Грейс отродясь не бывала у бутлегера, но в ее родном городке проводилась тонкая грань между тем пределом, до которого можно опускаться в бедности, и тем, до которого нельзя. Для нее это не составляло тайны.
Она уже не понимала, как ей в голову пришла нелепая мысль о браке с Мори. Этот шаг мог бы стать предательством. По отношению к самой себе. А вот эта поездка предательством не была, поскольку Нил знал кое-что такое, что знала и она. И с каждой минутой Грейс узнавала его все ближе.
А теперь ей померещилось, будто в дверях стоит ее дядя, сутулый, опешивший, и смотрит на нее, как будто она пропадала неизвестно где много-много лет. Как будто пообещала вернуться домой, а потом забыла, и за это время он должен был умереть, но не умер.
С трудом разжав губы, она пыталась заговорить, но он исчез. Тут Грейс начала просыпаться от тряски. Она сидела в машине с Нилом, опять в пути. Оказалось, она заснула с открытым ртом, и теперь ей хотелось пить. На мгновение Нил повернулся к ней, и она почувствовала, несмотря на обдувавший их ветер, свежий запах виски.
Значит, правда.
– Проснулась? Спала как сурок. Извини, нужно было уважить человека. У тебя мочевой пузырь не лопнул?
Эта закавыка не давала ей покоя еще во время остановки. За домом торчала уборная, но Грейс постеснялась выбраться из машины, чтобы туда забежать.
– Вот, мне кажется, подходящее место, – сказал он и затормозил.
Она вышла, прошагала по цветущим зарослям золотарника, дикой моркови и астр и присела. Нил, повернувшись спиной, стоял в таких же цветах на другой стороне дороги. В машине Грейс увидела на полу бутылку. Вроде бы початую примерно на треть.
Он проследил за ее взглядом.
– Не переживай. Я отсюда немного перелил. – Он поднял фляжку. – За рулем так удобнее.
На полу обнаружилась еще и бутылка колы. Нил подсказал, где взять открывашку.
– Холодная, – удивилась Грейс.
– Из ледника. Зимой в этих краях выпиливают блоки озерного льда и хранят в опилках. Ледник у него под домом.
– Там, в дверях, мне померещился мой дядя. Но это был сон.
– Расскажи про своего дядю. Про свой дом. Про работу. Про что угодно. Мне нравится тебя слушать.
В его голосе появилась какая-то новая сила, а лицо изменилось, но не заблестело светом безумия или опьянения. Просто возникло ощущение, что он болен – не страшно, а чуть-чуть, слегка приболел – и теперь вознамерился убедить ее, что ему лучше. Закрыв фляжку, он положил ее на пол и потянулся к руке Грейс. Сжал ее мягко, по-дружески.
– Ну, ему уже много лет, – сказала Грейс. – На самом деле он мой двоюродный дедушка. Занимается плетением стульев. На словах трудно объяснить, но если бы здесь был стул, я бы показала, как…
– Стульев не вижу.
Она рассмеялась, а потом добавила:
– Скучное занятие.
– Тогда расскажи об интересном. Что тебе интересно?
– Ты, – ответила она.
– Вот это да. И что во мне интересного? – Его рука ускользнула.
– То, что ты сейчас делаешь, – решительно ответила Грейс. – И зачем.
– Ты про то, что я пью? Зачем я пью? – Фляжка снова открылась. – Почему не спросишь прямо?
– Потому что знаю твой ответ.
– И каков же он? Как я отвечу?
– Как-нибудь так: «А чем еще заниматься?» В таком духе.
– Верно. Я бы примерно так и сказал. А ты бы начала доказывать, что я не прав.
– Нет, – сказала Грейс. – Нет. Не начала бы.
От собственных слов она похолодела. Думала, что говорит всерьез, а теперь поняла, что просто пыталась произвести на него впечатление, выставить себя такой же мудрой, как он, но внезапно осознала жестокую правду. Отсутствие надежды – полное, оправданное, вечное.
