За эти несколько дней Джулиет рассказала Пенелопе все. Криста, скандал, сожжение на пляже (до сих пор это чудом удавалось скрывать). Все.
– Напрасно я на тебя это вылила.
Пенелопа ответила:
– Да, наверное. – Но тут же стойко добавила: – Я тебя прощаю. Я не маленькая.
Джулиет вернулась к жизни. Приступы, вроде того, что она пережила в автобусе, иногда повторялись, но уже не с такой силой.
Благодаря своим библиографическим изысканиям она вышла на людей с Регионального телевидения и согласилась на работу, которую ей предложили. Проработала год, потом стала вести ток-шоу. Тут обещало пригодиться бессистемное чтение, которому она предавалась все эти годы (и которое так порицала Айло, когда они еще жили в Уэйл-Бей), – все эти обрывки и обрезки информации, случайные интересы и быстрое усвоение. Она выработала самоуничижительную, немного задиристую манеру, которая обычно производила хорошее впечатление. В кадре она чувствовала себя спокойно. Зато, придя домой, вспоминала какие-то проколы, нервозные моменты или, что еще хуже, оговорки и начинала метаться по квартире, тихонько скулить или ругаться.
Через пять лет открытки приходить перестали.
– Это ничего не значит, – сказала Криста. – Она просто давала тебе понять, что жива-здорова. Теперь она считает, что ты это уяснила. Верит, что ты не натравишь на нее сыщика. Вот и все.
– Я слишком много на нее повесила?
– Ох, Джул.
– Смерть Эрика. Потом мои отношения с другими мужчинами. Я дала ей увидеть чересчур много страданий. Моих дурацких страданий.
За семь лет, от четырнадцатилетия до совершеннолетия Пенелопы, у Джулиет было два романа, и оба раза она суматошно влюблялась, а потом этого стыдилась. Один из ее мужчин был намного старше, да к тому же состоял в прочном браке. Другой оказался значительно моложе; этого напугала ее страстность. Впоследствии Джулиет сама себе удивлялась. На самом-то деле, говорила она потом, он ей совершенно не нравился.
– Да, наверное, – ответила Криста, которая уже начала тяготиться. – Хотя не знаю.
– Ох, Крис. Я была такой дурой. Больше я на мужчин не бросаюсь. Правда?
Криста не стала уточнять, что бросаться, видимо, уже не на кого.
– Правда, Джул. Правда.
– Но вообще-то, ничего ужасного я не совершила, – приободрилась Джулиет. – Зачем я все время ною, что сама виновата? Она – загадка, вот и все. Нужно с этим смириться. – Она изобразила приговор. – Загадка. И холодная, как рыба.
– Нет, – возразила Криста.
– Нет, – подхватила Джулиет. – Нет… это неправда.
Прошел второй июнь, вестей так и не было, и Джулиет решила переехать. Первые пять лет, говорила она Кристе, ей хотелось дождаться июня и посмотреть, что же будет. Но сейчас все шло к тому, что она будет задаваться этим вопросом каждый день. И каждый день отчаиваться.
Джулиет присмотрела многоэтажку в Уэст-Энде. Поначалу она собиралась выкинуть все, что хранилось в комнате Пенелопы, но в конце концов распихала вещи по мешкам для мусора и увезла с собой. Теперь у нее была всего одна спальня, но зато с кладовкой в подвале.
Она начала бегать в Стэнли-парке. О Пенелопе она теперь даже с Кристой заговаривала редко. У нее появился бойфренд (теперь это так называлось), который никогда не слышал о ее дочери.
Криста слабела и мрачнела. В один из январей она скоропостижно умерла.
В телеэфире вечно работать не будешь. Как бы тебе ни симпатизировали зрители, наступает момент, когда им хочется увидеть кого-то другого. Джулиет предлагали сменить род деятельности – готовить предварительные материалы, озвучивать передачи о природе, – но она бодро отказывалась, заявляя, что ей нужна полная перемена обстановки. Она вернулась на кафедру классической филологии (штатный состав которой сократился донельзя) и собралась возобновить работу над докторской. Для экономии средств она перебралась из многоэтажного дома в маленькую холостяцкую квартирку.
Ее бойфренд уехал преподавать в Китай.
Квартирка располагалась в подвале, но раздвижные двери черного хода открывались на уровне первого этажа. А за ними был небольшой, мощенный кирпичом дворик, где стояли вазоны с вьющимися по шпалерам клематисами и душистым горошком, с лекарственными травами и цветами. Впервые в жизни, пусть и в очень мелком масштабе, она занялась садоводством, как некогда ее отец.
