– Чего выткать-то? – уходя от прямого ответа, деловито поинтересовался пацан.
– А сукна доброго.
– Сукна? – задумчиво переспросил паренек. – Сдюжу, – решительно подняв глаза, отвечал тот.
– Вот и лад, – усмехнулся в ответ пенсионер. – Третьего дня пряжи принесут от меня, – деловито распорядился он. Потом, поймав недоуменный взгляд мальца, добавил: – Счету небось не обучены?
– Нам счет тот и не надобен. Не ткачей то дело, – важно отвечал паренек. – Тятька говорил… Он только и умел считать, – чуть подумав, закончил пацан.
– Ты теперь за старшего, тебе и решать. Третьего дня, после утрени, тебя ежели дома не окажется, другим калым отдам.
– Обучишь счету твоему, окажусь, – мрачно отвечал тот.
– Звать как?
– Ершом и звать.
– Где Никола-чужеродец живет – ведомо?
– А кому неведомо-то?
– Завтрего дня и жду после утрени. Мальцов счету обучаю. Приходи, – снова вспомнив незатейливый мотивчик «Самары-городка», пришелец вышел в сени.
– Слышь, Никола, – уже на улице окликнул пенсионера Милован. – А не слишком щедр ты?
– А тебе-то что? Из своей мошны плачу.
– А чем тебе маститые мастеровые не любы-то?
– Чего не любы? – Николай Сергеевич лишь пожал плечами в ответ. – Борзы уж чересчур! Да и дерут не по-божески.
– А мальцов-то куда? Опыту ж с гулькин нос.
– Значит, переучивать проще будет.
– Опять чего удумал? Неймется тебе, я гляжу. Чего в этот раз?
– Как слажу, так и расскажу.
– Ну, Никола, я того, – осторожно привлек к себе внимание Тит. – Когда подойти-то?
– А ты, – трудовик очнулся от своих думок. – После обедни. Ведаешь, где мальцов наукам ратным обучают?
– А то! Ведаю, конечно, – детина расплылся в довольной улыбке.
– Так и подходи туда. Ты только чего не думай… Сам учиться с тобой на пару буду.
– Даст Бог, так и ладно все будет, – радостно отвечал тот.
– Чему учить-то собираешься? – поинтересовался Милован, когда сопение дружинника утихло.
– Врагов скручивать.
– Опять премудрость из грядущего? – уважительно кивнул бородач.
– Типа того, – уклончиво отвечал пришелец, не желая пока вдаваться в подробности. Хотя такой ответ более чем удовлетворил Милована.
– Николай Сергеевич, прокатиться изволь! – Перед товарищами возник уже знакомый кузовок. – Смотри, как ты велел, все сделано, – Стенька весело кивнул в сторону порядком изменившегося транспортного средства. Теперь уже – не просто деревянный ящик, устланный кое-как рогожкой, но уже паланкин с претензией чуть ли не на роскошь; аккуратно обитый изнутри красным сукном, с подушками под поясницу да козырьком тряпичным, защищающим глаза от солнечного света.
– Народцу-то сразу и поприбавилось, как по-твоему сделали! – подхватил Ивашка. – Один такой кузовок на всю Москву.
– Здравия вам, Вольговичи, – усмехнулся пенсионер, глядя на взмыленных парней; видать, день у них задался, и отбою от желающих прокатиться не было. – Умаялись небось. Роздых бы взяли.
– В мать-сыру землю как сляжем, так и роздых будет, – весело отозвались парни. – Нам нынче чем ноги шибче, тем деткам сытнее. Уважь, Николай Сергеевич, дозволь за милость отблагодарить.
– По-вашему будь, – кряхтя, пенсионер забрался в тряскую конструкцию.
– И ты, мил человек, – обратился Ивашка к Миловану.
– Бо другу Николая Сергеевича и от нас – почет, – подхватил верный Стенька.
– А женки не засрамят, что так возите? – усмехнулся в ответ бородач, но в кузовок забрался.