– Не стала бы? Да. Ты бы не стала. Это облегчение. Ты приносишь облегчение, Грейс.
Прошло немного времени, и он сказал:
– Знаешь, меня что-то в сон клонит. Как только найдем удобное место, я остановлюсь и подремлю. Самую малость. Ты не против?
– Нет. Тебе надо.
– Ты будешь меня охранять?
– Буду.
– Хорошо.
Место, которое его устроило, находилось в городке под названием Форчун. На окраине, в парке у реки, была покрытая гравием стоянка для машин. Опустив спинку сиденья, Нил провалился в сон. Темнота наступила примерно тогда, когда пришло время ужинать, и тем самым доказала, что лето кончилось. Совсем недавно в этом парке кто-то устраивал пикник по случаю Дня благодарения: над площадкой, отведенной для костра, до сих пор поднимался дымок, а в воздухе плыл запах гамбургеров. Этот запах не пробудил в Грейс сильного голода, – скорее, он напомнил, как ей бывало голодно в других обстоятельствах.
Стоило Нилу заснуть, как она вышла из машины. Из-за того, что во время урока вождения они постоянно трогались и останавливались, на ней осела пыль. Грейс ополоснула лицо и руки до плеч – насколько позволяла уличная колонка. Затем, оберегая пораненную ногу, медленно спустилась к берегу и увидела, что река обмелела и заросла камышами. Установленный там щит предупреждал, что ругательства, грубые выражения и нецензурная брань в этом месте запрещены и караются штрафом.
Она опробовала качели, смотревшие на запад. Раскачалась и, взмывая в вышину, засмотрелась на чистое небо – чуть зеленоватое, с тусклым золотом и отчаянно розовой полоской горизонта. В воздухе уже стало холодать.
Вначале она думала, что все дело в касаниях. Губ, языков, кожных покровов, тел, выступающих косточек. Вспышка. Страсть. Но для них двоих совсем не это было предначертано судьбой. То были детские игры в сравнении с тем, как глубоко она увидела его сейчас.
То, что ей открылось, было последней чертой. Как будто она сидела на берегу темного водоема, уходящего в бесконечность. Холодная, неподвижная вода. Глядя на эту темную, холодную, неподвижную воду, Грейс понимала, что за этой чертой больше ничего нет.
И спиртное было тут ни при чем. Эта черта, несмотря ни на что, оставалась неизменной в любое время. Алкоголь, тяга к выпивке – это лишь возможность забыться, равно как и все остальное.
Вернувшись к машине, она попыталась его разбудить. Он заворочался, но не проснулся. Тогда она решила еще походить, чтобы не замерзнуть, а заодно приноровиться ступать на больную ногу, ведь рано утром – как она могла забыть? – ей предстояло снова выйти на работу и подавать завтрак.
Она еще раз попыталась растолкать Нила, уже более настойчиво. Он отвечал невнятными заверениями – и тут же засыпал снова. Когда их окутала непроглядная тьма, Грейс сдалась. Ночной холод прояснил для нее кое-что еще. Что им нельзя оставаться здесь вечно, что мир никуда не делся. Что нужно возвращаться в Бейлис-Фоллс.
Ей не без труда удалось пересадить его на пассажирское место. Если уж от этого он не проснулся, значит к другим средствам прибегать не имело смысла. Прошло немного времени, прежде чем она сообразила, как включаются фары, а потом рывками, медленно выехала на дорогу.
Она не представляла, куда ехать, а спросить было не у кого – на улице не осталось ни души. Грейс проползла через весь город и на окраине увидела, как святыню, указатель, сообщавший, в какой стороне находится Бейлис-Фоллс. До которого всего девять миль.
На двухполосном шоссе она не разгонялась выше тридцати миль в час. Движения почти не было. Пару раз, отчаянно сигналя, ее обошли водители попутных машин; встречные тоже погудели. Первые, наверное, потому, что она еле плелась, а вторые – потому, что она не выключала дальний свет. Ну и пусть. У нее даже не было возможности остановиться, перевести дух. Она могла только двигаться вперед, как он ее учил. Двигаться вперед.
