Похоже, что это ловушка. Но Вилли не возвращался.
Колесников вскочил на ноги.
Со стен бесстрастно взирали на него золоченые обрезы книг.
Он шагнул к окну, выглянул в просвет между маскировочными шторами. Во дворе полно машин. Да, эвакуация!
Но где же профессор?
Пол библиотеки пересекает по диагонали полоса света. Раньше ее не было. Что это за полоса?
А! Упав со стула на пол, Колесников случайно уперся ногой в книжные полки. Одна из них сдвинулась. Стала видна щель. Это приоткрылась потайная дверь. Несколько полок с книгами, вращавшимися на петлях, были потайной дверью!
Колесников толкнул ее. Она подалась и ушла вглубь — бесшумно. Очень хорошо! Этой ночью все должно совершаться бесшумно!
Он очутился в просторной комнате. Это, несомненно, был кабинет профессора.
2Кабинет как кабинет. Строго обставленный, в старомодном вкусе, ярко освещенный. Выглядит еще светлее оттого, что стены сложены из высоких белых панелей. Посреди кабинета огромный письменный стол. Лампа под абажуром погашена.
Колесников шагнул к столу.
Все выглядит на нем так, словно бы хозяин отлучился ненадолго. Экономя электроэнергию, машинально выключил настольный свет, но с минуты на минуту должен вернуться.
Рядом с лампой — портрет Гитлера в рамке, очевидно, дарственный, потому что лоб поверх косой пряди пересекает еще и косая надпись: «Адольф Гитлер — профессору Бельчке. Миром можно управлять только с помощью страха!»
Фамилия профессора — Бельчке? И Гитлер, стало быть, знает его лично?
Судя по этому столу, профессор — кабинетный ум, книжник, педант. Стоит рассыпать такому горку карандашей или передвинуть пресс-папье или пепельницу с места на место, как привычное течение его мыслей нарушается, он уже не может работать.
Ничего! Скоро он вообще не сможет работать! Нужно спрятаться, а потом, дождавшись профессора… Только бы он поднялся в свой кабинет один, без охраны!
Но где тут спрятаться? Разве что присесть на корточки за письменным столом, согнуться в три погибели и…
А оружие?
Предполагалось отобрать пистолет у конвоира. Однако конвоир убрался вниз по трапу.
Нетерпеливым взглядом Колесников обежал кабинет.
Оружие! Оружие! Должно же быть здесь какое-нибудь оружие!
Из-под абажура настольной лампы выглядывала человеческая голова, маленькая, величиной с кулак, не больше. Наверное, бюст Шиллера или Бетховена или еще кого-нибудь из великих немцев. На письменном столе принято ставить такие бюсты — для вдохновения.
Из чего делаются эти бюсты. Из меди, из бронзы? Ну что ж! На худой конец…
Он наклонился над столом. Странно! Не Шиллер и не Бетховен. Скулы туго обтянуты бледной кожей. Глаза выпучены, просто вылезают из орбит. Серые (седые?) волосы стоят торчком. Да, общее выражение непередаваемого, панического ужаса!
Что же это за материал? Не бронза, нет. И не раскрашенный гипс. Что-то другое. Имитация под кожу? А дыбом торчащие волосы — пакля или?..
Колесников протянул руку, чтобы коснуться волос, и тотчас отдернул. Волосы были настоящие!
Но ведь на свете нет людей, у которых голова была бы с кулак!
С недоверием и опаской он смотрел на абажур. Отдергивая руку, вероятно, задел за выключатель настольной лампы. Та загорелась. Абажур, оказывается, был темно-желтый. На фоне его, подсвеченные изнутри, проступили какие-то узоры и письмена. Что это? Русалка. Змея, поднявшаяся на хвосте. Якорь. Слова: «La belle Marie».
Женское имя на абажуре? Почему? Колесников ближе пригнулся к абажуру. Так и есть! Сшит из кусков татуированной человеческой кожи!..
Минуту или две разведчик стоял у стола, не в силах пошевелиться. Это не кабинет ученого, это какая-то кунсткамера, специально подобранная коллекция монстров.
Он спохватился. Время-то идет.
Некоторые люди имеют обыкновение держать пистолет в ящике своего письменного стола. Возможно, и профессор?
Косясь на приоткрытую дверь, Колесников обошел стол. О! В нижнем ящике торчит ключ! Два быстрых поворота, ящик выдвинут рывком. Пусто!
С лихорадочной поспешностью Колесников принялся выдвигать ящики, один за другим. Он рылся в них, бормоча ругательства, вышвыривая на стол и на пол вороха бумаг, папку, флаконы с клеем, скрепки и прочую канцелярскую дребедень.
Того, что так нужно ему, в ящиках нет!?
