– А кто его нашел?
– Какой-то прохожий позвонил. Так, дескать, и так. Окровавленный человек лежит. Документы оказались при нем, деньги, блокнот с телефонами. И билет на поезд. Он, похоже, уже в дорогу собрался. Но напоследок сюда вот потянуло. В общем-то, я его понимаю – навсегда человек уезжал.
– А с чего ты взял, что над ним молотком поработали? – спросил Пафнутьев.
– Мои ребята вызвали сюда машину. Приехали санитары, или как там их надо называть. Один из них увидел на лбу квадратный след от удара и предположил, что били молотком. Это тебе в анатомичке все подробно расскажут.
– Значит, был не один удар?
– Много было ударов. Такое впечатление, что убийца был маленько не в себе. Или не верил в свои силы и попросту добивал человека.
– То есть это было не ограбление?
– Какое ограбление, Паша! Деньги на месте, документы, часы, мобильник. Нет, Паша. Не ищи легкого ответа. След к тебе тянется, к твоим скелетикам.
– А что это за мужик там сидит? Видишь?.. Чего он ждет? Что высматривает? Подойдем?
Но мужик услышал их разговор, подошел сам и сказал:
– Я слышу, обо мне речь. Ничего я здесь, ребята, не высматриваю, поздно уже. Это моего сына убили. А вы, наверно, и есть тот самый Пафнутьев?
– Да, тот самый… Павел Николаевич.
– Мой сын был у вас сегодня утром. Он хотел посоветоваться, как ему быть, жить дальше.
– Я посоветовал ему срочно уезжать из города и никогда здесь больше не появляться. Но он, как видите, меня не послушался.
– Нет, не так дело было. Он послушался, сегодня должен был уехать, но не успел. Хочу, мол, с этими вот местами попрощаться. Попрощался, как видите. Хорошо попрощался. – Мужчина отвернулся и вытер рукавом глаза. – Винить кого-то язык не поворачивается. Сегодня к нам домой заходил их товарищ. Третий. Поговорили мы. Завтра утром уезжает в Запорожье. Он там живет.
– Не надо бы ему ехать в Запорожье, – сказал Пафнутьев.
– Почему? – не понял мужчина.
– Настигнут.
– Как же они его там найдут? Город большой, чуть ли не миллион жителей.
– Я бы нашел… – Пафнутьев помолчал. – За час. – Павел кивнул на участок тропинки, залитый кровью, и продолжил: – Эти ребята так быстро не управятся. Они найдут его к вечеру первого дня своего там пребывания.
– Что же ему делать?
– Бежать, не оглядываясь.
– Куда?! – в полной беспомощности воскликнул мужчина.
– Кольский полуостров, Забайкалье, Камчатка, Дальний Восток, Курильские острова. Мне продолжать?
– Но это же ломка всей жизни!
– А разве это жизнь? – Пафнутьев опять кивнул в сторону кровавого пятна на тропинке.
– Неужели найдут?
– У меня на этот счет нет никаких сомнений, – медленно, по складам проговорил Пафнутьев. – В первый же день после своего приезда в город Запорожье.
– А сам-то он знает, что не надо бы ему в тот город возвращаться?
– Все он знает. С вашим сыном я при нем разговаривал.
– Как же такое понимать? Уже два трупа, а он едет в Запорожье?
– Хотите знать мое мнение?
– Да не возражал бы.
– Слабак. Я не говорю, что он не верит, выражаюсь иначе – ему не верится.
– Поверит. Когда с ним случится что-нибудь похожее. – Мужчина тоже кивнул в сторону кровавого пятна на тропинке.
– Если успеет, – добавил Пафнутьев.
– Не понял.
– Спохватится, мол, что-то обстановка незнакомая. А это он уже на том свете, – с усмешкой пояснил Пафнутьев.
– Ну и шуточки у вас.
– Куда деваться – профессиональные.