Сначала, добравшись до города непривычным для себя способом, Грейс не узнала Бейлис-Фоллс. А когда узнала, перепугалась еще сильнее, чем за все девять миль пути. Выбираться из незнакомых мест – это одно, а подрулить к своей гостинице – совсем другое.
Когда она исхитрилась въехать на гостиничную парковку, Нил проснулся. Он ничуть не удивился тому, где они очутились и что она совершила. Вообще говоря, признался Нил, его давным-давно разбудили истошные гудки, так что он только притворялся спящим, чтобы ее на напугать. Сам-то он ни о чем не беспокоился. Знал, что Грейс не подведет.
Она спросила, достаточно ли он бодр, чтобы сесть за руль.
– Бодр, как бобр. Сна ни в одном глазу.
Нил приказал ей снять сандалию, долго ощупывал стопу, а потом объявил:
– Все хорошо. Воспаления нет. Отека нет. Рука не болит? Возможно, и обойдется.
Он проводил ее до дверей и поблагодарил за компанию. Грейс до сих пор не могла поверить, что вернулась живой. И с трудом поняла, что пора прощаться.
Если честно, она до сих пор не знает, действительно он сказал эти слова или же просто поймал ее, обхватил руками и сжимал так крепко, постоянно меняя точки давления, что ей показалось, будто у него больше двух рук, будто вся она окружена им, его сильным и легким телом, одновременно требовательным и отрекающимся; будто он говорил, что нельзя списывать его со счетов, что все еще возможно, а между тем она не так уж не права: он просто хотел оставить на ней свой отпечаток и уйти.
Рано утром к ней в комнату постучался управляющий.
– По телефону звонят. Да не волнуйся, просто спрашивают, тут ли ты. Я сказал, что пойду, мол, проверю. Все в порядке.
Грейс решила, что это, наверное, Мори. Кто-то из них. Но, скорее всего, Мори. Теперь придется выяснять отношения.
Она пошла вниз – в парусиновых туфлях – подавать завтрак и в этот момент услышала про аварию. Какой-то автомобиль врезался в опору моста на полпути к озеру Литтл-Сэбот. Влетел прямо лбом, разбился вдребезги да еще загорелся. Пассажиров в нем, по-видимому, не было, другие машины не пострадали. Водителя придется опознавать по зубам. А может, уже опознали.
– Хреновая смерть, – сказал управляющий. – Лучше уж глотку себе перерезать.
– Так ведь несчастный случай, – возразил повар, оптимист по природе. – Может, человек уснул за рулем.
– Ага. Конечно.
У нее разболелась рука, словно от жестокого удара. Чтобы удержать поднос, приходилось нести его перед собой двумя руками.
Выяснять отношения с Мори лицом к лицу ей не пришлось. От него пришла записка.
«Просто скажи, что он тебя заставил. Скажи, что ты не хотела ехать».
Она ответила тремя словами: «Я сама хотела». Собиралась еще добавить «прости», но остановила себя.
К ней в гостиницу пришел мистер Трэверс. Держался он вежливо и деловито, разговаривал твердо, хладнокровно, без ожесточения. Грейс впервые увидела его в таких обстоятельствах, где он проявил характер. Взял инициативу на себя, вызвался уладить все вопросы. Сказал, что все это очень печально, что их семья скорбит, но алкоголизм – страшная штука. Когда миссис Трэверс немного оправится, он повезет ее на отдых, куда-нибудь к солнцу.
Под конец мистер Трэверс объявил, что должен идти, так как у него еще масса дел. Пожав руку Грейс, он вложил ей в ладонь конверт:
– Мы надеемся, ты найдешь этому достойное применение.
В конверте был чек на пятнадцать тысяч долларов.
