Это приехал Нил; Грейс видела его впервые. Он был высок ростом, худощав, стремителен в движениях.
– Чемоданчик не забудь! – задорно прокричала миссис Трэверс. – У нас для тебя есть работа.
– Неплохая тачка, – сказала Гретчен. – Новая?
– Да, накатило вдруг помрачение, – ответил Нил.
– Ну вот, ребенка разбудили. – Мевис укоризненно вздохнула, не обвиняя никого в отдельности, и ушла в дом.
– Чуть что – сразу «ребенка разбудили», – свирепо прошипела Джейни.
– А ты помолчи, – одернула ее Гретчен.
– Не говори, что ты его не захватил, – продолжала миссис Трэверс, но Нил уже достал с заднего сиденья свой чемоданчик, и она продолжила: – Так, все на месте, это хорошо, как раз пригодится.
– Ты пациентка? – спросил Нил у Даны. – Что стряслось? Проглотила жабу?
– Нет, она, – с достоинством указала Дана. – Грейс.
– Понял. Это она проглотила жабу.
– Она порезала ногу. У нее кровь течет.
– Ракушкой, – добавила Джейни.
Нил велел племянницам подвинуться, сел на ступеньку ниже Грейс, осторожно поднял ее ступню и сказал:
– Подайте мне эту тряпку или что там у вас. – А потом осторожно вытер кровь и осмотрел порез.
Он придвинулся так близко, что Грейс учуяла запах, который минувшим летом научилась распознавать в гостинице, – запах алкоголя, приглушенный мятой.
– И правда. Кровотечение сильное. Это хорошо, рану чистит. Так больно?
– Немного, – ответила Грейс.
Он изучил, хоть и бегло, ее лицо. Наверное, хотел понять, уловила ли она запах и что в связи с этим подумала.
– Еще бы. Видишь, порез глубокий. Нужно его почистить, а потом наложить пару швов. Я смажу, чтобы было не так больно.
Он покосился на Гретчен:
– Эй. Убери-ка зрителей.
Он пока ни слова не сказал своей матери, которая опять повторила, как им повезло, что он подоспел вовремя.
– Бойскаут, – ответил он. – Всегда готов.
У него были уверенные руки и ясные глаза. В нем не осталось и следа от развеселого дядюшки, какого он изображал с детьми, или от болтуна-утешителя, каким поначалу выступал перед Грейс. У него был высокий бледный лоб, увенчанный плотной копной седовато-черных завитков, блестящие серые глаза, широкий рот с тонкими губами, которые казались чуть изогнутыми, будто от сильного нетерпения, желания или боли.
Когда Нил прямо на ступеньках забинтовал порез – Гретчен ушла на кухню и забрала с собой детей, но миссис Трэверс осталась и с напряжением наблюдала, сжав губы и как будто тем самым обещая не вмешиваться, – он сказал, что надо бы отвезти Грейс в город, в больницу.
– Ввести противостолбнячную сыворотку.
– Мне уже не больно, – запротестовала Грейс.
И Нил ответил:
– Это ничего не значит.
– Я согласна, – встряла миссис Трэверс. – Столбняк… не дай бог.
– Мы быстро, – сказал Нил. – Ну-ка. Грейс? Грейс, я доведу тебя до машины.
Он взял ее под руку. Нацепив одну сандалию, она с трудом засунула пальцы ноги в другую и волокла ее по земле. Повязка – исключительно аккуратная – сидела плотно.
– Я сейчас, – сказал он, когда она устроилась в машине. – Надо извиниться.
Перед Гретчен? Перед Мевис.
Миссис Трэверс спустилась с веранды, храня выражение смутного воодушевления, которое в такой день выглядело вполне естественным, даже неудержимым.
– Как хорошо, – сказала она. – Это очень хорошо. Грейс, нам тебя бог послал. Не давай ему пить, ладно? У тебя получится.
Грейс услышала эти слова, но не придала им значения. Ее слишком тревожили перемены, произошедшие с миссис Трэверс: та сделалась какой-то грузной, одеревенела, внезапно вспыхивала неистовой благожелательностью, часто пускала растроганную слезу. А в уголках рта то и дело появлялась тонкая, будто сахарная, корочка.
От дома до больницы в Карлтон-Плейс было около трех миль пути. Виадук над железной дорогой они проскочили на такой скорости, что Грейс показалось, будто в самой высокой точке машина оторвалась от асфальта и взмыла в воздух. Шоссе было пустынным, так что она не испугалась, но, вообще говоря, что она могла поделать?
Дежурная медсестра из отделения экстренной помощи оказалась приятельницей Нила; он заполнил какой-то бланк и дал ей мимоходом взглянуть на порез («Грамотно обработал», – равнодушно проронила девушка), а потом сам взял шприц и сделал укол. («Сейчас больно не будет, а потом может немножко поболеть».) Как только дело было сделано, в боксе опять появилась медсестра, которая объявила:
– В приемной ждет парень, чтоб отвезти ее домой. – А потом повернулась к Грейс и добавила: – Говорит, жених ваш.
