а также запутанные до полной кудлатости лески, блесны, грузила… Рыбаки…
Однако ведь в записке ясно сказано: «бр-т» — «фл», что значит — браслет — флигель. Ну все уже обыскали, все, осталось разве что плиту по кирпичику разобрать.
Михаил еще раз осмотрел и стол, и стулья — просто-напросто вскрыл их, как поступали знаменитые охотники за сокровищами пресловутой воробьянинской тещи… Диван — и тот обыскал до самого последнего уголка и уже приготовился снимать обивку, как вдруг…
Как вдруг белый свет взял и померк, очень даже резко. Еще бы — ведь столь же резко захлопнулась дверь.
Ветер? Фиг! Не открывается! Как ни толкать…
— А ну, друг Олекса, навались… Давай вдвоем, резко! И-и-и-и… раз — два…
Тщетно! Хорошая оказалась дверь. Надежная. И кто-то ее запер! На тот самый замочек, легкомысленно оставленный Мишей снаружи.
Глава 4 Лето. Чудское озеро ОСТРОВ
— Эй, кто там балует?! Не шути! — ударив ногой в дверь, грозно рыкнул Ратников.
Показалось, что снаружи послышался смех… неприятный такой, дребезжащий, злорадный.
— Вроде как смеется кто… — негромко заметил Олекса.
Миша вздрогнул — значит, не показалось! Значит, специально заперли! Зачем, интересно? И кто?
Подростки балуются? Но откуда здесь подростки? А вот так же, взяли да припыли.
— Давай-ка, Олекса, ставни попробуем…
Попробовали. Навалились вдвоем… Напрасные хлопоты — ставеньки оказались очень даже надежными, такие хоть в доты ставь, да и открывались они снаружи — что, кстати, заметил Михаил еще входя во флигель. Заметил, но выводов никаких не сделал, слишком уж был поглощен непонятной запиской. Теперь вот расхлебывай!
— Может, им что-то от нас надобно? — шепотом спросил Олекса. — Ну, тем, кто нас запер-то… Может, выкуп или еще что.
Ратников отмахнулся:
— Да какой, на хрен, выкуп?! Скажешь тоже! Эй, черти! Открывайте, пока худо не стало! Сейчас вот погранцам позвоним!
Михаил блефовал, конечно, никакой тут связи не было, да и мобильник он с собою не взял, зачем — раз уж все равно сети нет. Утопить только…
— Фу! — Олекса неожиданно скривился. — Что за запах адский? Господи, прости и сохрани!
Запах? У Миши екнуло сердце. И в самом деле, уже не нужно было и принюхиваться — пахло бензином. И звуки какие-то снаружи послышались мерзкие… словно бы что-то булькало. Ну конечно, кто-то обливал флигель бензином! А зачем обливал? Думать долго не надо — чтобы поджечь, конечно! Ну, точно! Вот уже и потянуло дымком… и вспыхнуло пламя! Еще раз ударив ногой в дверь, Ратников выругался и повернулся к Олексе:
— А ну-ка давай столом попробуем…
Вышибить дверь… ага… разбежались! Стол оказался неподъемным, да и неудобным, широким — вдвоем сотоварищи по несчастью едва сдвинули его с места. Да уж, что и сказать, на совесть раньше мебель делали, без всяких там ДСП, чистое дерево, дуб или что-то вроде.
А дым, между прочим, уже проникал во все щели, ел глаза, забирался в ноздри и горло…
— Черт! — Миша сплюнул, понимая, что все, кранты, что не выбраться из этого чертова флигеля никак.
Никак? Впрочем, было кое-что…
— А ну-ка снимай одежку!
Молодой человек и сам стащил с себя куртку, заткнув внизу, под дверью, широкую щель. Олекса лихорадочно разделся… бросился к окнам… Черт… темновато было.
Фонарик! Он же здесь, вот, в столе… Тускловато светит, но вполне сойдет. Что там в записке-то сказано? Браслет — во флигеле… под какой-то звездой по… Может, эта звезда где-то здесь нарисована? Откашливаясь, Ратников лихорадочно зашарил по стенам узким тусклым лучом.
А во флигеле становилось все жарче, уж слышно было, как, занявшись неудержимым пламенем, трещали бревна и доски. Ел глаза дым, проникал, хоть и заткнули щели… еще немного и все… Не от огня смерть придет, скорей — от удушья.
