– Думаешь?
– Сердцем чую, да его-то и не обманешь. Что на душе лежит, как на духу и поведала. А голова у нас – ты. Тебе дальше и думать.
– Благодарю тебя, Аленка. Науку дала.
– Муж да жена – одна сатана. Отдохнул бы, – снова улыбнулась она. – День навылет на ногах, да еще и горячка твоя.
– Что?
– Не злоба то была. И самому же ведомо, что не она. Так ведь?
– Так, – поколебавшись, кивнул мужчина.
– То, как покрывало, сквозь которое не углядеть… Глаза под ним спрятал, и не видать ничего. Откинул – так и вновь зрячий.
– Ты о чем?
– О том, что душу твою, видать, уже Бог с Дьяволом самим делить начинают; то один, то другой к себе зовет. Как Бог на небеса, так и свет ты несешь. Как Дьявол, так и слепнешь да дела лихие творишь. Оно, видать, сума твоя уж полна; мож, пора и обернуться да поглядеть, чего там, за спиною лишнего.
– Что же вы про суму заладили: ты, Милован… – внезапно оборвался он, вспомнив про необычный свой сон. Впервые, наверное, за полгода. И ведь правда: после визита Ягайло с братьями своими ни тебе приступов не повторялось, ни снов подобных, а тут, да на месте на ровном. Поприметил уже учитель, что такие вещи никогда просто так не происходят. Уж если стряслось, то жди беду, хоть бы и слово то сначала обычное. А слово, оно за собой и дело подтягивает.
– Так и ведомо: путь к Богу – не близок да через тернии. Грешки да грехи, что в дороге случаются, – в суму, сума – на замок, да назад тянет.
– Мудрено.
– Мудрено.
– И как понимать слова твои? В головушке-то не укладывается.
– Тут не мне тебя поучать, ибо мужья головами понимать все стремятся, тогда как женки – сердцами. Та семья хороша, в которой и сердце и голова – воедино. Там и мир, и совет, и любовь вместе с ними.
Булыцкий ничего не ответил, да лишь головой покачал, да, поднявшись на ноги, в опочивальню пошел. Усталость сегодняшнего дня как-то разом навалилась, подавляя и душу. Так, словно бы и в самом деле за спиной вдруг рюкзак полный камней оказался. Тот, в который мужчина старательно, год за годом собирал встречающиеся на пути булыжники, откладывая их, как зверек на зиму орешками запасается. Улегшись и свернувшись калачиком, он разом провалился в тяжелое забытье без сновидений.
Наступившее утро стерло из памяти волнения дня предыдущего, забрав с собой худые мысли и обиды. Поднявшись на ноги и истово помолившись, Булыцкий принялся носиться, изо всех сил ратуя за внедрение новаторских идей. Тем более что те находили применение…
Немного времени, и коробейники, оценив машину для бега, как один начали осваивать новинку, благо Булыцкий распорядился первые два десятка раздать почти за бесценок. Он бы и за остальные символически взял бы, да вот только столкнулся с той самой пресловутой халявой: народец, задарма получивший необычное транспортное средство, в общем по-хамски отнесся к дарам, совершенно не заботясь о его сохранности. Столкнувшись же с необходимостью дальнейшей отработки, начали они бережней обращаться с конструкциями.
Тит за дело принялся, выдумывая, как бы ловчее пешим против конных. Вот только получалось, как говорят: «и смех, и грех»: в первый же день под копыта угодил, да только Богу одному ведомо, как не покалечиться ухитрился. Впрочем, этот инцидент совершенно не отбил у Тита охотку к занятиям, и, оклемавшись, через пару дней он снова за дело принялся. Единственно, что теперь уже не на лошадь пер, а из пацанов выбрав несколько человек и попарно усадив их на плечи друг другу, продолжил свои эксперименты.
