– Нет, я видеть, просто видеть этого не могу! – кипела и булькала Милка, глядя на то, как Фатима рассеянно перекладывает на скатерти бриллиантовые кольца, серьги, искрящееся алмазными гранями колье. – Мне бы мой валенок Колька хоть бы раз, хоть один-единственный разок, хоть одно такое колечко!..
– Брось, у тебя их куча.
– Ничего не куча! И не такие все! Да погляди ты на нее, она же в них, как в игрушки, играет! Не понимает даже, доска с глазами, какие бабки в руках держит! И какого мужика!!! Да чего он в ней нашел, ни кожи, ни рожи, ни жопы!
– Отбей.
– И отбила бы, если б не воспитание! Тьфу, нет правды на свете…
Милка, впрочем, была права. Фатима не понимала ценности подарков. Окончательно я убедилась в этом в тот день, когда Фатима надела на себя три кольца, сапфировый браслет и серьги с огромными бриллиантами и собралась ехать во всем этом на вокзал. Слава богу, я оказалась дома и как могла втолковала ей, что если она поедет в таком виде на три вокзала, ее тут же зарежут. Фатима молча и изумленно пронаблюдала за моей кровожадной жестикуляцией, поняла, кажется, лишь то, что я почему-то требую снять украшения, и послушно начала стягивать кольца. А серьги я проглядела, и Фатима так и уехала на Комсомольскую площадь – с бриллиантами от Картье в ушах. К счастью, обошлось: видимо, вокзальное жулье тоже усомнилось в подлинности украшений.
– Ты бы, дурак, ей еще брильянт «Якутск-1968» из Алмазного фонда принес! – пилил вечером дед хмурого Шкипера. – Не видишь, что ли, что она цены их не знает? Забери лучше все да в банк положи на хранение, а то нас из-за тебя ограбят еще! Тьфу, связался черт с младенцем…
– Не твое дело, Степаныч… – бурчал Шкипер, но было видно, что он на самом деле растерян. В тот вечер, перед тем как уйти, он с досадой бросил в мою сторону:
– И что вам, бабам, только надо…
– Ну, не мне тебя учить.
– Машину, что ли, ей купить?
– Зачем? – постучала я кулаком по лбу. – На вокзал ездить? Не дури, опять будет деньги на ветер.
– Хоть бы курсы этого фарси открыли, что ли… Один английский везде, а чего нужно, не сыщешь.
– Попроси Ибрагима, он научит.
– Счас, научит он… Сволочь.
С тем и ушел.
Однажды вечером я вернулась из магазина и еще на лестничной клетке услышала страшную ругань, доносящуюся из квартиры. Ругались Шкипер и Ибрагим. Я открыла дверь, поставила на пол сумку с продуктами, сняла и повесила пальто, села на табуретку в прихожей и начала слушать.
– …Не буду я ей это говорить! Не буду, и все! Как я ей это скажу?! Она еще пойдет и с набережной в воду сиганет! Иди сам объясняйся! – орал на всю квартиру Ибрагим. Как обычно в минуты волнения, в его речи резко усилился акцент, и я едва понимала гортанный поток слов.
– А я как?! – гремел в ответ Шкипер. – По-каковски я объясняться должен?! «Ахмед кирдык», да?! Иди, падла, иди, говори с ней, пока я тебя по стене не размазал!
– Сам иди! Я тебя хрен знает когда предупреждал, вот и разгребай теперь!
Слушая, я понемногу начала понимать. Судя по всему, Шкипер все-таки нашел Ахмеда. Следы мальчика отыскались в одной из московских больниц, куда его отвезли после взрыва газа на вокзале, и там он умер, не приходя в сознание. Найти его так долго Шкипер не мог потому, что Ахмед поступил в приемное отделение без документов, и известно о нем было лишь то, что его привезли с вокзала, причем Казанский при регистрации перепутали с Киевским. Теперь надо было как-то рассказать об этом Фатиме, но ни Шкипер, ни Ибрагим не желали брать эту миссию на себя.
Из комнаты тенью показалась Фатима. Она ступала совершенно бесшумно в своих толстых вязаных носках, и я вздрогнула от неожиданности. Не взглянув на меня, она пошла прямо на кухню. Подумав, я пошла за ней.