На следующее утро Пафнутьев, не заезжая в свой кабинет, направился сразу к дому Евдокии Ивановны. Там уже орудовали ребята Шаланды, шел обыск.
Сам Шаланда сидел в садике, под яблоней, за небольшим столиком, сколоченным наспех из неструганых досок. По другую сторону столика, подперев кулачком подбородок, расположилась Евдокия Ивановна, сбоку пристроился Худолей.
– Присаживайся, Паша. – Шаланда шлепнул ладонью по свободному месту на скамейке. – Мы скоро заканчиваем.
– Как поиски? – спросил Пафнутьев. – Находки есть?
– Пусто, – кратко ответил Шаланда.
– А что они ищут, Павел Николаевич? Подсказали бы мне, глядишь, и помогла бы, – негромко проговорила женщина.
– Обойдемся, – проворчал Шаланда. – А ищем мы, дорогая Евдокия Ивановна, к вашему сведению, тот самый молоток, которым вчера до смерти забили несчастного Мастакова.
– Вы забыли сказать, что забит он злодейски и был совершенно невинным человеком.
– Да, я мог бы так сказать, – твердо проговорил Шаланда. – Но не сказал, оберегая ваши материнские чувства. А перед законом Мастаков был чист. Он заслужил прощение многолетним искренним и чистосердечным покаянием. Закон его простил.
– Ну так и царство ему небесное. – Евдокия Ивановна размашисто перекрестилась. – Теперь и люди его простили. А что касается молотка… Плохо работаете.
– Вы работаете лучше? – заводясь, спросил Шаланда.
– Да, я работаю лучше. Потому что с опережением.
– Это как?
– А вот так! За неделю до вашего сегодняшнего обыска я пришла к Павлу Николаевичу, да? И доложила ему, что у меня украден молоток. Много людей приходили ко мне, когда узнали, кто в праздничную ночь школьного выпускного бала, нажравшись водки, убил мою дочь десять лет назад. Размозжил ей голову булыжником. Так вот. Приходили люди. Соболезнования, сочувствия, утешения и прочее. И любимый мой молоток увели. Приглянулся он кому-то. Ну что ж, и на здоровье. Авось в хозяйстве пригодится. Да, Павел Николаевич?
– Святая правда, – подтвердил Пафнутьев.
– Но это все во‑первых, – продолжала Евдокия Ивановна свою обличительную речь, сидя в саду, под яблоней, за небольшим столиком, сколоченным из неструганых досок.
– А во‑вторых? – тяжко обронил Шаланда.
– Вы что же думаете, у меня не было времени, ума, соображения избавиться от окровавленного молотка? Вы надеялись, будто я, расправившись с убийцей, принесу это орудие священной мести к себе домой и суну его себе под подушку? А кто мне мешает уронить молоток в речку? Пройти в дальний двор и бросить его в первый попавшийся мусорный ящик? В конце концов, я запросто могла утопить этот молоток в собственном колодце. Почему бы и нет?
– А это уже неплохая подсказка, – вдруг, словно проснувшись, произнес Худолей, молчавший до сих пор. – Евдокия Ивановна, конечно, большой специалист в нашем деле. Но и у гениев бывают оговорки, а, Паша?
– Да, конечно. С гениями это иногда случается, – неохотно произнес Пафнутьев. – Но мне бы не хотелось Евдокию Ивановну в этом уличать.
– А придется! – заявил Шаланда.
Полковник с неожиданной живостью вскочил со своего места, подбежал к «газику», за рулем которого дремал водитель, растолкал его и отдал команду:
– Значит, так, Саша!.. Дуй на наш склад! Хватаешь у кладовщика веревочную лестницу, бросаешь ее на заднее сиденье и возвращаешься сюда. Вопросы есть? Вопросов нет! Вперед.
