– Чего уставились? – подняв голову, трудовик прикрикнул на собравшихся по наказу Дмитрия Ивановича холопов. – Рогожи несите, чан с водой ставьте кипятиться! Отрезы где?! – привел он в чувства неуверенно крестящихся мужиков, быстро распределив, кому и чем заниматься должно. Под его энергичные окрики собравшиеся принялись оживать, сосредоточившись на конкретных указаниях пенсионера. А тот одного за другим принялся осматривать мужей, по ходу указания давая холопам, что с кем делать.
Раненых немного было, да и не мудрено – те в основном в дороге и сгинули, пурги не пережив. И хоть и принято было, что князья за людей своих в ответе, тут едва ли можно было винить правителей в случившемся. Почти все, за исключением тверского князя и еще пары дружинников, до смерти померзли или просто в пурге той, отстав, потерялись. Ведь даже те ратники, выжить кому Бог решил, обморожения получили. Литовские, в сапогах шедшие, – серьезные. Да так, что троих и не чаял спасти пенсионер. Тут кроме рук или ног ампутации уже и помочь вряд ли чем можно было. А как ее делать, да и кому? А пес его знает!
Помолившись рьяно, этих, в первую голову водою теплою омыв, приказал трудовик отдельно переложить. Так, чтобы им первым, как отвары готовы будут дезинфицирующие, ноги с руками почерневшие перемотать. Авось и обойдется. Русичи же, обутые в добротные войлочные валенки, пострадали меньше, лишь переохладившись порядочно, пока до крепости добрались. Несколько раненых, невесть как все-таки до Вязьмы дотянувших, теперь, перевязанные, лежали в стороне, но Булыцкий скорее к тому склонялся, что и их не спасти. Потеря крови да переохлаждение… Нет… Не надеялся даже, хоть и молитвы втихаря прочитал. А вдруг…
Среди таких и тверской князь оказался, стрелу в плечо получивший. И если сама по себе та рана большой угрозы не представляла, то усугубившее дело воспаление, а к нему еще и обморожение не оставляли князю ровно никаких шансов. Вот и получилось, что из двадцати восьми добравшихся до Вязьмы дружинников по семерым, по прикидкам Николая Сергеевича, уже можно было смело заказывать молебен за упокой.
– Некомат я, сурожанин, – сидя рядом с неподвижным князем, то промывая начавшую уже смердеть рану, то смачивая покоящуюся на лбу тряпку, то поднося к окровавленным губам бывшего союзника плошку с крепким отваром, горестно бубнил купец. – Вот она, судьба-судьбина. Думал ли ты, что ль, что нам с Ванькой, грешникам окаянным, поверив, один на один с Дмитрием Ивановичем останешься? Думали, что ль, мы с Вельяминовым, что, гордынею собственною ослепленные, лишь куклами тряпичными в руках генуэзцев проклятых окажемся?! Кунов блеск манит. Кунов блеск двери все открыть сулит. Кунов блеск ума лишает. Я, что ль, ведал, что так оно все обернется? Великий князь Тверской, помыслами о княжестве едином ведомый, и пес смердячий, за посулами пустыми пошедший. Великий муж, а уж и на мосту Калиновом, да предатель – оплакивающий его. Справедливо, что ль? Тебе бы сейчас плечом к плечу с Дмитрием Ивановичем. Толку, что ль, было бы… Прости меня, Михаил Александрович. Христом-Богом молю, грех великий, – обиду с души сбрось. Бог видит: живот, что ль, свой, не кручинясь, отдал бы, тебя бы только спасти. Эх, Михаил Александрович, свет-человек. Думал, что ль, я, смерд, что самолично тебя оплакивать буду да прощения просить? Вот она, воля Божья, предателя карающая. – Булыцкий, мечущийся между ранеными да в сторону пары той поглядывающий, вдруг замер, сообразив, что Некомат, как ребенок малый, слезами зашелся. Что мамка, голову умирающего на руках держа, тот трясся, тщетно рыдания задавить пытаясь. – Вот, что ль, как оно, Михаил Александрович, – продолжал между тем сквозь слезы здоровяк. – Столько я народу под меч подвел, а лишь сегодня по-настоящему смерть почуял.