Поначалу она хотела тут же отослать его назад или порвать; даже сейчас ей порой кажется, что это был бы благородный жест. Но в конечном счете у нее, разумеется, не хватило духу на такой поступок. В ту пору этой суммы было достаточно, чтобы начать жить.
Прегрешения
Они выехали из города около полуночи: Гарри – за рулем, Дельфина с ним рядом, а Лорен с Айлин – сзади. Небо было ясным, упавший с деревьев снег не таял и лежал белым ковром вокруг стволов и на скалистых уступах вдоль шоссе. Гарри притормозил у моста.
– Выходим.
– Здесь нас могут увидеть, – возразила Айлин. – Вдруг кто-нибудь остановится посмотреть, чем мы тут занимаемся?
Гарри снова завел двигатель. Они свернули на первую же проселочную дорогу, вышли из машины и двинулись вдоль берега, заросшего кружевными кедрами. Снег под ногами чуть похрустывал, хотя и лежал на сырой, размякшей земле. У Лорен под пальто была только пижама, а на ногах – ботинки, надетые по настоянию Айлин.
– Может, здесь? – спросила Айлин.
– Слишком близко к дороге, – ответил Гарри.
– Не так уж и близко.
Год назад Гарри бросил работу в общественно-публицистическом журнале – перегорел. И купил в собственность еженедельную газету в городке, что запомнился ему с детства. Когда-то у его родителей была на здешнем озерце дача, а в местной гостинице он впервые попробовал пиво. В первое же воскресенье после приезда он повез Айлин и Лорен туда поужинать.
Но бар оказался закрыт. Гарри с Айлин пришлось довольствоваться водой.
– Как же так? – удивилась Айлин.
Гарри, вопросительно подняв брови, взглянул на хозяина гостиницы и по совместительству – официанта.
– Воскресенье? – спросил он.
– Лицензии нет.
Хозяин говорил с сильным акцентом – и, как могло показаться, довольно пренебрежительно. Одет он был в рубашку с галстуком, кардиган и брюки – все какое-то рыхлое, жеваное, потрепанное, будто эта одежда, как вторая кожа, росла, увядала и старилась вместе со своим владельцем.
– Раньше такого не бывало, – заметил Гарри, но ничего не услышал в ответ и заказал всем по ростбифу.
– Сама любезность, – процедила Айлин.
– Типичная манера европейцев, – объяснил Гарри. – Они считают, что не обязаны все время улыбаться.
Он стал перечислять, что здесь осталось прежним: высокие потолки, ленивый вентилятор, даже картина на стене – мрачное изображение охотничьей собаки, несущей в зубах птицу с оперением цвета ржавчины.
В обеденный зал вошли новые посетители. Целый клан. Девчушки в лакированных туфельках и платьях с крахмальными оборками, малыш, едва научившийся ходить, помертвевший от стыда подросток в выходном костюме, многочисленные родители и родители этих родителей: тощий, рассеянного вида старик и – в инвалидном кресле – кособокая старушка с приколотым к корсажу букетиком. Разодетые в цветастые платья женщины, все как на подбор, габаритами были вчетверо больше Айлин.
– Годовщина свадьбы, – шепнул Гарри.
На пути к выходу он остановился, представился, познакомил весь клан со своими родными, сообщил, что теперь заведует местной газетой, и поздравил собравшихся. Испросил разрешения записать, кого как зовут. Широколицый, загорелый, с блестящей каштановой шевелюрой, Гарри выглядел очень моложаво. От него исходила атмосфера благополучия и доброжелательности, передавшаяся всем, кто сидел за столом, кроме разве что смущенного подростка и престарелых супругов. Гарри спросил, сколько эти двое уже вместе, и ему ответили: шестьдесят пять лет.
– Шестьдесят пять лет! – воскликнул Гарри, внутренне содрогаясь.
Он спросил, можно ли поцеловать невесту и, поскольку та отвернулась, коснулся губами отвисшей мочки уха.
– А теперь ты поцелуй жениха, – обратился он к Айлин.