Стараниями Леля в специально отведенном рукаве наконец появилась первая мельница с водяным приводом. Тут, правда, сказался недостаток опыта. Поработав всего день, треснул шкив, заклинив механизм передачи усилия с колеса на жернова. Балка, служившая валом, лопнула, попутно повредив еще пару механизмов.
– Шибко длинный, – и так и сяк изучив поломку, сделал вывод Лель. – Иначе надобно. Его бы покороче…
– Так то – все переделывать придется, – уныло отозвался трудовик, втайне гордившийся своей конструкцией.
– Вон жердина какая, – не замечая реплики товарища, в своем традиционном стиле продолжал Лель. – А ты – березу сюда. Нет бы спросить поперву. Тут дуб нужен.
– Так тебе же чертежи поперву показывал! – опешил трудовик.
– Жердину – дубовую, да обхватить обручами, – Лель замолчал, тщательно изучая место излома. И хоть нет-нет, да выбешивала Булыцкого неторопливая манера общения товарища его, а ведь и он залюбовался, следя за движениями старика. Тот, внимательно изучая породу, то ладонь прикладывал, то ухо. То костяшками пальцев несколько ударов отбивая в места определенные, ладонью другой руки водил по балке, словно бы что-то там выискивая и выслушивая. – Тут, – управившись, уверенно ткнул он пальцем в одну точку, – тут и тут. Тогда сдюжит.
– А на меня не серчай, – продолжал он. – Картинки-то показывал; таить тут нечего, да только не растолковывал, что да зачем. Знал бы я, на что все это, так и сразу бы растолковал. Вон как с кузовками твоими да машинами для бега.
– Прости, – сообразив, что старик-то и прав, стушевался Булыцкий.
– Будет тебе река жернова ворочать, – усмехнулся старик. – Не кручинься.
– А чего только мне-то? – воспрянув, снова подбоченился пожилой человек. – Наша с тобой – первая. Пока отработаем, да притрем, да привыкнем, а там – и еще повырастут мельницы. Дело-то не хитрое, а полезное ух как!
– А жердину дубовую надобно бы.
– Ох, заладил: дубовая, дубовая. Будет тебе она!
– Обтесывать – беда, – не слушая, скорее сам с собой рассуждал мастеровой. – Умаешься топорами тюкать.
Теперь уже пенсионер призадумался. Крепко так. В самом деле, зациклившись на производстве бумаги, он и как-то из виду упустил совсем, что, имея в распоряжении механический привод, можно внедрять новые методы производства. Та же самая пилорама! Механизм практически есть. После успеха с косой-литовкой не виделось пришельцу проблем в изготовлении полотна пилы большого размера. Только балку бы прочнее!
Да, повозиться придется, но игра стоила свеч. Ведь в конце концов еще в Древнем Риме использовались такие! А с тех пор времени утекло уже сколько! А раз так, то, отправив за кузнечных дел мастеровыми, начал, советуясь с помощником своим башковитым, эскизы первые набрасывать пилорамы будущей.
Вот только уже сейчас понятно было: еще одно колесо ладить придется. Очень пришелец сомневался, что усилия, передаваемого неторопливым течением реки, хватит на то, чтобы раскрутить сразу оба механизма: и жернова мельницы, и вал пилорамы, хотя попробовать стоило.
– Да и квадрат он круга зело крепче будет, – все так же монотонно бубнил плотник. – Круг – он хитрец: как не переверни, а все не свалишь. Крутиться да вертеться будет, а все одно, не обманешь. Да, прочности в нем нет, сметка только и одна. А в квадрате хитрости нет. Мощь да крепость. С места не сдвинуть да не переломить. Квадрат надобен, – словно бы читая мысли товарища, разговорившись, не мог остановиться старик.
– Ты, Лель, вот чего, – встрепенулся пенсионер. – Теперь ведомо тебе, на что оно все. Ты за труд не сочти да сделай, чтобы чин чином все… – и пока мастер по привычке своей переваривать начал информацию, предпочел быстренько смыться, понимая, что этот разговор может затянуться до самого вечера.