Увидев нас, Шкипер и Ибрагим умолкли на полуслове. Шкипер машинально затушил сигарету, посмотрел на Фатиму, на меня, снова на Фатиму. Та смотрела на Ибрагима, и ее лицо бледнело на глазах.
– Ибрагим… – голос Фатимы сорвался. – Ахмед?..
Ибрагим пожал плечами, отвел взгляд. Фатима молча закрыла глаза. Две тяжелых слезы медленно проползли по ее впалым щекам. Она опустилась на пол, неловко, боком привалилась к стене, закрыла лицо руками. Ее худые плечи под ситцевым платьем содрогнулись раз, другой, третий… Ибрагим шагнул к ней.
– Стоять, – негромко, глядя в сторону, сказал Шкипер.
Ибрагим ощетинился, как дворовый кобель, только что шерсть на загривке не встала дыбом. Рука его дернулась к карману, в котором могло быть что угодно, от кастета до пистолета. Черная физиономия его была совершенно зверской. Шкипер стоял ко мне спиной, и его лица я не видела.
– Эй, не здесь! Не у меня! Пошли вон сейчас же! – перепугалась я.
Шкипер обернулся, мельком посмотрел на меня, задержал взгляд на неподвижной, скорчившейся фигурке на полу. Не отводя от Фатимы глаз, приказал:
– Вали.
Ибрагим побледнел до серости. Я боялась пошевелиться, сознавая, что с минуты на минуту может совершиться смертный грех. Но минуты шли, а Ибрагим не двигался с места: при этом руку из кармана он не убирал. Шкипер подошел к нему вплотную и очень тихо сказал несколько слов, которых я не услышала. Ибрагим закрыл глаза, и на скулах его заходили комки. Он выругался – коротко, очень грязно – и, ни на кого не глядя, вышел. Резко хлопнула дверь в прихожей. Фатима на полу вздрогнула, не отнимая рук от лица, и что-то горестно пробормотала. Я шагнула было к ней, но Шкипер молча вытянул руку, загораживая мне дорогу.
Он стоял у окна и смотрел на двор. Я подошла ближе. Внизу Ибрагим садился в свой джип. Шкипер в упор смотрел на него, и я чувствовала: вот-вот он может свистнуть в форточку, окликнуть Ибрагима, приказать вернуться… Но чуда не произошло. Черный джип пискнул сигнализацией, сорвался с места и, полыхнув фарами по стене дома, скрылся в подворотне.
– Свинья, – не выдержала я. При этом посмотреть на Шкипера я боялась. Он молчал, но молчание это было наэлектризовано, как грозовой воздух. Опасность шла от Шкипера волной, и мне впервые стало по-настоящему страшно рядом с ним.
– Ты работаешь сегодня? – не глядя на меня, спросил он.
Я не работала, но одна мысль о том, что мне придется ночевать в одной квартире со Шкипером (он явно не намеревался уходить), теперь ужасала меня. Не ответив, я ушла в прихожую, взяла сумку, пальто и сбежала ночевать к соседям. Перед тем как закрыть за собой дверь, я все-таки оглянулась на Фатиму. Видит бог, если бы она сказала хоть слово, хотя бы взглянула на меня, – я бы собрала в кулак весь характер и осталась. Но Фатима даже не пошевелилась. И я ушла.
У цыган было тихо и спокойно: все уехали в Мытищи на свадьбу. Оставшаяся полуглухая баба Оля не задавала никаких вопросов. Но заснуть я все равно не смогла и всю ночь то сидела на разобранной постели, то ходила по комнате, то стояла у стены, напряженно прислушиваясь к тому, что происходило в моей квартире. Но оттуда не доносилось ни крика, ни стона, ни рыдания – ничего.
В пять утра я, так и не заснувшая, с пальто и сумкой в охапке на цыпочках проскользнула в прихожую. В квартире было темно и тихо, у зеркала стоял чемоданчик: значит, дед вернулся из больницы. Я зажгла свет – и сразу же увидела на вешалке кожаную куртку Шкипера. Та-ак… Значит, не уходил.
Несколько минут в моей душе порядочность боролась с любопытством. Последнее, после недолгого сопротивления, пересилило. Я на носках прокралась к полуприкрытой двери в комнату, где жила Фатима, и осторожно заглянула внутрь.