– Женкины дела – дом содержать да с детьми тетешкаться, – разом приподняв конструкцию, потяги стронули ее с места. Сделав несколько неуверенных шагов, они, сподобившись, принялись разгоняться. Сначала до скорости шага неторопливого, потом до широкого шагу, а затем, раскочегарившись, и до бега. – Моя женка Николу благословила да наказ дала; что с голоду подохнуть не дал, за «спасибо» до гроба самого возить его! – на бегу ухитряясь и разговаривать, и на пешеходов покрикивать, и шуточками разухабистыми с коллегами по ремеслу перекинуться, и дыхание не сбить, крикнул Ивашка.
– Куда отвезти-то?! – тут же подхватил Стенька.
– Домой вези!
– Ну, держись!
Конструкцию угрожающе кренило и качало из стороны в сторону, и то и дело казалось, что вот-вот, но перевернется кузовок к чертовой матери. Пассажиров нещадно трясло, когда молодые люди перепрыгивали ухабины, мостки или лужи, но Николай Сергеевич уже привык, ибо это не первая его поездка была, а Миловану, несмотря на весь этот дискомфорт, она явно нравилась. Не будь у пришельца сейчас голова забита текущими проблемами, так и подумал бы он над повышением уровня комфортности кузовка, однако в этот раз повременить решил. А тут – и к дому прибыли.
– Ну, женушка, встречай хозяина, – едва зайдя внутрь, приветствовал Булыцкий занятых на прядильных станках женщин; как на подбор у всех – двухколесными, – да накорми мужчин, чем Бог послал.
– Дня доброго, тебе, супруг мой. Здравия тебе, Милован, – с бабьего кута, тепло улыбнувшись и придерживая округлившийся животик, вышла Алена. Приветствовав пришедших, она, поглядывая на мужа, продолжала: – Никола снова ни свет, ни заря по заботам сорвался; оно уже и волос бел, а все одно кипучий.
– Так то – и лад, – хмыкнул Милован. – Оно при мужике кипучем – и баба довольна. А ежели так, то и лад в доме-то, и деток лавки полны.
Кликнув дворовых, женщина принялась готовить стол, раскладывая приборы: вилки, при виде которых Милован лишь поморщился, ложки, да плошки под супец наваристый, да кашу злаковую. Тут же подбежали и девки, которые, ловко орудуя ухватами, вытащили из печи котелки с яствами да кувшин с топленым молоком[76], так любимым пенсионером еще с детства.
– Это чего? – недоверчиво покосившись на сосуд, поинтересовался гость.
– Молоко топленое. Ладная штука, да только тебе для начала – чуть. Вдруг чего? – вспомнив, какую злую шутку сыграл с его товарищем Синекод[77], предостерег пожилой человек. – То моему брюху – услада, – до краев наполнив глиняную кружку, аж крякнул хозяин дома, махом осушив емкость. – Или квасом угощать?
– Мне бы квасу лучше, – покачал головой гость. – Оно боязно как-то.
– Ну, гляди, тут – хозяин-барин, – веско закончил трудовик. – Бо напиток – страсть какой добрый[78]. Князю, вон, ох, как по душе пришелся.
– Княжий, говоришь, напиток, – и так, и сяк прикинув, согласился наконец Милован. – Ну, так и грех отказывать-то. Кваском и разбавлю, ежели чего.
– Эгей, Милован, – остановил того Николай Сергеевич. – Ты одно что-то давай; либо молоко, либо квас. Иначе с брюхом умаешься.
– Давай напитку тогда княжьего, – решился бывший лихой.
– Пожалуйста. – Вторая кружка наполнилась золотисто-коричневым напитком.
– Нехудо, – пригубив напитка, оценил гость.
– На здоровье, – усмехнулся в ответ Булыцкий. – Матрена сегодня в гости обещалась. Научим. Зря, что ли, печь тебе сложили?
– А чугунков дашь? – тут же оживился мужик. – Один хоть?!
– Ох, Милован, по миру пустишь, – усмехнулся в ответ тот. – Сам же знаешь: чугунки нынче – ох, как дороги. Не укупишь!
– Да знаю я, – расстроенно хмыкнул его собеседник.
– Этот и заберешь, – Булыцкий кивнул на стоящую посреди стола емкость. – Как кашу утолкуем.
– А ты как?