С натянутой улыбкой она чмокнула старика в макушку.
– Мама не разговаривает, – сказала одна из толстух, – но я отца спрошу. Каков рецепт счастливого брака? – проорала она старику в ухо.
Его лицо скривилось в плутоватой ухмылке.
– Не пожволяй жене ш тобой шпорить.
Взрослые рассмеялись, и Гарри сказал:
– Так и запишем для газеты: по всем вопросам вы достигали обоюдного согласия.
Уже на улице Айлин заговорила:
– Как можно так растолстеть? Не понимаю. Это же надо объедаться круглые сутки.
– Уму непостижимо, – сказал Гарри.
– Фасоль подали консервированную, – возмущенно продолжала она. – И это в августе. В сезон урожая. Не здесь ли, по идее, ее должны выращивать?
– Ну просто слов нет, – весело пробормотал он.
Очень скоро в гостинице произошли перемены. В бывшем обеденном зале сделали подвесной потолок из картонных пластин, скрепленных металлическими держателями. Вместо больших круглых столов поставили маленькие квадратные, а тяжелые деревянные стулья уступили место легким металлическим, с темно-бордовыми сиденьями. Потолок, став ниже, отсек верхнюю часть окон и превратил их в горизонтальные прямоугольники. В одном из них неоном светилась вывеска: «КАФЕ ЗДЕСЬ ВАМ РАДЫ».
Вопреки этим словам, мистер Паладжян, хозяин заведения, никогда не улыбался и не произносил лишнего слова.
Тем не менее около полудня и ближе к вечеру в кафе становилось оживленно. Приходили в основном старшеклассники, но были и ребята помладше. Кафе привлекало к себе тем, что здесь не запрещалось курить. Правда, тем, кому на вид не было шестнадцати, табачные изделия не продавали. На этот счет мистер Паладжян был неумолим.
– Тебе нельзя, – монотонно повторял он гнусавым голосом. – Тебе нельзя.
Совсем недавно он нанял помощницу, и та всегда смеялась, если кто-нибудь пытался купить у нее сигареты в обход запрета.
– Кого ты хочешь обдурить, малыш?
Хотя любой, кому стукнуло шестнадцать, по просьбе младших мог купить хоть десять пачек.
Все по букве закона, говорил Гарри.
Он перестал там обедать (слишком шумно), но по-прежнему приходил на завтрак. У него была надежда, что в один прекрасный день мистер Паладжян оттает душой и поведает ему историю своей жизни. Гарри завел особую папку, где хранились наметки для книг, и неустанно выискивал новый материал. Как знать, вдруг такой вот мистер Паладжян, приговаривал он, или, к примеру, эта толстая строгая буфетчица окажутся кладезью трагических или авантюрных историй, из которых выйдет настоящий бестселлер.
Жить нужно с интересом, сказал он как-то Айлин. Смотреть на мир открытыми глазами, чтобы распознавать возможности каждого человека, чтобы в каждом видеть все человечество. Нужно быть начеку. Если он и мог чему-то ее научить, так именно этому принципу. Быть начеку.
Как обычно, Лорен приготовила себе завтрак сама: хлопья с кленовым сиропом вместо молока. Айлин сделала кофе и забрала его с собой в постель, чтобы еще понежиться. Разговаривать ей не хотелось. Она работала в редакции газеты и по утрам долго раскачивалась. Стряхнув сон – уже после того, как Лорен ушла в школу, – она встала с постели, приняла душ и облачилась в один из своих дерзких повседневных нарядов. На исходе осени он, как правило, включал объемный свитер, короткую кожаную юбку и колготки вызывающих цветов. Подобно мистеру Паладжяну, Айлин явно выделялась своей внешностью среди местных жителей, но, в отличие от него, была красива: короткие черные волосы; длинные золотые серьги, похожие на восклицательные знаки; чуть тронутые сиреневыми тенями веки. В редакции она держалась отстраненно и сухо, но в стратегически важные моменты вспыхивала ослепительной улыбкой.