Шкипер спал на спине, разметавшись по кровати и сбросив на пол одеяло. Одна рука его свисала до пола, а другая покоилась на спине Фатимы, которая лежала у Шкипера на плече, маленькая и худая, кажущаяся сломанной куклой. Ее волосы закрывали полкровати, скользили с груди Шкипера на пол. С минуту я молча разглядывала их. Затем тихо отступила назад и прикрыла дверь.
Из соседней комнаты показался дед. Хмуро посмотрел на меня; кивнул в сторону закрытой двери:
– Видала? Дожал-таки ребенка… Весь в папашу, сукин сын.
Я не стала уточнять, что Степаныч имел в виду. Просто повесила пальто на вешалку, потеснив куртку Шкипера, и пошла на кухню искать еду. Вечером Шкипер увез Фатиму к себе.
Зима подходила к концу. Я уже больше двух месяцев не видела ни Фатимы, ни Шкипера: он теперь не появлялся даже для игры в покер. В конце февраля дед улетел в Петербург на очередной съезд хирургов, и я на десять дней осталась одна.
Однажды ночью, уже вернувшись из ресторана, я, вместо того чтобы ложиться спать, стояла у плиты и готовила по рецепту Сохи настой для соседки Анны Владимировны, хрупкой и нервной преподавательницы института Патриса Лумумбы. Разномастные студенты периодически доводили ее до мигрени. Настойка уже приобрела необходимый, почти черный цвет и кипела вовсю, когда в дверь позвонили. Я в недоумении взглянула на будильник. Было около двух часов ночи.
– Кто там?
– Свои.
– Видала? Дожал-таки ребенка… Весь в папашу, сукин сын.
Я не стала уточнять, что Степаныч имел в виду. Просто повесила пальто на вешалку, потеснив куртку Шкипера, и пошла на кухню искать еду. Вечером Шкипер увез Фатиму к себе.
Зима подходила к концу. Я уже больше двух месяцев не видела ни Фатимы, ни Шкипера: он теперь не появлялся даже для игры в покер. В конце февраля дед улетел в Петербург на очередной съезд хирургов, и я на десять дней осталась одна.
Однажды ночью, уже вернувшись из ресторана, я, вместо того чтобы ложиться спать, стояла у плиты и готовила по рецепту Сохи настой для соседки Анны Владимировны, хрупкой и нервной преподавательницы института Патриса Лумумбы. Разномастные студенты периодически доводили ее до мигрени. Настойка уже приобрела необходимый, почти черный цвет и кипела вовсю, когда в дверь позвонили. Я в недоумении взглянула на будильник. Было около двух часов ночи.
– Кто там?
– Свои.
Я открыла. На пороге, держась обеими руками за дверной косяк, стоял Шкипер. Я сразу поняла, что он пьян, и довольно сильно.
Это был первый (и последний) раз, когда я видела Шкипера пьяным. Я не испугалась, но удивилась сверх меры.
– Здрасьте, Пашка, ты чего это?
– Степаныч дома? – не отвечая, хрипло спросил он.
– В Питере…
– Тьфу, слава богу… Ну, впусти хотя бы!
Вариантов, похоже, не было. Я отступила. Шкипер тяжело шагнул в прихожую, прислонился к стене и закрыл глаза. Он был без шапки, и в его волосах мокрыми комками запутался снег. Неизменная кожаная куртка была расстегнута и измазана так, словно ее долго топтали в грязной луже. Присмотревшись, я еще разглядела огромное, размазанное на груди темное пятно.
– Это что?!
– Это?.. – Шкипер неловко провел рукой по куртке, как-то странно улыбнулся. – Это не моя.
– А чья? – У меня ухнуло в пятки сердце. – Шкипер! Ты что… Ты кого-то?.. А ну, пошел вон отсюда, гад!!! Да как у тебя наглости хватило?!.
– Это не я. Санька, падлой буду…
Шкипер не договорил, но мне сразу стало ясно, что он не врет. Только сейчас я рассмотрела кровоточащую, грязную ссадину на его скуле. Поймав мой взгляд, Шкипер провел по лицу пальцами, и они тут же перепачкались в крови.
– Опаньки… Здорово приложился.