Евдокия Ивановна от своего столика, стоявшего в глубине сада, с улыбкой наблюдала за суетой молодых, крепких, тренированных ребят. Они возились с веревочной лестницей, закрепляли один ее конец на деревянном валу, а второй опускали в темную, влажную глубину колодца. Потом по этой лестнице опускался самый тощеватый парнишка. Все наперебой кричали ему в темноту колодца добрые напутствия, советы, предостережения.
Наконец-то над срубом поднялся кулак, перемазанный черной грязью. В нем была зажата рукоятка молотка. Парнишка перевесился через край колодца и смог отбросить свою находку подальше от глубокого провала, в сухую, высокую, безопасную траву.
– Что вы теперь скажете, уважаемая Евдокия Ивановна? – спросил Пафнутьев женщину, которая за все это время так и не поднялась со скамейки, не проронила ни единого слова.
– А что вы хотите от меня услышать, Павел Николаевич? Признательные показания? Раскаяние в содеянном?
– Ничего этого не будет?
– Тут недавно прозвучало слово «гений». Дескать, и у гения случаются промашки, оговорки, конфузы. Не знаю, с гениями встречаться не доводилось. Но если это слово прозвучало, то скажу так. Случилась не оговорка гения, а злая шутка. Я подсказала Шаланде идею с колодцем, а он, простая душа, и клюнул.
– А молоток? – не понял Пафнутьев.
– Да какой это молоток, Павел Николаевич! Господь с вами. Отмоют ребята и посмеются. Деревяшка. А сам молоток сапожный. У него обух круглый. А на трупе Мастакова, того самого, который убил мою единственную дочь Свету, остались следы от квадратного молотка.
– Евдокия Ивановна!.. – Пафнутьев помолчал, разглядывая яблоки, свисавшие с ветвей над самым столиком. – А откуда вам известно, какие следы остались на трупе бедного Мастакова?
Женщина усмехнулась, легко передернула плечиком и заявила:
– Вы такие смешные вопросы задаете, что я просто теряюсь, не знаю, как вам ответить.
– Да ответьте уж хоть как-нибудь. Я пойму.
– Хорошо. Самый простой ответ будет таков: не знаю. Подвернулись слова о квадратном сечении молотка, я их и произнесла, нисколько не задумываясь над их значением. Считайте, что это еще одна шутка гения.
Женщина усмехнулась, легко передернула плечиком и заявила:
– Вы такие смешные вопросы задаете, что я просто теряюсь, не знаю, как вам ответить.
– Да ответьте уж хоть как-нибудь. Я пойму.
– Хорошо. Самый простой ответ будет таков: не знаю. Подвернулись слова о квадратном сечении молотка, я их и произнесла, нисколько не задумываясь над их значением. Считайте, что это еще одна шутка гения.
– А откуда вам известно, что у молотка, который ребята достали из колодца, круглое сечение обуха?
– Понятия не имею! – сказала женщина и с вызовом вскинула подбородок.
Пафнутьев глубокомысленно хмыкнул и заявил:
– Объяснение не самое правдоподобное, но меня оно вполне устраивает. Боюсь только, что в нем усомнится Шаланда.
– Жора прекрасный парень! С ним-то я уж как-нибудь договорюсь! – с веселой уверенностью заявила женщина.
– Ну-ну, – с недоверием проговорил Пафнутьев. – Желаю успеха.
Обыск в доме Евдокии Ивановны закончился совершенно безрезультатно. Ничего предосудительного не было обнаружено ни на чердаке, ни в подвале, ни в колодце.
Собрались и уехали оперативники. Церемонно попрощался с хозяйкой Шаланда и отбыл на своей личной машине. Правда, напоследок он жестом спросил у Пафнутьева, не поедет ли тот с ним.
Павел ответил движением руки, которое можно было расшифровать примерно так: «Езжайте без меня с Худолеем, накрывайте столик всем необходимым. Обо мне не беспокойтесь. Я подъеду чуть попозже. Хочу Евдокии Ивановне задать несколько деликатных вопросов, которые тебе неинтересны. К тому же они не имеют к делу никакого отношения».