– А я себе успел сделать. Вон, Матрене и отдадим.
– Ох, благодарю, Никола! – на радостях поклонился бывший лихой.
Отобедав, мужчины умахнули к казармам, где пацанье под руководством Тверда отрабатывали штурм насыпи. Выстроившись в две шеренги, где первая, выставив вперед выполненные в полный рост фанерные щиты, защищала от летящих стрел с обломанными наконечниками вторую, идущую с мечами наготове. Длинная цепь уверенно продвигалась вверх, отплевываясь в ответ такими же не смертельными стрелами, атакуя защитников.
– Тверд, а не перебьют твоих, пока так ползти будут?! Лучнику хорошему отрада в ряд плотный стрелы пускать, – поглядев за происходящим, поинтересовался Булыцкий.
– А щиты на что?! – отвлекшись от действа, отвечал однорукий дружинник. – И то, – ежели ворог худой, да времени на приступ – с гулькин нос. Сами еще учимся, – выдохнув и чуть поостыв, добавил он. – И так и сяк приноравливаемся да команды слушать учимся. Гляди! – набрав воздуху в грудь, Тверд выдал несколько трелей из болтавшегося на шее свистка. Картина атаки тут же изменилась: длинная цепочка, разделившись, разбилась на несколько десятков отдельных атакующих звеньев по три человека, укрывшихся за двумя щитами. Обгоняя друг друга, пацанье с радостным воем ринулось вверх, на штурм воображаемой крепости.
– А с лестницами приставными как?
– И с лестницами слава Богу! – улыбнулся в ответ дружинник.
– Ты вот чего, Тверд. В грядущем для лестниц таких во какую штуку придумали, – взяв в руки мечик и развернув кусок бересты, трудовик живо накидал чертеж зацепного устройства по типу того, что используют пожарные в штурмовых лестницах.
– Ладная вещичка-то, – кивнул Тверд. – С такой сшибить – дело мудреное; самому ох как высунуться надо. А и карабкаться вверх по такой – дело непростое. Да с лестницы твоей на стену запрыгнуть, кажись, дольше, чем с приставной, – продолжал рассуждать бывший рында. – Да и дорога вещичка-то, раз с железом.
– Тут, – учитель пожал плечами, – тебе видней. Ратных дел мастера – вы с Милованом, а не я.
– Говаривал ты, помнится, – сменив тему, подошел бывший лихой, – что в грядущем твоем стены уже и не нужны будут?
– Ну, говаривал, – пожал плечами тот. – Да потому, что так и есть-то.
– А на кой тогда лестницы штурмовые? – дружинник озадаченно посмотрел на собеседника.
– Так то не для приступа. То – огонь гасить. Пожар, ежели в доме высотой втрое, – тот кивнул на маковку Кремля, – как наверх-то подняться, кроме как с лестницы такой?
– Так пока доберешься, и сгорит все!
– Из камня да плинфы в грядущем домам быть, – отвечал Булыцкий, на что Тверд лишь почесал уцелевшей рукой подбородок, а Милован пожал плечами.
– Никола, – воспользовавшись замешательством, привлек к себе внимание неслышно подошедший Тит, – а поучать когда возьмешься?
– А ты откуда взялся?! – пенсионер от неожиданности аж подпрыгнул.
– Так ты и велел: приходи после обедни.
– А, – протянул пришелец, понимая, что действительно звал его, да позабыл совсем, и теперь даже не знает, с чего начинать, ибо и сам с боевыми искусствами знаком лишь потому, что пацанов своих еще черт-те сколько лет назад в видеосалоны фильмы с Брюсом Ли смотреть водил. – Ну, пойдем, Тит, – порыскав взглядом и заприметив болтавшиеся на перекладинах чучела, в которые мальцы, обучаясь стрельбам из лука, пускали стрелы, повел за собой преподаватель. Ему ведь, за успехами потешников наблюдая, и самому ох как интересно стало: а вдруг удастся то же самбо, ну или хотя бы подобие его, на несколько веков раньше предложить?! Будь так, непобедимыми станут тогда полки княжьи; хоть с оружием в руках, а хоть бы и без него.