– Скажи ему, что она пока не готова, – ответил Нил. – Нет, постой. Скажи, что мы уехали.
– Я уже сказала, что вы тут.
– Но сейчас ты вернулась – а нас нет.
– Он говорит, ты его брат. И потом, он наверняка видел на парковке твою машину.
– Я припарковался на служебной стоянке.
– Хитро-о-о, – проговорила медсестра через плечо.
А Нил спросил у Грейс:
– Ты ведь не торопишься домой?
– Нет, – ответила Грейс, как будто увидела письмена на стене. Как будто это была проверка зрения.
Опять ее посадили в машину, опять сандалия болталась на ноге, опять она устроилась на кожаном сиденье песочного цвета. Со стоянки они выехали переулками, а затем по незнакомой дороге выбрались из города. Она знала, что с Мори они не столкнутся. Ей можно было о нем не думать. А о Мевис – тем более.
Позже, описывая эту поездку, эту перемену в своей жизни, Грейс могла бы сказать (и говорила), что у нее за спиной будто с лязгом захлопнулись ворота. Но в тот миг никакого лязга не было и в помине… сквозь нее пробежала рябь молчаливого согласия, и права тех, кто остался позади, были плавно аннулированы.
Тот день прочно и отчетливо врезался ей в память, хотя и с некоторыми вариациями отдельных эпизодов, над которыми она слишком много размышляла.
Но и в этих деталях она, как видно, ошибалась.
Сначала они ехали на запад по шоссе номер семь. В воспоминаниях Грейс дорога совершенно пуста, и они разгоняются почти так же, как при полете над виадуком. Такого быть не могло: на дороге наверняка были другие автомобилисты, спешившие в то воскресное утро домой, чтобы провести День благодарения с родными. Спешившие в церковь или из церкви. Нил, безусловно, притормаживал, когда они ехали по деревням и окраинам городов, да и когда входили в повороты, коими изобиловало старое шоссе. В ту пору у нее не было привычки ездить в кабриолете с опущенной крышей, когда ветер слепит глаза и тот же ветер куда-то тащит тебя за волосы. Потому-то у нее и возникла иллюзия постоянной скорости, идеального полета – не безумного, а чудесного, умиротворенного.
Притом что Мори, и Мевис, и остальные стерлись из ее сознания, в нем застряла какая-то частичка миссис Трэверс, трепетавшая в воздухе и шепотом, с каким-то странным, пристыженным смешком произносившая свои последние слова.
«Ты поймешь, как это делается».
Грейс и Нил, конечно, не разговаривали. Как она помнит, для этого пришлось бы кричать. Но по правде говоря, то, что она помнит, трудно отличить от ее мыслей, от ее тогдашних фантазий о том, каким должен быть секс. Случайная встреча, немые, но властные знаки, почти беззвучный полет, в котором она, по сути, оказалась пленницей. Легкая капитуляция, плоть – как сплошная река желания.
Наконец они остановились в Каладаре и пошли в гостиницу – в старую гостиницу, которая стоит там по сей день. Он взял ее за руку, их пальцы сплелись, и он замедлил ход, чтобы подстроиться под ее неровные шаги. Нил привел ее в бар. Она сразу поняла, что это бар, хотя прежде в таких местах не бывала. (У гостиницы в Бейлис-Фоллс еще не было лицензии: спиртное пили в номерах или в довольно обшарпанном заведении напротив, которое именовалось ночным клубом.) Бар вполне соответствовал ее представлениям: большой, затхлый, темный сарай, где стулья и столы кое-как расставлены после торопливой уборки, а запах дезинфекции не способен перебить запахов пива, виски, сигар, трубок, мужчин.
Посетителей в баре не было – не иначе как он работал только вечерами. Но разве день еще не клонился к вечеру? Чувство времени, похоже, у нее сбилось.
Из подсобного помещения вышел какой-то мужчина и обратился к Нилу. Он сказал только: «Здорово, док» – и занял место за стойкой.
Грейс не сомневалась, что так будет и дальше: куда бы их ни занесло, у Нила всюду найдутся знакомые.
– Воскресенье, сам понимаешь, – сурово напомнил бармен, повышая голос едва ли не до крика, будто хотел, чтобы его услышали на парковке. – По воскресеньям я ничего не продаю. А ее вообще не имею права обслуживать, ни в какой день. Ей сюда нельзя. Ты это понимаешь?
– Да, сэр. Конечно, сэр, – ответил Нил. – Полностью с вами согласен, сэр.