Легкое шевеление тяжелой ладони Шаланды тоже расшифровывалось несколько многословно: «Все понял. Счастливо оставаться. Веди себя прилично. Ждем с нетерпением, сам знаешь, где именно».
Пафнутьев подождал, когда за Шаландой закроется калитка, повернулся к женщине и спросил:
– Скажите, Евдокия Ивановна, а какие у вас сейчас отношения со Светой?
– О! – обрадовалась вопросу женщина. – Прекрасные. Она весела и хороша собой. Мы с ней проболтали всю ночь и в конце концов договорились до того, что скоро увидимся.
– А вы не торопитесь?
– Нет, не тороплюсь. Я дождусь окончания нашей с вами работы. И потом, знаете ли, у нас здесь и у них там, у Светы, слова «скоро увидимся» имеют различные значения.
– Когда вы говорите об окончании нашей с вами работы, имеете в виду третьего фигуранта дела?
– Его, сердешного.
– А что вы приготовили для него?
– А что получится. Мне это безразлично. Я уже сыта, если вы позволите так выразиться.
– Позволяю. Расстояние вас не смущает?
– Вы же знаете, Павел Николаевич, что расстояния в нашем с вами деле не имеют ровно никакого значения. Город Запорожье, остров Пасхи, Огненная Земля, планета Марс. Какая разница? Все это так относительно.
– Другими словами, если вы узнаете, что третий наш фигурант по фамилии Ющенко находится не в Запорожье, а на Марсе…
– То завтра я буду там.
Пафнутьев посмотрел на плотно сжатые губы Евдокии Ивановны, на чуть дрогнувшие бугорки возле ушей. Он понял – женщина не шутит. Если понадобится, завтра она будет на острове Пасхи, на Огненной Земле, на Марсе.
– У вас, видимо, надежные помощники?
– Да, хорошие ребята. Они мне достались от Светы. Это ее друзья. Они помогли мне выжить в это страшное десятилетие. Но сейчас я им поставила условие. Один фигурант мой.
– Они приняли ваше условие?
– Как видите.
Пафнутьев дернулся было переспросить, уточнить, ужаснуться. Но сдержал себя, по лицу женщины понял – не надо. Она была благодарна ему за это недолгое молчание.
– Скажите, Евдокия Ивановна, а эти убийцы могли вымолить у вас прощение?
– Могли. Они должны были прийти ко мне и покаяться. Не прощения попросить, нет, только покаяться. И больше ничего.
– Что вы им сказали бы?
– Я бы сказала так. Уходите и живите как сможете. Эти слова уже были во мне, я уже хотела их произнести. Но они не пришли. Убийцы обрадовались, когда закон снял с них вину и выпустил на свободу. Они почувствовали себя чистыми. Вот после этого для них пути назад уже не было. Ах, вы чистые?! Тогда получайте. По полной программе. Есть один закон, по которому должны жить люди. Око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь, смерть за смерть. Других законов нет. Да они и не нужны. Этих вполне достаточно.
– Значит, третий может выжить? – спросил Пафнутьев.
– Мне бы не хотелось. Нарушится чистота эксперимента. Но я сказала ребятам, как получится. Пусть наверху решают. – Евдокия Ивановна подняла руку, указала на звездное небо.
В этот момент ее ладонь наткнулась на яблоко. Она сорвала его и всмотрелась при свете фонаря. Яблоко оказалось надкушенным.
– А вы знаете, кто его надкусил? – спросила женщина с улыбкой.
Пафнутьев ответил словом, которого секунду назад не было ни в его сознании, ни в душе.
– Света, – проговорил он.