– Н-нет, – чуть глаза приоткрыв, едва слышно просипел князь. – Н-нет об-биды на т-тебя.
– Молчи, – встрепенулся Некомат. – Молчи! Сил побереги! Тебе еще Вязьму отбивать! Никола! Никола! Жив он! Жив, соколик!!!
– П-п-про… прощаю, – напрягшись, продолжал муж. – Е-жели… Про-т-тив Дон-ского еж-жели. С того… Со света… Пр… прокляну, – выгнувшись на секунду, словно бы по телу его прошел высоковольтный разряд, вдруг расслабился князь.
– Душу… Душу светлую Богу отдал, – Некомат поднял заплаканное лицо, в упор на Булыцкого глядя.
– Дьякон где?! Где Фрол?!
– А пес его знает! – отозвались мужики. – Найти не может никто!
– Шельма! – зло выругался Булыцкий и, оставив раненых на попечение холопов, вышел на улицу.
За беготнею своею времени счет потеряв, Николай Сергеевич тут же глаза руками прикрыл, защищаясь от нестерпимо-палящего солнечного света, отражавшегося в миллиардах сияющих снежинок; то день уже в разгаре самом был. По крепости торопливо сновали люди и, направляемые короткими распоряжениями суровых воевод, готовились к обороне. Мужики, что покрепче, поднимали на частокол несколько орудий, из Москвы прихваченных. То Дмитрий Иванович желал при случае еще раз покрасоваться, а заодно и устрашить своего литовского родственника видом и небывалой мощью русских пушек. Еще несколько человек возились с сетями, аккуратно расстилая их на противоположном берегу и присыпая сверху снегом, так, чтобы невозможно было разглядеть ловушки. Кто навесы над частоколом укреплял да хламом всяким обвешивал, так, чтобы в случае штурма как можно больше стрел неприятеля остановить. С десяток мужиков, раскачивая бревна в частоколе, невесть зачем ослабляли его, имитируя пролом. Старики же немощные, рьяно крестясь, ковыляли к небольшой церквушке.
Наперед зная, что просто так ничего Дмитрий Иванович делать не будет, Булыцкий поспешил к валящим стены холопам. Уже заскочив на помост, увидал он, что именно здесь было самое узкое место между берегами. Это плюс обрыв, вынуждавший противника делать пусть невысокий, но прыжок, превращало излучину в место идеальной ловушки. А для того чтобы задуманный фокус наверняка удался, остальные жители Вязьмы кто чем тюкали лед, продалбливая небольшие полыньи. Вытащенную кашу, в лоханках, – ох и матернулся Николай Сергеевич, вспомнив тачки, – под руководством Ивана Васильевича вываливали перед частоколом в ледяную насыпь, возводя еще один рубеж против штурма.
Усмехнувшись, Булыцкий отправился в княжьи хоромы.
– Входи, – отвлекшись от разговора с добротно одетым мужчиной, коротко приказал князь, кивком указывая на дальнюю скамью. Лишь покончив с делом своим и перекрестив молодца, он, отпустив того восвояси, обратился к Николаю Сергеевичу. – Судьба твоя, Никола, видать, в час грозный рядом оказываться, – невесело усмехнулся муж. – Что там, в грядущем, о Вязьме?
– Да ничего, – порывшись в памяти, пожал плечами пенсионер. – То земли Литовские, не русские были. Покойно, кажись, было.
– Гонца отправлю, – задумчиво отвечал Дмитрий Донской. – Даст Бог – дойдет.
– Предали князья литовские, выходит, – осторожно поинтересовался трудовик.