Пока они переговаривались, бармен достал из потайного шкафчика бутылку, плеснул в стакан немного виски и подтолкнул к Нилу.
– Пить хочешь? – спросил он у Грейс.
А сам уже открыл кока-колу. И протянул ей бутылку без стакана.
Нил положил на стойку купюру, но бармен отбросил ее в сторону:
– Я же сказал. По воскресеньям не продаю.
– А колу? – спросил Нил.
– Не могу.
Бармен убрал бутылку, и Нил быстро осушил стакан.
– Хороший ты человек. Закон уважаешь.
– Колу с собой забирайте. Чем быстрее девочка отсюда умотает, тем мне спокойнее.
– Это понятно, – согласился Нил. – Она славная девочка. Моя невестка. Будущая. Как я понял.
– Не врешь?
На шоссе номер семь они не вернулись. А вместо этого поехали на север по грунтовой, но достаточно широкой и ровной дороге. Алкоголь возымел эффект, обратный ожидаемому. Теперь Нил, можно сказать, управлял автомобилем с осторожностью, не превышая установленной скорости.
– Ты не против? – поинтересовался он.
– Не против чего? – переспросила Грейс.
– Что я тебя таскаю по злачным местам?
– Не против.
– Мне необходимо твое общество. Как нога?
– Нормально.
– Наверняка побаливает.
– Не особо. Все хорошо.
Он взял ее руку, свободную от колы, поднес ладонь к губам, лизнул и отпустил.
– Ты думала, я тебя похитил с коварным умыслом?
– Нет, – соврала Грейс, думая о том, как эти слова подошли бы его матери. Коварный умысел.
– Бывали времена, когда ты бы оказалась права, – сказал он, как будто она ответила «да». – Но сегодня не такой день. Определенно, не такой. Ты сегодня в безопасности, как в церкви.
Его изменившийся тон – глубокий, честный, задушевный – и воспоминания о том, как он прижался губами к ее ладони, а потом пробежал по ней языком, так подействовали на Грейс, что она, слыша его слова, перестала улавливать смысл. Она всем телом чувствовала сотни и сотни шажков его языка, умоляющий танец на ее коже. Но потом сосредоточилась и ответила:
– В церкви не всегда безопасно.
– Согласен. Согласен.
– И я вам не невестка.
– Будущая. Разве я не уточнил: будущая?
– И даже не будущая.
– Ага. Ну что ж. Пожалуй, я не удивлен. Нет. Не удивлен.
И тут его тон опять изменился, стал деловитым.
– Я ищу правый поворот. Тут должна быть знакомая дорога. Ты бывала в этих местах?
– Нет, не бывала.
– Но хотя бы слышала название Флауэр-Стейшн? Ммм, Поуленд? Сноу-роуд?
Она никогда о них не слышала.
– Хочу повидаться с одним человечком.
Под его неуверенное бормотание они свернули направо. Никаких указателей здесь не было. Дорога, становившая все у́же и ухабистей, привела их к однополосному деревянному мостику. Лесные деревья смыкали над ними свои ветви. В этом году листва еще не успела пожелтеть, так что эти ветви оставались зелеными, за исключением немногочисленных ярких пятен, тут и там бросавшихся в глаза. Здесь царило ощущение какой-то чистоты. Несколько миль Нил и Грейс не произносили ни звука; деревья не редели; лес не кончался. Но потом Нил нарушил тишину.
– Водить умеешь? – спросил он, и, когда Грейс ответила, что не умеет, он продолжил: – Думаю, пора научиться.
Он имел в виду – прямо сейчас. Остановив машину, Нил вышел и открыл дверцу для Грейс; ей пришлось пересесть за руль.
– Идеальное место.
– А вдруг появится встречная машина?
– Не появится. А если что – разъедемся. Не зря же я выбрал длинную прямую. Кстати, не волнуйся, работать будешь только правой ногой.
Они стояли в начале длинного тоннеля из деревьев; солнечный свет мазками ложился на землю. Нил не потрудился объяснить, как работает машина: он просто показал, куда жать ногой, и заставил потренироваться в переключении передач, а потом сказал:
– Теперь давай, делай, что я скажу.
Первый рывок ее напугал. Она дернула рычаг переключения и подумала, что урок тут же будет закончен, однако Нил только рассмеялся:
– Эй, полегче. Полегче. Продолжай.
И она продолжила.
Он не комментировал ее действия, точнее, бездействие – она совсем забыла давить на газ, а Нил только повторял:
– Главное – двигаться вперед. Езжай, держи дорогу, чтобы движок не заглох.
– Когда можно будет остановиться? – взмолилась она.
– Когда я разрешу.
Он заставил ее проехать до конца тоннеля, а потом научил тормозить. Как только машина остановилась, Грейс открыла дверцу, чтобы вернуться на свое место, но Нил сказал:
– Нет. Это только перерывчик. Скоро тебе самой понравится.