– Правильно, – ничуть не удивилась Евдокия Ивановна. – Света любит этот сад. Она частенько заглядывала сюда все эти годы. Но когда дочка видит меня, тут же исчезает. Видимо, не разрешается им общаться с живыми людьми. Вот во сне – это пожалуйста, а в реальной обстановке – упаси боже!
Месяц назад Шаланда получил служебную телеграмму из Запорожья. «На ваш запрос отвечаем: гражданин Ющенко на прошлой неделе попал в автомобильную аварию, хотя, по данным дорожной службы, трасса была свободной и он шел на зеленый свет. Пострадавший выжил, но находится в реанимации – лишился обеих ног. Лихача установить не удалось, но наша дорожная служба не теряет надежды».
Шаланда не поленился позвонить в Запорожье. Там ему сказали, что Ющенко жив, но до сих пор находится в реанимации.
– Значит, он будет жить? – уточнил Шаланда.
– Да какая же это жизнь! – с усмешкой проговорил его собеседник. – Это уже не жизнь, а что-то совершенно другое.
Смерть Анфертьева
Глава 1
Итак, Анфертьев.
Наша криминальная история произойдет с ним, с Вадимом Кузьмичом Анфертьевым. В самом слове «Вадим» есть нечто притягательное, вам не кажется? Человек с таким именем, вполне возможно, обладает тонким строением души, склонен поговорить о чем-то возвышенном, выходящем за рамки забот о хлебе насущном. Не исключено, что он выписывает какой-нибудь литературный журнал, не прочь посмотреть по телевизору передачу из Эрмитажа и даже, чего не бывает, опрокинув рюмку-вторую, возьмет да и брякнет что-нибудь о неопознанных летающих объектах, о нравственных принципах или о будущем государственном устройстве Фолклендских или Мальвинских островов. А почему бы и нет? Запросто может, уж коли зовут его Вадимом.
Что касается отчества, то и оно вполне соответствует – Кузьмич. Человек этот, как и все мы, интеллигент в первом поколении. Отец его, Кузьма, пахал землю, потом ковал железо, потом где-то сторожил, вахтерил, гардеробничал и наконец помер в доме для престарелых между Кривым Рогом и Желтыми Водами. Сына своего он нарек Вадимом, простодушно полагая, что это название электрической машины. Так тогда было принято. Хотя, откровенно говоря, ему очень нравилось имя Федор. Поэтому наш Вадим, если уж начистоту, где-то в глубинах своих был все-таки Федей.
Теперь фамилия. То, что когда-то усатый Кузьма с завода металлургического оборудования назвал сына ненавистным ему именем, не было случайно. Ну, скажите, разве не слышится в самом этом слове «Анфертьев» что-то нетвердое, поддающееся влиянию толпы? Конечно, человек с такой фамилией почитает за благо примкнуть к большинству, не очень задумываясь над тем, куда это большинство путь держит. Кто-то назвал дочь Индустрией, кто-то окрестил сына Трактором, вот и Кузьма решил не выпячиваться.
Надо сказать, что родительская податливость у сына, у Вадима Кузьмича, приняла иное свойство – какая-то неуверенность чувствовалась в его поступках и даже во взглядах. Но по прошествии времени слабость иногда оборачивалась такой твердостью, что она озадачивала самого Вадима Кузьмича. Например, проучившись пять лет в горном институте, получив специальность маркшейдера, или, как говорили любители красивых образов, став горным штурманом, Вадим Кузьмич вскоре оставил свою профессию, даже не зная толком, чем будет зарабатывать на жизнь. За год с небольшим, который ему пришлось проработать под землей, он понял, что это дело не для него. Горняки оказались людьми чрезвычайно грубыми, стучали кулаками, топали ногами, оскверняли воздух такими словами и оборотами, что вагонетки, груженные углем и породой, самопроизвольно сходили с рельсов, – но дело было не в этом. Не по душе пришлась Анфертьеву работа, только и всего. Но, с другой стороны, есть ли на свете причина более уважительная?