Иногда – в магазинах, в университетском автобусе – к ней обращались незнакомые люди: «Извините, но мне очень знакомо ваше лицо» или «Вы случайно не с телевидения?». Но примерно через год это закончилось. Подолгу просиживая с книгой и чашкой кофе за выставленными на тротуар столиками, Джулиет оставалась незамеченной. Она отрастила волосы. За те годы, что она красилась в рыжую, они потеряли глубину своего естественного цвета, стали русыми с проседью, тонкими, волнистыми. Почти как у ее матери, Сары. У той мягкие светлые непослушные волосы сначала подернулись серебром, а потом побелели.
У нее больше не было условий, чтобы приглашать на ужин гостей, и она потеряла интерес к кулинарии. Готовила себе что-нибудь сытное, но без разносолов. Без особого умысла перестала общаться почти со всеми знакомыми.
Ничего удивительного. Джулиет устранилась от своей прежней жизни, в которой постоянно была на виду: оживленная, неравнодушная, эрудированная. Теперь ее окружали книги, которым она уделяла бо́льшую часть суток, невольно углубляя, а то и меняя свои первоначальные суждения. Бывало, она по неделе не включала новости.
Диссертацию она забросила, переключившись на так называемых древнегреческих романистов – их творчество относилось к довольно позднему периоду античной литературы (который начался в первом веке Новой эры, как она теперь говорила, и продолжался до раннего Средневековья). Аристид, Лонг, Гелиодор, Ахилл Татий. Их произведения большей частью утрачены или сохранились в виде фрагментов, к тому же многие считаются непристойными. Но существует роман Гелиодора под названием «Эфиопика» (первоначально хранившийся в частном собрании, но изъятый при осаде Буды), который приобрел известность в Европе после выхода в свет базельского издания 1534 года.
По сюжету, царица Эфиопии рожает белого ребенка и боится обвинений в супружеской измене. Поэтому она отдает младенца (дочь) на попечение гимнософистам, то есть нагим философам – отшельникам и мистикам. Девочка, нареченная Хариклеей, в конце концов попадает в Дельфы, где становится жрицей Артемиды. Там она знакомится с благородным фессалийцем по имени Теаген, который в нее влюбляется и при пособничестве хитроумного египтянина похищает. Эфиопская царица, как выясняется, не переставала жаждать встречи с дочерью и наняла для поисков того самого египтянина. После вереницы неудач и злоключений главные герои встречаются в Мероэ, где Хариклею спасают – опять – как раз в тот миг, когда родной отец собирается принести ее в жертву.
История эта изобилует интересными темами; Джулиет, естественно, ею увлеклась. Особенно гимнософистами. Она пыталась найти как можно больше сведений об этих людях, которых обычно называли индийскими философами. Неужели в ту пору считалось, что Индия граничит с Эфиопией? Нет… Гелиодор жил достаточно поздно, чтобы не допускать таких географических ляпсусов. Тогда получается, что гимнософисты – это далеко забредшие отшельники, привлекавшие и отталкивавшие те народы, среди которых жили, своей незыблемой приверженностью чистоте жизни и мыслей, а также презрением к материальным благам, даже к одежде и еде. Воспитанную ими прекрасную деву наверняка отличала тяга к обнаженной, исступленной жизни.
У Джулиет появился новый друг по имени Ларри, преподаватель древнегреческого. Он разрешил Джулиет сложить набитые мешки в подвале своего дома. Ларри мечтал создать мюзикл по мотивам «Эфиопики». Джулиет поддерживала эту блажь, сочиняла восхитительно глупые арии, придумывала нелепые постановочные ходы. Но ее втайне тянуло переработать концовку, чтобы ввести в нее отречение и обратный поиск, во время которого девушка непременно повстречала бы лжецов и шарлатанов, самозванцев – дурные копии того, к чему она стремилась. А стремилась она к примирению с грешной, кающейся и в глубине души великодушной царицей Эфиопии.
Джулиет была почти уверена, что в Ванкувере видела Матушку Шиптон. Привезя ненужную одежду (гардероб ее становился все более практичным) в Армию спасения и поставив мешок на пол, она заметила толстую старуху в гавайском платье, вешавшую бирки на брюки. Та болтала с другими работницами. У нее был вид начальницы, добродушной, но бдительной смотрительницы – или же особы, которая берет на себя эту роль, независимо от своего статуса.
Если это действительно была Матушка Шиптон, она довольно низко пала. Но не слишком низко. Могла ли Матушка Шиптон потерпеть настоящее падение, с ее-то способностью держаться на плаву и возвышать себя?
И еще с запасом советов, пагубных советов.
Ее привел к нам неутоленный голод.
Джулиет рассказала Ларри о Пенелопе. Ей был нужен человек, который в курсе ее дел.