– Ягайло, может, и предал, – тяжко садясь на лавку, отвечал князь, – корону польскую примерить зело как хочет. Витовт – тот вряд ли… Хоть и братья двоюродные, и Витовт верит Ягайле, хоть все больше с кукишем и остается. В клети Ягайло. Деваться некуда ему, вот и мечется, – зло грохнув кулаком по лавке, прорычал вдруг князь. – С помощью Божьей да анафемой самого Патриарха Вселенского смуту подняли на землях Литовских. Понял теперь Ягайло, что сам себя в клеть загнал. И в Великом княжестве Литовском не рады ему, и шляхта, видать, кривится; на что им Ягайло без Руси Литовской-то?
– Мож, и слух то, что Софья в Москву выехала? – осторожно поинтересовался учитель. – Тебя чтобы выманить.
– Выехала, – задумчиво прогудел Донской. – И человек мой верный – с ней.
– Выходит, Ягайло?
– Выходит, он.
– Так и на что ему ссора с братом очередная-то? Своих, что ли, бед мало?
– Я про то думаю, что не ссоры он ищет своей с братом своим, но ссоры моей и Кейстутовича. Ему-то, аспиду, и корону польскую лишь в обмен на княжество Литовское. Вот только кукиш ему, а не земли те, – зло оскалился князь, – Витовт получит, раз уже и дочь отправил! Вот и выходит, что при Витовте не быть Ягайле князем Литовским, а без него тевтонам супротив выйти некому будет! На клоки и княжество его, и его самого порвут.
Шельма он! Что колокола язык; от одной щеки – к другой… Ягайле сейчас одна забота – удержаться. Московский престол ему уже далек. Особенно после того, как с латинянами унию заключил, да и анафеме предан. И шляхтичам он такой не надобен… Ему теперь одна дверь осталась: с братцем замиряться. Любой ценой!
– Тебя разбив, замирение получит?
– Или меня разбив, – ухмыльнулся князь, – или дочь его в полон взять… Просто так, что ли, мы с братом навстречу вышли? Вот только народу с собой взяли – слезы. Вот тут и пересилил нас лукавый. Ладно хоть пушки взял, да дружине наказ: через восемь дней за мной выходить. Одного только в толк не возьму, – чуть помолчав, продолжил Донской. – Почему Сигизмунда отправил, а не Корибута. Всяко надежней. Да и в ратном деле проверен. А тут на тебе – Сигизмунд.
– Тебя разбив, замирение получит?
– Или меня разбив, – ухмыльнулся князь, – или дочь его в полон взять… Просто так, что ли, мы с братом навстречу вышли? Вот только народу с собой взяли – слезы. Вот тут и пересилил нас лукавый. Ладно хоть пушки взял, да дружине наказ: через восемь дней за мной выходить. Одного только в толк не возьму, – чуть помолчав, продолжил Донской. – Почему Сигизмунда отправил, а не Корибута. Всяко надежней. Да и в ратном деле проверен. А тут на тебе – Сигизмунд.
– У меня заряды картечные с собой, – встрепенулся учитель.
– Горбатого могила исправит, – расхохотался Донской. – Да только с горбатого иной раз толку больше, чем с прямого! Угостим ворога! Сигизмунд, которому войско доверил, худой воевода. Что? – Донской расплылся в улыбке, глядя на пораженного Булыцкого. – Думал, самых простых людишек в Литву отправил? Верных самых, да толковых, да надежных! Вон, в Москве таких уже и нет; на чужбине все. Не это, так и Фрола бы выслал давно уже. Да ведаю я, ведаю, – отмахнулся Дмитрий Иванович, не давая Булыцкому и слова вставить, – утек, лис. Оно и ладно, что до того, как готовить начали крепость; нет веры пустоглазому. А утек раз, то, значит, отведают гостинцев гости незваные!
– Думаешь, сдюжим? – осторожно поинтересовался Булыцкий.