Впрочем, причиной бегства был не только специфический стиль общения плотницкого. В посаде уже поджидал его смекалистый парнишка по имени Ерш, от безысходности на эксперименты готовый. А тут еще в сукне потребность, а к ней – обида на ткачей местных. И хоть несколько централизованных заказов оживили интерес со стороны и купцов, и мелких производителей, в очередной раз показалась слабость одиночек-поставщиков: и текстура, и цвета материи получились настолько разными, что даже и кузовки оттенками пестрели всякими! А что там говорить о форме для потешников?! А времени на это все надобно – так и просто беда. Вон, пока под кузовок убранство полотна готовили: меряли, резали, сшивали, пока с потягами лаялись, не желавшими нововведение принимать, ибо за нее, как выяснилось, им и расплачиваться надобно было, оно и времени утекло – прорва. Так что уже и не чаял Булыцкий, что хоть и к Рождеству хотя бы и половину мальцов одеть успеют.
А тут еще, как на грех, бабы-пряхи, как одна, особачились на пенсионера за то, что с прялками новыми выработка увеличиваться начала, а с ней и цены вниз поползли. А обозлившись, нет-нет, да при встрече кто с коромыслом, кто с поленом, а кто и с тряпкой мокрой гонялись за новатором, вереща и причитая на все лады.
– Ах ты аспид проклятый! Душегуб!
– Сказано же, – тикая от очередной разъяренной бабы, орал в ответ Николай Сергеевич, – прялки с колесами берите!
– Он еще указывать будет! Мужью прялку на чертовщину его сменить! Бога побойся!
– Вот и сиди с пряжей своею никому не нужной! А я еще сподоблюсь да соседкам твоим раздам!
– Вот и сиди с пряжей своею никому не нужной! А я еще сподоблюсь да соседкам твоим раздам!
– Тьфу на тебя, проклятый! – запнувшись и со всего маху влетев в заросли крапивы, всхлипывая и размазывая по лицу слезы, выругалась преследовательница.
– Ух, упертые, – переводя дух, проворчал Булыцкий. Впрочем, эта погоня, в отличие от многих предыдущих, дала пищу для размышлений. Ведь если в лоб не получается задачу решить, то почему бы не попробовать иначе? Пусть мужья и дарят бабам своим станки ножные, но не прялки. А раз так, то имело смысл разузнать, кто в последнее время к кому сватался, да попробовать диковины свои предложить. Только в этот раз – уже не безвозмездно, ибо понял вещь простую пришелец: дармовое и не ценится совсем.
И пусть по такому раскладу новинка сначала через тех, кто побогаче да познатнее пойдет. В том тоже, чуть подумав, пенсионер свои выгоды углядел: у таких она точно не залежится, а с умом использоваться начнет. Оборотистые точно выгоду увидят от большего количества пряжи, что хоть для себя, а хоть и для продажи. А раз так, то и ткачам – повод задуматься; пряжи-то цена еще вниз пойдет, так и за сукно уже драть столько не получится. Покупатели не поймут. А раз так, то хочешь не хочешь, но про увеличение производительности задумаешься. А там – и потребность в дополнительном сырье, и, значит, стимул к развитию животноводства, а может, и к дополнительной экспансии в новые земли… Хотя и не факт, конечно, что знатные на продажу изготавливать возьмутся материал.
Вот так, мало-помалу, шаг за шагом пожилой человек двигался вперед, делами да словами своими ратуя за ускорение перехода от натурального обмена к товарно-денежным отношениям. Производительность увеличивая да за унификации ратуя, технологии новые внедряя да торговлю розничную постепенно, плавно, да развивая. Ведь и понятно было, что пока нет потребности стабильной, нет смысла и артели организовывать. Здесь перед трудовиком остро встала проблема сродни той, на которую в свое время наткнулся Эдисон, мало ведь лампочку изобрести. Надо так сделать, чтобы она востребованной стала! А как? Да тех же юнцов одеть, да кузовки, полюбившиеся горожанам, обить. А еще – скатерти в обиход ввести и, может, еще чего… Форму в университеты – ученикам, например. А если стекло научиться, то и на занавески, дай Бог, использоваться начнет. Так, мало-помалу, и, даст Бог, в страны заморские сукно работы тонкой пойдет из Руси Московской. И ох, как учитель верить хотел в то, что еще при его жизни случится то! Оттого и спешка такая.