Я перевела дух. Собрав остатки самообладания, сухо сказала:
– Раздевайся. Иди в ванную. Тебе помочь?
– Еще чего… – Шкипер сбросил куртку прямо на пол и пошел в ванную. Дверь осталась открытой, и, заглянув, я увидела, что Шкипер первым делом сунул голову под ледяную струю. Это пахло менингитом, но я не стала вмешиваться. Трезвый Шкипер был мне как-то привычней. Я ушла на кухню, выключила плиту, вылила в раковину перекипевшую настойку, ссыпала в банку соцветия валерианы, понимая, что ничего путного я сегодня уже не сделаю, и пожалела, что нет деда. С ним все было бы гораздо легче.
Шкипер прошел в кухню, на ходу вытирая голову полотенцем. Холодная вода сделала свое дело: он выглядел вполне нормальным. Только глаза были совершенно сумасшедшими, и я снова испугалась:
– Да что случилось, скажешь ты или нет?! Зачем ты сюда пришел? Только милиции мне здесь не хватало!
– Ментов не будет. – Он снова странно, криво усмехнулся. – Пока спетрят, чья тачка, пока сыщут… А у нее вовсе никакой ксивы не было.
– У кого – у нее?! – У меня вдруг выпала из рук чашка и со звоном раскололась на полу на две части. – Ты… Господи… Ты убил Фатиму?!
– Это не я.
Я, ахнув, схватилась за щеки. Шкипер сел за стол, опустил голову на кулаки и начал рассказывать: сбивчиво, не заканчивая фраз, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дыхание.
Час назад они с Фатимой вышли из ресторана «Шахерезада» на Гончарной и сели в машину. Шкипер успел только включить зажигание, когда из соседнего переулка вылетела «БМВ» с тонированными стеклами, и по улице застрекотали автоматные выстрелы. Машину прошило очередями насквозь, витрина «Шахерезады» взорвалась осколками, у припаркованных вдоль тротуара автомобилей вдребезги разлетелись стекла. Шкипер был безоружен, не смог дать ни одного ответного выстрела, но ему повезло, как везет лишь раз в жизни: ни одна пуля его даже не задела. Когда все смолкло и «БМВ» умчалась в сторону ярко освещенной Таганки, Шкипер взглянул на Фатиму на соседнем сиденье, убедился, что ей уже ничем не помочь, вылетел из машины (к счастью, дверцу не заклинило) и, не дожидаясь зрителей и милиции, смылся переулками. Стрелявшие могли вернуться, и Шкипер задержался лишь на минуту у полутемного киоска, чтобы купить бутылку водки и выпить ее прямо там, возле палатки, всю целиком, «для устойчивости», как он выразился. Я машинально посмотрела на его грязные джинсы и ссадину на скуле. Шкипер поймал мой взгляд, мотнул головой:
– Это я из машины так вывалился… мордой об асфальт. Сразу не заметил.
– Ты… точно знаешь, что Фатима?..
– Точнее некуда, – глухо сказал он. – А то бы я к тебе ее приволок.
Наступила тишина. У меня стоял ком в горле, и я безуспешно силилась сделать глоток из стакана с водой. Шкипер за столом так же безуспешно пытался закурить. Я видела, что у него дрожат руки.
– А… кто это стрелял? – рискнула спросить я. Шкипер, не глядя на меня, пожал плечами, но я видела: он знает. Внезапно меня словно ударило:
– Ибрагим? Это Ибрагим?!
Шкипер резко поднял голову, взглянул на меня в упор – и вдруг рассмеялся. Этот негромкий смех напугал меня еще сильнее.
– Ибрагим?.. Нет… У него кишка тонка.
– Ты точно знаешь? – простонала я.
– Точнее некуда, – снова ответил он. Закурил наконец, жадно затянулся несколько раз подряд, тут же прикурил следующую сигарету. А я швырнула ни в чем не повинный стакан в раковину и принялась орать. Видимо, сдали нервы.
– Ну что, рад теперь, сволочь? Угробил девочку, свинья?! Доигрался, гад вонючий?! Почему ты ее с Ибрагимом не отпустил, почему, скотина?! Ей же на тебя плевать было, она к нему хотела, ты же это знал, ты же знал, видел, паразит!
– Он меня не лучше, – не поднимая глаз, сказал Шкипер. – И с ним все так же было бы.