– Ну, так и чего, – когда преподаватель остановился перед болтающимися тюфяками, поинтересовался Тит.
– Бей, – коротко приказал тот сопровождающему.
– Чего, прямо так сразу и бей? – оторопел дружинник, переводя удивленные взгляды с чучела на пришельца.
– Так сразу, – коротко кивнул пенсионер. – Как будто в морду засветить хочешь.
– Ну, – пожав плечами, Тит, мощно замахнувшись, двинул по цели, едва сам при этом равновесие не потеряв.
– Еще раз.
– Что, опять бить?!
– Бей!
Снова пожав плечами, бородатый детина от души саданул по тюфяку. И еще раз. И еще.
– Уморился, – через несколько минут тяжко выдохнул дружинник.
– Меня теперь, – достаточно понаблюдавший за движениями мужа, распорядился пенсионер.
– Да ты что, Никола, сказился?! – оторопел от такого Тит.
– Бей, – твердо повторил Николай Сергеевич. – Как тогда, у дома.
– Ну, – замялся в ответ Тит и вдруг, широко размахнувшись, занес для удара кулак. Ждавший именно этого трудовик резко подался вперед и, буквально воткнувшись в противника, неловко вцепился в кисть, пытаясь вывернуть ее вниз, заваливая дружинника на спину. Вышло, конечно, не очень прытко. Сам до того боевыми искусствами не занимавшийся, пришелец неловко растопырил ноги и, потеряв равновесие, ухнулся на землю вместе с Титом. Впрочем, того такой конфуз нисколько не смутил, а, напротив, даже озадачил.
– Мудрено, – поднимаясь на ноги и помогая подняться Булыцкому, прогудел тот. – Только самому валиться негоже.
– Знаю, – кивнул школьный преподаватель. – Только для меня наука эта – то же, что и для тебя. И разница только в том, что я про нее ведаю, да хоть и краем глаза, но видел. А теперь с тобою на пару и сам учусь. А ну, давай еще раз, – отдышавшись, попросил он. – То же самое, без прыти только. Иначе попробую.
– Как скажешь, – пожал плечами дружинник.
– Балакай меньше, – проворчал в ответ пенсионер. Снова замах, и снова неуклюжая попытка броска. И снова. И снова. То так, а то иначе ноги переставляя, то одно бедро, а то и другое подставляя, экспериментировал пришелец, по наитию выискивая, а как ловчее и правильней-то. – Роздых! – наконец, как показалось ему, найдя и запомнив движение, без сил опустился на траву пожилой человек.
– Мудреная наука у тебя какая-то, – потирая намятые бока и покряхтывая, присел рядом Тит.
– Слушай, – не желая уходить в сторону, принялся объяснять пришелец. – В морду дать – оно тоже дело непростое. Можно так, а и иначе можно. Как ты, с замахом. Прямой, снизу. Кто-то сноравливается и ногой. Так вот, ты слушай, – видя, что собеседник собрался возразить, продолжал Булыцкий, – остановить, удар отвести да против ворога его же силищу развернуть – вот она, наука грядущего. Только освоить ее – труд великий… Через повторы, боль, пот и кровь.
– Это как так: ногой в морду? – с трудом переводя дыхание, просипел бородатый мужик. – Не дотянешься ведь!.. Ишь ты! Ногой! Да и на что? В сече ты, что ли, кулаками махать будешь?
– Умеючи – дотянешься, – уверил его Николай Сергеевич, а потом, подумав, добавил: – А в сечах и ни к чему, пожалуй… Порубят ведь.
– И что выходит, – с трудом переводя дыхание, просипел собеседник, – каждый день, что отрок скакать, да за то, что и не надобно совсем?
– Выходит, так, – кивнул головой трудовик.
– Ты, Никола, прости, но не про меня наука такая, – сипя, помотал головой тот. – Животики, они дороже. Вон, бока поотшибал все, падаючи. Да еще и ни за так.
– Я сейчас бить буду. Мне бока помнешь.
– Негоже, Никола, людям в возрасте дурачиться, как дитям малым.
– С чего?
– А с того, что – срам.