– Может, нужно было читать ей лекции о благородстве? – спрашивала она. – О самопожертвовании? О служении другим людям? Я об этом даже не думала. Наверное, показывала, что неплохо бы ей стать такой, как я. Может, ей от этого и стало дурно?
Ларри относился к тем мужчинам, которые не требовали от Джулиет ничего, кроме дружбы и хорошего настроения. О таких обычно говорят «старый холостяк»: асексуален, насколько она знала (правда, знала она не много), скуп на личные откровения, бесконечно забавен.
Были еще двое – те хотели близости. С одним из них она познакомилась за уличным столиком в кафе. Он недавно овдовел. Ей он понравился, но его одиночество было таким истошным, а домогательства такими отчаянными, что это ее оттолкнуло.
Вторым был брат Кристы, с которым она соприкасалась несколько раз по ходу жизни подруги. Джулиет устраивало его общество: во многом он походил на Кристу. Брак его давно распался, но он не отчаивался: Криста рассказывала, что от женщин у него отбою не было. Но, в силу своей рациональности, он выбрал Джулиет, можно сказать, по хладнокровному расчету, что казалось ей несколько унизительным.
Но почему унизительным? Она же его не любила.
Когда Джулиет еще встречалась с братом Кристы (его звали Гэри Лэмб), на одной из центральных улиц Ванкувера она столкнулась с Хезер. Джулиет с Гэри только что вышли из кинотеатра после раннего вечернего сеанса и обсуждали, куда отправиться поужинать. Теплый летний день близился к закату, в небе еще не угас свет.
От группы людей на тротуаре отделилась женщина. И зашагала прямо к Джулиет. Стройная, лет, наверное, сорока. Стильная, с мелированными темными волосами.
– Миссис Портеос. Миссис Портеос.
Джулиет узнала голос, хотя никогда бы не узнала лицо. Хезер.
– Невероятно, – сказала Хезер, – Я приехала всего на три дня, до завтра. Муж здесь на конференции. Я думала, у меня тут не осталось никого знакомых, а потом поворачиваюсь – и вижу вас.
Джулиет спросила, где она сейчас живет, и та ответила, что в Коннектикуте.
– А недели три назад я гостила у Джоша… помните моего брата Джоша?.. гостила в семье Джоша, в Эдмонтоне, и столкнулась с Пенелопой. Точно так же, на улице. Хотя нет… в торговом центре, в этом чудовищном недавно построенном торговом центре. Она была с двумя своими детьми – привезла их, чтобы заказать школьную форму. Мальчики. Мы обе потеряли дар речи. Я-то ее не узнала, это она меня окликнула. В Эдмонтон она, конечно же, прилетела на самолете. Из какого-то городка на севере. Говорит, жизнь там вполне цивилизованная. Кстати, она мне и сказала, что вы до сих пор живете здесь. Ой, меня ждут… друзья мужа… я никак не успевала вам позвонить…
Джулиет махнула рукой, как будто говоря, что, конечно, все успеть невозможно, да она и не ждала звонка.
Она спросила, сколько у Хезер детей.
– Трое. И все разбойники. Жду не дождусь, когда они вырастут. Но по сравнению с Пенелопой у меня не жизнь, а праздник. У нее пятеро.
– Да.
– Мне надо бежать, мы в кино идем. Что за фильм – понятия не имею, да и вообще, я терпеть не могу французское кино. Приятно было повидаться. Мама с папой переехали в Уайт-Рок. Раньше постоянно смотрели вашу передачу. И хвастались друзьям, что вы когда-то жили у нас доме. Говорят, вы больше там не работаете – надоело?
– В общем, да.
– Иду-иду. – Хезер обняла и поцеловала Джулиет, как сейчас повелось, и побежала к своей компании.
Так. Пенелопа живет не в Эдмонтоне – в Эдмонтон она прилетела. Прилетела. Значит, живет она, скорее всего, в Уайтхорсе или Йеллоунайфе. Где же еще, если, по ее словам, жизнь там довольно цивилизованная? Хотя не исключено, что это была ирония, не исключено, что она просто подтрунивала над Хезер.
У нее пятеро детей, и по меньшей мере двое из них мальчики. Которым нужно заказывать школьную форму. Стало быть, школа частная. Стало быть, есть деньги.
Хезер ее сначала не узнала. Значит ли это, что она постарела? Что потеряла форму после пяти беременностей, что не следит за собой? В отличие от Хезер. В отличие от Джулиет, хотя и не в такой степени. Что она принадлежит к тем, кому смешны подобные жертвы, только выдающие неуверенность в себе? А может, у нее на это просто нет времени – даже нет времени над этим задуматься.