Он остановился перевести дух. Вот валяется на столе костяной нож для разрезания книг. Годится? Нет. Чугунное пресс-папье? Им, пожалуй… За неимением чего-нибудь более подходящего… Взвешивая на ладони пресс-папье, Колесников скользнул взглядом по тетради, которую выбросил на стол из нижнего ящика. Падая, она раскрылась посередине.
Он выхватил две фразы: «формула страха» и «девятьсот тринадцатый упрямится». Девятьсот тринадцатый? Но это же о нем!
Несколькими строками ниже он прочел:
«Разбитая линза, конечно, стоит денег. Но время дороже. Все сейчас определяется временем. Из-за непредвиденного происшествия испытания лютеола затягиваются. Я приказал наложить взыскание на Грюнера, который выпустил девятьсот тринадцатого в сад раньше назначенного срока».
Нет, судя по всему, это не журнал опытов. Скорее нечто вроде дневника, беглые, беспорядочные записи, которые делаются в краткие промежутки между двумя опытами. Если хотите, — краткие комментарии к опытам.
Колесников перебросил несколько страниц вправо, желая заглянуть в начало тетради. Ага! Вот!
«Мышьяковистый ангидрид. В числе симптомов отравления — чувство страха. Дизинилхлорарсин. Человек, как выяснилось, значительно чувствительнее собак и мышей. При продолжительном вдыхании отмечено бурное проявление страха. Цианистый водород. В конвульсивной стадии чувство страха заметно усиливается. Окись водорода. При прочих явлениях наблюдается поражение центральной нервной системы — состояние депрессии, бредовые идеи, галлюцинации.
Таковы предтечи моего лютеола».
Он поднял голову над тетрадью. Длинный четырехугольник приоткрытой двери пуст. Враги придут оттуда, но предварительно дадут знать о себе лязгом металлических ступенек.
От желтого абажура с якорями, змеями и женским именем «Мария» падает круг света на раскрытые страницы. К ним тянет непреодолимо. Здесь в раскрытой тетради разгадка проводившихся над ним экспериментов. Он подошел вплотную к самому порогу разгадки тайны отравленного ветра!
Колесников перевернул страницу.
«Страх, по X. Флетчеру, — было написано там, — наполнение организма двуокисью углерода, в результате чего возникает спазм, горло человеку перехватывает удушье. Неверно! Вследствие отрицательных эмоций в крови появляется избыток адреналина и норадреналина. Но Флетчер прав в том отношении, что чувство страха имеет свою химическую природу.
Вывод: нужно всего лишь переставить местами причину и следствие! Ввести в организм соответствующие химические вещества, тем самым вызывая нужную эмоцию у подопытного, в данном случае — чувство страха!
Формула страха, понятно, складывалась задолго до меня. Но только я, единственный из всех химиков мира, придал ей законченность, научную отточенность и четкую военную направленность…»
И дальше:
«Фюрер в одном из своих выступлений сказал: миром нужно управлять с помощью страха! Я развил эту мысль фюрера. Перевел ее на язык химических формул.
Не фабрикация кретинов, отнюдь нет! Пусть этой проблемой — впрочем, тоже важной для утверждения в мире нового порядка — занимаются другие. Заставлять людей ползать на четвереньках, пускать слюни или жевать траву? Мне это претит, я слишком брезглив.
И этим занимались еще персонажи сказок, обращая с помощью волшебства людей в животных. При чем здесь химия? Для того чтобы нормального человека превратить в слабоумного, нас, химиков, незачем утруждать. Обратитесь к хирургу! Несколько взмахов ножа, хирургическая операция, связанная с деятельностью той или иной железы внутренней секреции, — и желаемый результат достигнут.
Идиотизм, мрак, душевная слепота и глухота? О! Для моих подопытных это был бы, несомненно, наилучший исход. Я в полной мере сохраняю их способность рассуждать и чувствовать. Разве, сделавшись слюнявыми кретинами, они смогли бы так бурно реагировать на мой лютеол? Паника, ужас, безумие заполняют их мозг без остатка. Я заставляю своих подопытных панически бояться.
Управляемая и направляемая химия эмоций — вот что это такое!»
3…То и дело Колесников прерывал чтение и смотрел на дверь. Она по-прежнему зияла безмолвным провалом.
Зато в доме не утихала возня. Темп ее даже как будто ускорился. По временам пол ходил ходуном. Это протаскивали по коридору что-то тяжелое, задевая за стены.
Возились бы внизу подольше! Дали бы еще хоть десять, пятнадцать, двадцать минут, чтобы доискаться в тетради главного — разгадки тайны!
Возились бы внизу подольше! Дали бы еще хоть десять, пятнадцать, двадцать минут, чтобы доискаться в тетради главного — разгадки тайны!
Ничего за всю свою жизнь не читал Колесников с такой жадностью, как эту тетрадь, читал ее, правда, впопыхах, с пятое на десятое. Страницы так и летали под его нетерпеливыми пальцами.