Черт! Черт! Черт! Одна теперь надежда… Да где ж тут рисунок-то? Миша мазнул лучом по плите, переметнулся к трубе…
Ага! Вот они — рисуночки… Правда — слишком много, и все мелкие, детские какие-то каракули. Смешные человечки, цветочки, облака, солнышко… И никаких звездочек! Одно солнышко… Солнышко?
Дым уже стоял тусклым слоем, слезились глаза, и было уже не вдохнуть и не выдохнуть, а в дальнем углу уже прорывалось жаркое пламя. Олекса, упав на колени, молился…
Солнышко! «Кино»… Ну конечно же — «Звезда по имени Солнце»! Интересно, автор записки откуда-то знал Мишины увлечения… Впрочем, не до того сейчас… Стул — к плите! Шатается, колченогий… Господи, до чего же тут дымно-то… невозможно! Спрыгнуть вниз, наклониться… вдохнуть обжигающий легкие воздух… Снова на стул… Вот оно, солнышко, на кирпиче… Михаил протянул руку… Шатается! Точно — шатается! Вытащить быстро… ага! Ну, вот она — ниша… а в ней… а в ней — господи! — браслетик! Витой, в виде змейки, желтенький… Он!
Олекса уже упал на пол, задыхался, выпучивая глаза… Да и Миша чудом держался… Из дальнего угла и от двери вдруг вырвались огромные огненные языки. Ударили, обожгли… Схватив лежавшего без движения парня за руку, Миша тут же сломал браслет…
И поначалу ничего не почувствовал… Правда, исчезло пламя… И жар. И дыма уже не было, а вот флигель — был! Только какой-то… новый, что ли… Веселенькие, сиреневые, в цветочек, обои, портрет какого-то дядьки на дальней стене, а в простенке, меж окнами — картина. Мазня какая-то… Детский рисунок, наверное — окно, белые облака, коричневое небо, а перед окном — скрипач. Тоже какой-то несуразный, коричневый, с белой, круглой, как шар, головой. И все как-то угловато, квадратами, линиями… та еще мазня!
Миша перевел взгляд — на столе стоял старинный радиоприемник, ламповый, в лаковом деревянном футляре, со стрелкой… а рядом, на тумбочке — патефон и стопка пластинок. Все, насколько успел заметить Ратников, в очень хорошем состоянии… успел заметить… Вот то-то и оно! Через пару минут, а то и раньше, стены флигеля вдруг стали бледнеть, размываться… вот исчез стол… приемник… детская мазня — картина… Да все исчезло! Осталась лишь густая трава да кривые сосны. А над головой — синее, с белыми прожилками, небо.
Черт! А ведь сработало! Господи, а парень-то где? Ага… Олекса все так и лежал, словно пьяный, раскинув в стороны руки, только уже — не на полу, а в траве, среди ромашек и клевера. Обнаженная грудь юноши мерно вздымалась.
Ну, слава богу, жив! Михаил уселся рядом, в траву, с наслаждением вздохнул густой сладковато-медовый воздух, потряс спутника за плечо:
Черт! А ведь сработало! Господи, а парень-то где? Ага… Олекса все так и лежал, словно пьяный, раскинув в стороны руки, только уже — не на полу, а в траве, среди ромашек и клевера. Обнаженная грудь юноши мерно вздымалась.
Ну, слава богу, жив! Михаил уселся рядом, в траву, с наслаждением вздохнул густой сладковато-медовый воздух, потряс спутника за плечо:
— Эй, эй, парень! Ну, хватит уже спать, подымайся!
— А? — Олекса широко распахнул глаза и тут же прищурился от выглянувшего из-за облачка солнца. — Господи… где мы?
— А вот сейчас и узнаем! — усмехнулся Ратников. — Пройдемся, посмотрим… Ты вообще как?
— Да ничего, — подросток улыбнулся. — Грудь только саднит. И кашлять хочется. Господи! Так мы что ж, не сгорели? Так ты, боярин-батюшка, меня вытащил? Я ж навеки теперь твой должник!
Олекса бросился на колени.
— Ну, ладно, ладно, хватит тебе кланяться-то, — раздраженно попятился Михаил. — Давай-ка лучше пройдемся. Только, смотри это, осторожно…
Парнишка лишь улыбнулся и, с готовностью кивнув, вскочил на ноги:
— Батюшка-боярин, идем!
И никакого здесь не было флигеля! Как и сгоревшей мызы, и причала — и, кстати, лодки горелухинской тоже. А зато была трава по пояс, многочисленные цветы — анютины глазки, колокольчики, васильки, ромашки; а еще — сосны, елки, дубрава, заросли ивы по берегам, камыши с крякающими утками, и даже песчаный пляжик с плесом. На плесе плескала какая-то крупная рыба. Ну, точно — рыбацкий рай!