Джулиет-то думала, что Пенелопа связалась с трансценденталистами, ударилась в мистику, ведет созерцательную жизнь. Или же, наоборот, живет исключительно скромно, по-спартански, зарабатывает тяжелым и рискованным трудом, рыбачит – наверное, с мужем, а возможно, и с крепышами-детишками – в холодных водах у побережья Британской Колумбии.
Вовсе нет. Она живет как процветающая, практичная мать семейства. Наверное, замужем за врачом или за каким-нибудь государственным служащим, работающим на севере страны в такое время, когда контроль над местным населением ослабевает – медленно, исподволь, но не без помпы. Если она ошибается, то при встрече с Пенелопой можно будет посмеяться над этой ошибкой Джулиет. Они расскажут друг другу, как столкнулись с Хезер, как причудливо все обернулось, и посмеются.
Нет. Нет. Она более чем достаточно посмеялась, когда Пенелопа была рядом. Слишком многое обернулось шуткой. И наоборот, слишком многое – личные проблемы, влюбленности, которые, наверное, выглядели, скорее, подачками, – обернулось трагедией. Ей не хватало материнской сдержанности, порядочности, самоконтроля.
Пенелопа сказала, что она, Джулиет, по-прежнему живет в Ванкувере. Она не рассказала Хезер об их разрыве. Это понятно. Будь Хезер в курсе их отношений, она бы не смогла говорить так непринужденно.
Откуда Пенелопа знала, что она все еще тут, – если только в телефонном справочнике посмотрела? А если так, что отсюда следует?
Ровным счетом ничего. И не надо усматривать здесь то, чего нет.
Она вернулась к Гэри, который тактично отошел в сторонку с началом этой сцены воссоединения.
Уайтхорс, Йеллоунайф. Больно даже знать названия этих городков, – городков, куда вполне можно слетать. Можно побродить по улицам и придумать, как бы подсмотреть хоть краем глаза.
Но она не настолько безумна. Безумствовать нельзя.
За ужином она подумала, что свалившиеся на нее известия позволят ей выйти за Гэри или поселиться с ним вместе, – это уж как он захочет. Ей больше не о чем беспокоиться, нечего ждать в истории с Пенелопой. Пенелопа – не призрак, она защищена, если это в принципе возможно, и, наверное, счастлива, если это в принципе возможно. Она дистанцировалась от Джулиет и, вероятнее всего, от воспоминаний о Джулиет, и Джулиет могла только дистанцироваться в ответ.
Но Пенелопа сообщила Хезер, что Джулиет живет в Ванкувере. Как она сказала: «Джулиет»? Или «мама»? «Моя мать»?
Джулиет объяснила Гэри, что Хезер – дочка ее старых знакомых. Они с ним никогда не говорили о Пенелопе, и он не показывал, что знает о ее существовании. Скорее всего, Криста ему рассказала, а он молчал, потому что не хотел соваться не в свое дело. Или Криста ему рассказала, а он забыл. Или Криста никогда не заговаривала о Пенелопе, даже не упоминала ее имени.
Даже если Джулиет с ним съедется, существование Пенелопы не всплывет, Пенелопа перестанет существовать.
Хотя ее уже не существовало. Та Пенелопа, к которой тянулась Джулиет, исчезла. А женщина, встреченная Хезер в Эдмонтоне, мать, заказывающая школьную форму сыновьям, причем настолько изменившаяся внешне, что Хезер ее не узнала, была Джулиет незнакома.
Сама-то она в это верила?
Даже если Гэри и заметил ее волнение, он повел себя так, будто ничего не произошло. Но, наверное, в тот вечер они поняли, что не смогут быть вместе. Будь такая возможность реальной, Джулиет, вероятно, сказала бы: «Моя дочь уехала, даже не попрощавшись, хотя, наверное, она не понимала, что покидает меня. Она не знала, что это навсегда. Но потом мало-помалу до нее дошло, что она хочет держаться от меня подальше. Только таким способом она могла выправить свою жизнь.
Наверное, ее пугает необходимость со мной объясняться. Или времени нет. Знаешь, мы всегда думаем, что есть одна причина, другая причина, все время ищем причины. И я могу много рассказывать о своих ошибках. Но мне кажется, причину обнаружить не так-то просто. Как и чистоту ее натуры. Да. Некую тонкость, и строгость, и чистоту, непоколебимую честность. Мой отец говорил про тех, кого не выносил, что он их за людей не считает. Быть может, именно так и сто́ит это понимать? Пенелопа меня за человека не считает.
Может, она не выносит даже мысли обо мне. Вполне возможно».
У Джулиет есть друзья. Не так много… но есть. Ларри, как прежде, заходит в гости и, как прежде, шутит. Она продолжает свои исследования. Хотя слово «исследования», наверное, не очень точно отражает суть ее занятий… «расследования» – это точнее.