И зашевелилась неуклюжая, ориентированная на натуральный обмен система! Затянули свои напевы пряхи, на веретена наматывая нити тонкие, сновальщицы статно начали их натягивать, чтобы потом, зарядив их в примитивные ткацкие станки, размеренно приступить к наработке тканей, которые и выменивались бойкими коробейниками на вещички, в хозяйстве необходимые.
Такая неспешность хоть и понятна была Булыцкому, а все равно раздражала. И хоть по задумке пожилого человека, появление в селах менял-коробейников должно было ускорить процессы, хоть чуть, но, обострив конкуренцию среди кустарей, не очень-то это и помогло. Народец-то и сам мог себя обеспечить практически всем необходимым. Вот и получалось, что венцом системы, насильно внедряемой Булыцким, должно было стать появление простейшей разменной монеты в больших количествах да обострение конкуренции за счет появления новых, более эффективных производителей. Ну и крупных централизованных заказов, за которые и ратовал сейчас пришелец.
Вот тем и приглянулся Ерш Николаю Сергеевичу, что юн был да горяч. А еще – что опытом не обременен богатым, а потому и не зациклен на неторопливых дедовских методах работы. А еще – смекалист! И в нужде! А раз так, то, по прикидкам трудовика, идее модернизации средства выживания огромного семейства не противящийся. И хоть ткачеством, по обыкновению, женщины в доме занимались, «добро» на эксперименты дать мог только старший в семье; то есть Ерш. В общем-то так и вышло. Паренек действительно не по годам смекалист оказался. Понимал, чертенок, что, во-первых, одним ткацким станком семейство такое не прокормить, как ты не пыжься, и, во-вторых, и это – самое главное, – что не один он такой сукно продает. Так и коробейникам бойким – что у него, что у соседа материал выменивать, разницы ж никакой. Кто больше даст, да сговорчивей в цене будет – тот и в почете. А мальцу ох как в почете хотелось быть, да еще и денег за то зарабатывать! Потому и отозвался сразу же на пенсионера предложение. Не думая и не рассуждая почем зря. И принялся пожилой человек за дело, вкратце объяснив, чего добиться хочет.
Понятно, что о механическом станке речи, в принципе, не шло пока. Ну хотя бы потому, что технология производства стали пружинной неведома пока. По задумке трудовика, речь шла лишь об оптимизации процесса: модернизация ремизного аппарата, заменой жгутов для крепления на мобильную раму со сменным бедром, легко регулирующим количество зубьев, и, как следствие, качество и плотность изготавливаемого полотна: от грубой рогожи до неплохого сукна. Изменили и систему подачи нитей, пристроив позади этажерку с целым набором бобин, на которые были намотаны нити. Для производства сукна, конечно, такая схема не годилась, и валяние все равно было нужно, но для более простых изделий – вполне себе. На том пока остановились; осваивайте, что есть.
И закрутилось, завертелось! Ерш, осадив было закудахтавших женщин, заставил их изучать непривычную для себя систему, благо тут еще и трудовик на хитрость пошел: задаток за заказ большой дал, да еще и в сроки жесткие. Помаялись. Пошумели. Освоили, в конце концов. Оценили. Дали ткань!
А Булыцкий между тем про пилораму хлопотал далее. Лель, поворчав по поводу мудрености конструкции, тем не менее предложил свои выкладки: как сделать так, чтобы и то и другое разом… Тут, правда, Булыцкий забраковал, слишком система получилась сложной да громоздкой. Всяко упрощать надо было.