И ни-ко-го! Ну, не единой души — островок маленький, Миша с Олексой исходили его весь часа за два.
Потом выкупались, растянулись на пляже, подставив спины солнцу. Эх, хорошо! Даже комаров со слепнями нет — ветерком с озера тянуло изрядно, сдувал кровососов.
Олекса перевернулся на спину, довольно похлопал себя по животу, потом посмотрел на Мишу и тихо спросил:
— А мы сейчас где?
Хороший вопрос! Ратников и сам бы хотел это знать… Нет, где — ему было вполне понятно, куда больше занимало другое — в какой именно эпохе? Какой сейчас век на дворе? Если рассуждать логически, памятуя все прошлые перемещения, то — середина тринадцатого века, где-то сороковые годы. Среда, в общем-то, можно сказать, привычная — Миша ведь не первый раз уже… Это впервые был шок, все никак, до последнего не верилось, а вот сейчас… сейчас, наверное, привык.
Еще бы не привык — жена-то из этих вот самых мест, вернее — из этой эпохи. Средневековье, мать его за ногу.
И все же, хотелось бы поточнее узнать — очень уж сильно Мишу смущал изменяющийся на глазах флигель…
— Мы, Олекса, на острове.
— Ну, это я понимаю, — парень усмехнулся и набрал в ладони песок. — Горячий! Эх, хорошо бы поесть!
Да уж, это уж точно не помешало бы! Напиться-то беглецы напились вволю, как-никак — воды целое озеро, пей не хочу. А вот насчет еды…
Насчет еды Михаил, к слову сказать, не очень и беспокоился — их двое молодых и здоровых мужиков — неужто не пропитаются?
Не об этом сейчас думал — о том, как выбраться. Отыскать еще один браслет, другого выхода, как ни крути, не просматривалось. А значит, нужно было оставаться тут — выжидать, высматривать… Коль уж здесь есть переход, темпоральный туннель, значит, им пользуются. Те, кому надо. Торговцы людьми, люди Ирины Мирошкиничны. Кнут Карасевич, Кривой Ярил и прочие… Да, еще отец Герман, тевтонский каштелян! Вот его бы и разыскать, уж он-то точно поможет, Миша же ему в свое время помог, проводил самолично… А не захочет помогать, так и заставить можно!
Нет, в этом плане определенные перспективы все-таки имелись. Теперь — насчет еды…
Ратников сел на песке:
— Прикинем-ка, друже, что у нас имеется!
Имелось, увы, не так уж и много. У Миши — резиновые сапоги, джинсы с ремнем, клетчатая рубашка… да на ремне — ножны, а нож там, во флигельке остался… черт бы его побрал. Олекса экипирован еще хуже — даже рубахи нет — снял, щели затыкать. Старые Мишины брюки да кеды — что уж нашлось. Хорошо хоть на дворе, судя по всему, лето. На деревьях — ни одного желтого листика, да и солнышко жарит.
— Надо бы нам, боярин-батюшка, отсюда выбираться. И лучше — на немецкий берег, там у меня дружки.
Ишь как! Дружки у него! Бандиты-разбойнички — так прямо и сказал бы! Впрочем, это ведь и не худо, все какая-никакая — поддержка. Мало как там с отцом Германом все сложится? Если это, конечно, именно то время, тысяча двести сороковые…
— Выбираться, говоришь? — Михаил задумчиво посмотрел на синюю озерную гладь, тянувшуюся до самого горизонта, и, мысленно вспоминая карту, постарался прикинуть, сколько километров до эстонского — «немецкого» — берега. Выходило — уж никак не меньше десятка. И что?
Ратников невесело усмехнулся и сплюнул:
— Выбираться-то вплавь будем?
— Почему вплавь? — дернул плечом юноша. — Можно плот сладить. Или с рыбаками… Они ведь тут должны быть, вестимо!
С рыбаками… Да, это мысль. Только вот — стоит ли выбираться-то? Может, все ж таки лучше здесь подождать? Ну, этих людокрадов с браслетиками.
— Ты сказал — плот? — натягивая джинсы, Михаил ухмыльнулся. — Голыми руками делать будешь? Деревья рубить? Топора-то у нас нет. Ножа — и того даже…
— Да, это плохо, — согласно кивнул Олекса. — Тогда рыбаков придется ждать. Ницо! Бог даст, выберемся.
«Ницо» — так и сказал, по-новгородски «цокая».