– А может, и нет! Он ее хотел в службу по беженцам отвезти! Он бы ее к своим отвел, хоть жива была бы, а теперь… Ну, кто ты после этого, засранец?!.
– Так карта легла. Могли бы не ее, а меня…
– Тебя! Подумаешь! Тебе туда и дорога! Ты сам это выбрал, а она?! Ее кто спрашивал?!
Шкипер молчал. Я остановилась, чтобы вытереть слезы и перевести дыхание, и вдруг увидела, как он судорожно, с силой смял в руке горящую сигарету. Искры посыпались сквозь его пальцы на пол, но Шкипер, казалось, не почувствовал этого. Испугавшись, я подошла, тронула его за плечо. Он закрыл глаза, и я услышала странный, сдавленный звук.
Помедлив, я отвернулась. Быстро ушла в ванную, закрыла за собой дверь и включила воду. И долго-долго сидела на полу, глядя на бьющую из крана струю. Сквозь шум воды из кухни не доносилось ничего.
Когда я вернулась в кухню, Шкипер уже пришел в себя и стоял спиной ко мне у открытой форточки. Я прикоснулась к его руке. Он не обернулся.
– Иди спать, Шкипер.
– Оставишь? – не глядя, усмехнулся он.
– Куда тебя девать.
С минуту он, казалось, думал; затем молча кивнул. Ушел в прихожую и четверть часа тихо говорил по телефону – с кем, я не слышала. Я тем временем разобрала постель в бывшей комнате Фатимы, сменила белье, сложила грязную простыню. Закончив, обернулась и увидела, что Шкипер уже стоит в дверном проеме.
– Ложись.
Он прошел в комнату, сел на постель прямо в перепачканных джинсах. От него страшно несло водкой и бензином, и я подошла, чтобы приоткрыть окно. В комнату ворвалась струя ледяного воздуха, несколько снежинок ударили мне в лицо. Немного подождав, я закрыла створку, пошла к двери и, уже выходя, вдруг поймала в зеркале на стене взгляд Шкипера. Он тут же отвел глаза, но я вздохнула и вернулась.
– Ну, чего ты, Пашка?.. Ну, ладно… Кто ж знал, что так выйдет. Слава богу, хоть сам живой. Сволочи вы все, боже мой, какие сволочи…
Шкипер опустил голову. И сделал то, чего никогда не сделал бы, будь он хоть немного потрезвей: ткнулся мне в плечо. Я погладила его по затылку – как давным-давно, в Крутичах, когда он с кровью оторвал от раны на плече засохший бинт. И, как и тогда, Шкипер медленно отстранился. Не открывая глаз, так и не раздевшись, он лег навзничь на постель и повернулся к стене. Я погасила свет и вышла.
Шкипер ушел на рассвете, когда я еще спала, и после этой истории не появлялся почти полгода. Степаныч, которому снова не с кем было сыграть в покер, даже забеспокоился:
«Застрелили его, что ли, не дай бог?!»
«Мы бы знали, – успокаивала я. – Работает, наверно. Дела…»
Ближе к лету он и в самом деле объявился. О последнем нашем свидании мы оба предпочли не вспоминать, и Шкипер стал, как и раньше, бывать в нашем доме.
Я тогда мало задумывалась о том, зачем, собственно, он приезжает к нам – так же, как в свое время принимала как данность визиты Федора. Тем более что приходил Шкипер не ко мне, а к Степанычу. Последний мог сколько угодно ворчать, что в доме прописался бандит и уголовник с дурной наследственностью, но я точно знала: если бы Шкипер действительно был ему неприятен, Степаныч и на порог бы его не пустил. Они с Пашкой постоянно пикировались между собой на самые разные темы – от ходящего ходуном политического строя России до пагубного влияния Шкипера на Яшку Жамкина, который в последнее время вообще перестал бывать дома. Шкипера Степанычевы воспитательные речи никогда не выводили из себя, он держался спокойно, чуть насмешливо, иногда хамил в ответ, но тоже в пределах нормы. Чувство ситуации у Шкипера было фантастическим, и момент, когда стоит заткнуться, он ловил безошибочно. Дед, впрочем, тоже ощущал границы и ни разу на моей памяти не заговорил со Шкипером о его бизнесе.