– Бог даст, так и сдюжим, – перекрестился Донской. – На то уповаю, что после Мариенвердера Вязьму взять – дело плевым покажется, вот и не отправит Ягайло силу большую. Испугается, смерд. Ей-богу, испугается! Запутался лис, лбами сталкивая родственничков, за живот свой трясясь. А раз так, то сам – в Польшу, а кого из братьев – сюда. На штурм. Выходит, и приступа бояться – дело пустое, хоть и с бомбардами ворог идет наверняка.
– Бог даст, и сложится все, – чуть подумав, кивнул трудовик. – Только, как бы оно там ни вывернулось, помни: Ягайло да брат его Сигизмунд в историю войдут тому благодаря, что титулами высокими одарены будут. Ягайло, аспид, и родственником потому твоим не станет, что королем называться захочет, но не князем. Витовт же, после мытарств, обманов да войн княжество Литовское получит. Вот только воле Божьей уготовано так быть, что суждено ему будет вассалом зваться Ягайлы. Ты бы мне бересты… что упомнил, написал бы.
– Благодарю тебя, Николай Сергеевич, за науку, – отвечал Донской. – Даст Бог, и с умом ее приложить сложится. А с берестой – не обессудь. Негде взять ее здесь. Ступай, – не дав ничего сказать, отпустил Дмитрий Иванович соратника своего. – Мне сейчас каждый муж на счету. Скольких на ноги поставишь, так и слава Богу. – Булыцкий, поклонившись, отправился к раненым.
В избе уже накурено ладаном было – то священник местный молебны вовсю читал о здравии. Чтобы холопам не мешаться, встав в дальнем углу сруба, монотонно бряцал он кадилом, заунывные пения свои творя.
Хоть и не так долго трудовик отсутствовал, а все равно кое-кто уже в себя пришел и, кутаясь в тулупы и рогожки, жался поближе к огню. Этих шестерых повелел тут же в отдельный сруб разместить, и холопы живо принялись выполнять наставление.
– Слышь, Никола, – откуда-то возник Некомат. – Усопших в церковь отпевать отправили без ведому твоего.
– Ладно сделали. Многие?
– С князем вместе – трое. Андрей Ольгердович, слава Богу, жив. Умаялся только; мудрено, что ль? Почивает, – неловко улыбнулся купец.
– Его бы к князю, – рассудил преподаватель. – Люди ратные, им бы перетолковать о своем. Все верней, чем если здесь будет он.
– Так то у князя, что ль, поперву поспрошать надобно, – резонно заметил купец. – А то… – Впрочем, договорить им не удалось. Тревожный гул била заставил мужчин, разом обо всем забыв, выскочить наружу.
В еще распахнутые ворота, побросав свои дела, с воплями и отчаянными матерками сбегались жители, впрочем, успевшие закончить приготовления к осаде. Там же, в распахнутую пасть ворот, уже был виден крупный, не менее полутора тысяч человек, отряд. «У, шельмы!» – разом выругавшись, мужчины бросились на стены, чтобы в случае необходимости помочь обороняющимся.
Литовцы шли на кураже. Видимо, действительно собранные из тех, кто участвовал при штурме Мариенвердера, после которого взять небольшую деревянную крепость казалось шуткой, не более. Передовой конный отряд, привстав в стременах, со свистами и залихватским хохотом настигал торопящихся в укрытие вяземцев.
– Настил! Настил, шельмы, забыли! – бросая встревоженные взгляды то на бегущих к воротам жителей, то на конников, стегающих в пьяном азарте лошадок, то на деревянную конструкцию, связывающую остров и противоположный берег, с которого с гоготом и свистами прямо на крепость летела конница лошадей в семьдесят, взвыл Николай Сергеевич. – Не успеют! Не успеют же! – орал он, глядя на стремительно сокращавшееся расстояние до моста. И хоть последний из жителей успел юркнуть в щелку закрывающихся ворот, уже наверняка было ясно: труд-то напрасный. Укрепившись со всех сторон, главное-то и забыли! И теперь армия неприятеля, пользуясь многократным преимуществом, просто подтащит стенобитные орудия, и город падет.
– Стреляйте же! Стреляйте! – взвыл трудовик, бросившись к пушке, целившей прямо на приближавшийся отряд.