И когда они вновь двинулись с места, она начала понимать, что он, может, и прав. Внезапный прилив ее уверенности чуть не привел их в канаву. Но Нил только расхохотался, выкрутил руль и продолжил урок.
Он не давал ей передышки, пока они не проехали, как ей показалось, много миль и не прошли – малой скоростью – несколько поворотов. Потом Нил сказал, что теперь лучше поменяться местами, потому что он только за рулем понимает направление.
Когда он спросил, как она себя чувствует, Грейс, которую трясло с головы до пят, ответила, что нормально.
Он скользнул рукой от ее плеча к локтю и сказал:
– Ну ты и врушка.
Но больше он к ней не прикасался, не давал снова ощутить свой язык.
Через несколько миль чувство направления, очевидно, вернулось, потому что на перекрестке он свернул налево, деревья начали редеть, и машина взобралась по разбитой дороге на длинный пригорок, а там и въехала в деревню, или, по крайней мере, в придорожное поселение из нескольких домишек. Там стояли даже церковь и магазин; они уже не выполняли своего изначального предназначения, но в них, как видно, кто-то жил, судя по стоящим вокруг машинам и убогим занавескам на окнах. Другие дома тоже были в плачевном состоянии, а за одним из них стоял развалившийся сарай, сквозь прогнившие балки которого виднелось темное сено, похожее на взбухшие внутренности.
При виде этого места Нил издал радостный клич, но не остановился.
– Какое облегчение. Ка-а-ако-о-о-е облегчение, – протянул он. – Теперь я сориентировался. Спасибо тебе.
– Мне?
– За то, что разрешила научить тебя водить. Это меня успокоило.
– Успокоило? Правда?
– Жизнью клянусь.
Нил улыбался, но не смотрел в ее сторону. Он внимательно изучал поля, окружавшие дорогу за деревней. И приговаривал, будто сам себе:
– Вот оно. Это точно. Теперь мы знаем.
И так далее, пока не свернул на дорожку, которая шла не напрямик, а змеилась по полю, огибая валуны и заросли можжевельника. В конце дорожки стоял дом, такого же вида, как те, что были в деревне.
– А сюда, – сказал он, – сюда я тебя не возьму. Дай мне пять минут.
Его не было дольше.
Она сидела в машине, в тени дома. Входная дверь была распахнута, и жилье от улицы отгораживала только противомоскитная рама. В некоторых местах на ней были заплатки, ржавая проволока укреплена новой. Никто не вышел посмотреть на Грейс, даже собака. Теперь, когда машина остановилась, день наполнился неестественной тишиной. Неестественной потому, что такой жаркий день, казалось бы, должен полниться жужжанием, и гулом, и стрекотом насекомых в траве, в зарослях можжевельника. Даже когда их не видно, шум вроде как поднимается из земли и плывет до самого горизонта. Но осень уже набирала власть, причем так круто, что заглушала даже гогот улетающих на юг гусей. Как бы там ни было, Грейс не слышала ничего.
У нее было ощущение, что их занесло на вершину мира или хотя бы на одну из его вершин. На холме раскинулся луг, а деревьев почти не было видно – они остались в низине.
К кому же он приехал, кто обитал в этом доме? Женщина? Грейс не могла поверить, чтобы женщина, с которой он водил знакомство, жила в таком месте, но в тот день ее на каждом шагу подстерегали странности. На каждом шагу.
Первоначально дом был кирпичным, но кому-то вздумалось разобрать кирпичные стены. Дощатая обшивка оголилась, а кирпичи, долго служившие ей защитой, были сложены небрежными штабелями во дворе – не иначе как на продажу. От кирпичной кладки на стене осталась только диагональ, лесенка, и Грейс от нечего делать откинулась назад, опустилась пониже и начала считать кирпичи. Она и дурачилась, и вела счет, как бывает, когда гадаешь на ромашке, но избегала таких затасканных слов, как «любит, не любит».
Повезет. Не повезет. Повезет. Не повезет. На большее она не решалась.
Оказалось, трудно не сбиться, когда считаешь выложенные зигзагом кирпичи, особенно если учесть, что над притолокой они выстраивались в прямую линию.
До нее дошло. Конечно, что же еще? Дом контрабандиста. Она представила себе бутлегера: краснолицый, тощий старик, угрюмый и мнительный. В Хеллоуин он сидит на крыльце с дробовиком. Пересчитывает и нумерует сложенные у двери поленья, чтоб соседям неповадно было воровать. Грейс воображала, как в жару он спит у себя в запущенной, но прибранной комнате (на такой образ ее навела залатанная сетка). Как поднимается со скрипучего кресла или дивана, накрытого засаленным покрывалом, которое давным-давно сострочила для него какая-нибудь родственница, уже покойная.