– Два колеса ставить надобно. Рядом, – подумав, прогудел старик. – Оно, иначе, шибко мудрено. Не сладишь, – поглядев на каракули товарища, учитель кивнул, соглашаясь с его аргументами.
– Твоя правда. Не годится так никуда. По-твоему будем: две мельни.
– Недалече по течению в посаде местечко есть с водой быстрой. Там бы колесо второе ставить, – на своей волне продолжал вещать мужик.
– Чего раньше не говорил, а?! Где оно?
– Только место то, говаривают, гиблое. Народу затянуло – прорву. Худое место. Русалки да водяные, сказывают, там. Боязно.
– Покажешь? – Булыцкий повторил свой вопрос.
– Поперву бы службу там отслужить. Иначе – навряд ли кто.
– Покажи. Решим с попом! – уже потребовал преподаватель.
– Отчего не показать-то? – наконец очнулся старик. – Завтра утром и пойдем.
– Вот и славно.
– Только без попа там вряд ли кто вызовется, – монотонно продолжал тот.
– Будет, будет тебе поп! Будет!
– Ну так и с Богом, – не стал распространяться на эту тему Лель.
Оставив мастерового, Николай Сергеевич крепко так озадачился: вроде и суеверия, да все равно не перешибить их ни плетью, ни обухом, ни мечом. А раз так, то и к служителю – дорога прямая. Вот только после конфликта с Фролом да послушником его навряд ли договориться можно. Ведь запали слова Алены в душу пенсионера: злой новый дьякон. Нехороший. А парнишка, что при нем – так тот борз да вдобавок – глуп. А еще, скорее всего, злопамятен. И хоть не видел преподаватель проблем, чтобы к другому кому обратиться за помощью, а все одно – с этими мириться как-то надо было. Ну, во-первых, среди духовенства Фрол человеком не последним был, раз его для общения с Николой сам Киприан избрал. А раз так, то, волею владыки прикрываясь, кто его знает, какие он там слухи про обидчика своего распространял, властью такою пользуясь. А во-вторых, Аленке уже рожать пора подходила, а тут хочешь не хочешь, а крестить младенца надо. А крестным отцом, опять же, по воле Киприана, не кто иной, но Фрол назначен был. И хоть здесь выбора не было у служителя никакого, и обязан он теперь был за отроков воспитание духовное взяться, не хотелось пришельцу, чтобы так: камень за пазухой держа. А потому замиряться надо было с Фролом. Как? Да Бог его знает!
Размышляя на эту тему, Булыцкий носился от артели к артели, следя, корректируя, подсказывая. И мало-помалу все двигалось. Станок ткацкий у Ерша в доме заработал; глухое неприятие новинки со стороны женщин было переломлено с первыми успехами и уже вовсю нарабатывалось сукно весьма недурного – по привычным, конечно, меркам – качества, с заморским, правда, пока в сравнение не идущего.
Очередные стрельбы показали эффективность картечных зарядов. Деревянные ворота, в которые палили из пушек, ох как черепками изрешетило, наглядно показывая и разлет поражающих элементов, и их скорость, а значит, и убойную силу орудия. И хоть били шагов с двадцати, а все одно – не шутки по меркам этого времени. Тут, если стенка на стенку, ох какое подспорье против наступающих орудия такие! Вот только ропоту много от воевод. Мол, не по Божьи это, когда пусть бы даже и ворога да чугунные чушки по живому секут[84]. Грех! А тут еще и Милован, памятуя о последнем разговоре, мешки эти порохом начинил вперемешку с чугунными частичками да пару «гранат» подорвал, демонстрируя их действие. Как поняли воеводы, что им друзья предлагают, так и креститься яро начали. В итоге решили, что пока ограничатся ядрами каменными. А те черепки, что уже нарублены, сховать подальше, а при случае так и вообще на что другое пустить. За это Милован впрягся, на себя заботы взяв.