– Гляди, – усмехнувшись, указал воевода, отвечавший за оборону этого участка. – Ух, и горячий прием ворогу сготовлен!
Разом угомонившийся пенсионер перевел взгляд, сосредоточившись на действиях атакующих. Летевшие в бешеном галопе всадники уже ворвались на мост и теперь летели прямо на подклинившие ворота, рассчитывая с ходу взять крепость. Мгновение! И те захлопнулись перед самым носом несущегося в голове конника. Еще одно – и вот уже, укрывшись щитами от атак сверху, захватчики принялись орудовать боевыми топорами, рубя породу и рассчитывая живо пробить в воротах брешь. Еще одно – и вот уже весь отряд на мосту.
Пронзительный свист словно пробудил защитников крепости. Несколько лучников подожгли концы заранее заготовленных стрел и, на мгновение показавшись из-за частокола, отправили огненные молнии, целясь куда-то в основание моста.
– А ну, пригнись! – воевода навалился на высунувшегося за колья пожилого человека.
Треск взрывающегося пороха сотряс морозный воздух. Еще одна секунда, и азартные вопли атакующих сменились бранью, испуганными криками, ревом боли вперемешку с визгами лошадей. Еще один взрыв! И еще! И в небо поднялся столб дыма, сопровождаемый адской симфонией из воплей боли, страха и отчаяния тонущих в треске разгорающегося пламени.
– Что, шельмы, – зло сплюнул воевода, – не ждали?! По местам!!! – проорал он, и немногочисленные защитники, через одного вынырнув из-за укрытия, приготовились к обороне. – Без команды чтобы ни единой стрелы! И без того их кот наплакал! – кулаком пригрозил воевода натянувшему было тетиву молоденькому стрельцу. – Не звали мы их; по доброй воле да за хабаром явились! Выкуси!!! – тыча кукишем в полыхающее месиво, проорал тот.
Булыцкий осторожно выглянул из своего укрытия и тут же поспешил отвернуться. И было от чего. Мост очередной приманкой от Дмитрия Ивановича оказался. Понимая, что неприятель наверняка придет с большими силами, озаботился он так сделать, чтобы на подступах уже тот потери понес максимальные, хоть как-то шансы сторон уравняв, заодно, видимо, и проверив: кто войско на штурм ведет. Заложил пороху под подрубленные заранее опоры да кольями утыкал заостренными снизу так, чтобы при обрушении конструкции противника оглушенного еще и обездвижить. А самой адской ловушкой то было, что он внизу еще и соломы велел подстелить с берестою вперемешку, которая, по замыслу его, вспыхнуть от взрывов должна была. Так, чтобы конницу врага уничтожить да еще и деморализовать максимально, показав, что и с остальными церемониться не будет.
Несколько минут назад и не думавшие о таком бесславном конце всадники, теперь, как на вертелах, корчась на пронзивших их кольях, визжали от боли, моля защитников о смерти. Те, кто участи напороться на деревяшки заостренные избежал, в истерике бились в развешенных тут же сетях, не в силах вырваться из огненной ловушки. Те же, кому-то все же удалось выбраться из адской западни, теперь горящими факелами неслись назад, к собранным у противоположного берега сугробам. Хотя и здесь повезло не всем. Уже через несколько минут лед покрылся неподвижными дымящимися телами, а вой теперь слышен был только из сугробов, куда таки удалось добежать нескольким нападавшим. Сбив пламя, они теперь, визжа от боли, в конвульсиях дергались, тщетно пытаясь усмирить боль.
Оставшееся войско, ошеломленное таким поворотом, понукаемое окриками и яростью, ринулось в атаку, словно бы желая в отместку за товарищей одной волной смести ненавистную крепость заодно с ее защитниками. Войско разделилось на несколько рукавов и, на секунду сбавив ход, выбирая направление основного удара, сгруппировалось, нацеливаясь на заманчиво зияющую в стене прореху.