— Лишь бы до зимы тут не просидеть, — Ратников поежился и накинул на плечи рубаху — Ну, давай насчет еды думать!
Насчет еды сообразили быстро: отыскали в сосняке подходящие сухостоины, выломали, заострили камнями, как смогли, да пошли на плес бить рыбу. Двадцать минут — и запромыслили пять штук увесистых лососей. По Мишиным временам — мечта рыболова, а здесь — обычная, так себе, рыбка. Здесь… знать бы еще наверняка, где это — «здесь»?
— Во! — пошарив на берегу, Олекса радостно показал два только что подобранных камня. — Кремень! Огниво! Посейчас костерок сварганим… испечем рыбку… Эх, еще бы сольцы малость!
Подросток говорил «посейцас», «испецом» — Ратников не обращал внимания, привык уже к подобному говору, хотя сам так не говорил, да и в прошлые разы всегда прикидывался жителем Заволочья, этаким мелким феодальчиком — своеземцем.
Еще пара часов, и молодые люди уже сидели тут же на бережку, у таявшего красными угольями костерка, ели только что испеченную рыбку. Нечищеную, конечно — ножа-то не было да и без соли… Но голодная смерть им уже не грозила. Конечно, хорошо было бы прихватить с собой ножик… и соль, коль уж на то пошло.
— Эх, хорошо! — наевшись, довольно потянулся Олекса, казалось, вообще не обращавший особого внимания ни на комаров, ни на мошек. — Сейчас, батюшка-боярин…
— Да не зови ты меня боярином-батюшкой, — раздраженно попросил Миша. — В который раз уже говорю!
— А как же звать-то?
— Зови просто — Михаил!
— Михаил-боярин!
Ратников поморщился и махнул рукой:
— Ну, пусть так…
Они сладили чудесный шалаш, большой, из елового лапника — уж пришлось наломать голыми руками. Олекса притащил мху, каких-то пахучих трав — сказал: от клещей да от мошек, и в самом деле — в шалаше никаких насекомых не было, что очень нравилось Мише. В шалашике этом, можно сказать, и обустроились: рядом, на полянке, выложили камнями место для костерка, притащили два сухих ствола, видать, когда-то поваленные бурей, чтобы было на чем посидеть, погутарить. В общем, неплохо устроились… еще бы ножик… и соль, надоела уже нечищеная и несоленая рыба.
Кстати, рядом, в лесу, вокруг небольшого болотца, в изобилии росла черника. Попадалась и голубика, и земляника с малиной, хотя для последней в общем-то было еще рановато, и даже первые грибы — подосиновики, подберезовики, опята. От грибов, впрочем, было мало толку, хоть Миша и жарил их на углях, вернее — подсушивал. Потом пожевал да выплюнул — невкусно.
От нечего делать «робинзоны» вставали поздно, если не было дождя, шли на озеро, купаться, потом били кольями рыбу да ходили к болотине, за черникой. Так вот — достаточно уныло — и тянулись дни. Спохватившись, Ратников даже стал их отмечать палочками, которые аккуратно втыкал в песок — пошла уже вторая неделя, а все ничего не происходило, и никто на острове не появлялся, ни рыбаки, ни кто иной. Нет, мимо как-то проплыла одна лодка, по всей видимости — рыбацкая, да приятели, увы, заметили ее слишком поздно, покричали, конечно, но…
— Ой, не надо бы нам так орать-то, — вечером рассуждал сам с собой Олекса. — Не ровён час, на лихих людишек нарвемся…
— На твою шайку?
— Не… мои отсюда далече.
По вечерам обычно вспоминали общих знакомых: новгородцев — Онуфрия Весло, Онисима Ворона. Михаил меньше рассказывал, больше слушал — Олекса оказался большим любителем потрепать языком. Много чего рассказывал, кстати, довольно интересно. И как в Новгороде жил, у бобыля, да потом — изгоем, как обманом поверстали в холопы, избивали каждый день — «примучивали», как, улучив случай, сбежал. Пристал к скоморохам, потом — в шайку. За новгородцев с рыцарями бился, потом — за рыцарей супротив новгородцев, потом — за псковичей… кто больше заплатит. Насколько помнил Михаил, тут, в пограничье, таких отрядов промышляло много. Иной раз грабили, большей же частью продавали свои мечи и копья — тем же рыцарям (в кнехты) или дерптскому (Олекса называл — «дорпатскому») епископу, псковичам, новгородцам. Еще смолянам можно было продаться, но те были прижимисты, платили немного — от военной добычи часть. Еще был литовский князь, тот платил щедро, однако и людишек у него своих хватало.