– Сыт ежели по горло, так и говори, – оскалился преподаватель. – Думал небось, что все разом и как на скатерти-самобранке: само собой. Да и ни за так, то ты лишку хватил. Откуда знать-то?
– Ты лучше против конников что удумай. Вот оно – дело доброе даже и в сече. Спешить с коня, да так, чтобы самого живота не лишили.
– В сечах ни разу не рубился, а тут тебе – против конника что дай.
– Так ты и кулаками махать, сам говорил, не научен, а взялся.
– Ты не путай. С кулачником можно и так и сяк. И медленней попросить, и замереть, и повторить. А коню поди ты что объяснять. Сшибет, а пуще затопчет. Нет, Тит, тут мне не по силам. Сам возьмись, дружинник ведь! – неожиданно предложил Николай Сергеевич.
– Прости, Никола, – Тит решительно мотнул головой, поднимаясь на ноги, – не помощник тебе тут я, – сказав это, он, сопя, поковылял прочь.
– У, черт! – беззлобно выругался вслед пенсионер. Впрочем, другого он и не ожидал. То уже, что Тит сам напомнил про древнюю свою просьбу, а паче еще и пришел в указанное время и место, а еще и что думает об этом рассказал – уже спасибо. Хотя, конечно, жаль, что ушел. Разошелся преподаватель и даже во вкус вошел. Ну, разве что действительно бока намял, даже и не падая. А каково Титу сейчас, так и представить себе Николай Сергеевич не смог. – Ты хоть в баню сегодня приходи! – крикнул он вслед товарищу. – Кости прогреешь после наук!
– Спасибо тебе, мил человек, – развернулся тот. – Да честь больно велика… Вон не сдюжил, а еще и в баню!
– Я, думаешь, сдюжил, – проворчал в ответ трудовик. – У самого все ломит. Ежели в баньке не распариться, так и завтра разогнуться – беда!
– Благодарю за приглашение, – придерживаясь за бок, просопел Тит.
– После вечерни и приходи. И телу роздых, и костям – отрада.
– От Бога ты человек, – поклонился в ответ тот.
– Каков есть.
Удивительно, но вопреки годам своим расцвел, помолодел Николай Сергеевич: румянец на щеках заиграл, да повадки медвежьи, кои, казалось, навсегда прилипли со времен преподавательской деятельности, куда-то улетучились. Уже и улыбаться начал пожилой человек, и каждый Божий день с благодарностью встречал и провожал, да не так: «День откоптил, и слава Богу!», а по-настоящему! До восторга! Раньше, бывало, до школы только доковылял, а уже устал, а тут живчиком с утра до ночи носится – и ничего. И мысли худые мало-помалу улетучились. То, бывало, без анальгина и дня не представлял: к обеду по черепушке боль пульсирующая растекаться начинала от бед каждодневных да общения с клоунами типа БКМ-а[79]. Ну да и ученики хлопот добавляли. Булыцкого, воспитанного еще в жестком советском духе, до трясучки бесила их вольготно-неуважительная манера общения со старшими. Ну и понимание само, что он в школе – так, экспонат в музее. От безысходности и от безденежья. И все задумки пенсионера: как то музей краеведческий да артель по производству валенок – скорее лично для души. Доказать себе самому, что еще есть порох в пороховницах. Начальству же – так, средство утихомирить буяна да по телеканалам, пусть бы и местным, но засветиться. Ну и то, что в итоге отжать можно было, простите, обменять на айфон последней модели.
Здесь же ничего этого и в помине не было. А была востребованность навыков и знаний, почет и уважение, даже со стороны великого князя, не говоря уже о мальцах, был свой дом с печью и радость от успехов. А еще – женка на сносях, да воздух свежий, да пища не из опостылевших сетей. К тому – физические нагрузки: покосы, кузница, да и просто ходьба, а со дня сегодняшнего еще и искусства боевые. И баня по-черному как минимум раз в неделю. Подтянулся Николай Сергеевич, окреп. Уже и тоска по дому да оставшимся в грядущем родным отпустила, уступив место деловитой мудрости да хватке крепкого хозяйственника, к которому уже и соседи нет-нет, да за наказом дельным обращались. И это, между прочим, трудовик считал одним из главных своих достижений.