Однако слух при этом оставался на страже. Он был отлично тренирован, его слух, обострен, как у кошки, привык различать опасность в подозрительных шелестах и шорохах ночи. Колесников знал: едва лишь лязгнут ступени трапа, как слух тотчас же даст тревожный сигнал в мозг!
Разведчик нетерпеливо перебросил влево пять или шесть страниц.
«…ища растение, подобное маку или конопле, с той существенной разницей, что опиум из мака и гашиш из конопли навевают сладкие грезы, а искомое растение, соответственно обработанное, должно было вызывать кошмары.
По зрелом размышлении отвергнуты настои из мухоморов, которыми пользуются шаманы при камлании. За недостаточной эффективностью пришлось отказаться также от африканских травяных отваров, с помощью которых колдуны доводят себя до экстаза.
Будучи в научной командировке в Мексике, я видел там грибы, считавшиеся священными в древней империи ацтеков. Сопровождавшие меня лица высказывали предположение, что жрецы пили настой из этих грибов прежде, чем приступить к кровавым жертвоприношениям.
Я еще не знал, что зря ищу разгадку вне Германии. Разгадка все время была тут, дома, буквально под руками.
Для будущих историков этой войны небезынтересно, я думаю, узнать, что отец мой был одним из очень известных немецких садоводов-практиков (специализировался на декоративных растениях). И, как большинство отцов, он, естественно, хотел, чтобы я унаследовал его профессию.
Но я воспротивился отцовским намерениям. Проработать всю жизнь садоводом, пусть даже более известным, чем мой отец? Нет, в этих рамках тесно было бы моему честолюбию и, скажем откровенно, таланту, который я очень рано начал ощущать в себе.
Однако в цветах я неплохо разбираюсь с детства. И мне довольно давно стало ясно, что цветы во многом напоминают людей.
Есть цветы, которые сразу же, с первого взгляда, вызывали у меня антипатию. Таков водосбор со своими торчащими на макушке длинными шипами. Он напоминает мне высокомерного и безжалостного наемного убийцу. А книфория для меня не что иное, как толпа оранжевых гномов, выглядывающих из-под стеблей травы и ехидно ухмыляющихся во весь рот. Цинерария же определенно похожа на выпученный сумасшедший глаз. Каемка у этого цветка — красная, как вывороченное веко, внутри бело, а посредине белка чернеет круглый зрачок.
Это все цветы безопасные. А вот опасные цветы, те, наоборот, выглядят вполне пристойно, безобидно и привлекательно (еще одно сходство с людьми!).
Правда, листья крапчатого болиголова, растущего на болоте, пахнут мышами, что может оттолкнуть человека, собирающего букет. Но, кажется, это единственное исключение из правил. Возьмите ягоды белены, болотной соседки болиголова. Они очень красивы. Похожи на ягоды дикого мака и поэтому так привлекают детей. Еще пример: красные волчьи ягоды. Их запросто можно спутать с маленькими ягодами шиповника. Не менее красны и ягоды паслена. А розовые цветы волчика на редкость приятно пахнут.
Так возникшая в ранние отроческие годы догадка исподволь, не очень быстро, подталкивала меня к резеде.
Резеда дикая или садовая, широко распространенное по всей Европе растение, носит по-латыни тройное наименование: «Reseda luteola odorata». Последнее слово означает — душистая. И в этом — вероломно-опасная характеристика резеды.
Впрочем, это я понял не сразу. Прошло много лет, прежде чем смутная догадка выкристаллизовалась наконец в открытие.
По соседству с домом моего отца были плантации резеды, которая высеивалась для последующей продажи в цветочные магазины Тюрингии. Приезжая на летние каникулы домой и прогуливаясь с книжкой вдоль плантаций, я, к удивлению своему, постепенно терял бодрое и жизнерадостное расположение духа. Мне становилось как-то не по себе. Мир делался вокруг чересчур ярким. Острота всех восприятий резко усиливалась. И это утомляло меня, раздражало, становилось нестерпимо тягостным.
Такова, однако, инертность человеческого мышления, что в юношеские свои годы я никак не связывал этого именно с резедой, а приписывал переутомлению от усиленных зимних занятий, и безропотно глотал сырые яйца, которыми пичкала меня моя заботливая матушка.
С толку сбила, если можно так выразиться, наивно-деревенская наружность резеды. Что опасного, казалось, могло таиться в ее желтоватых маленьких цветочках, в ее ярко-зеленых красивых листьях, в ее длинных и ломких канделябровидных стеблях, частично лежащих на земле?..
Да, цветок-оборотень!
Но в 1938 году мне попалась в руки старинная книга о колдовстве «Полеты ведьм», изданная в 1603 году в Нюрнберге. В ней, между прочим, обстоятельно описывались снадобья, с помощью которых одержимые истерией женщины (а их, как известно, было чрезвычайно много в средние века) вызывали у себя галлюцинации, а именно: совершали в своем воображении полеты на Брокен для участия в кощунственных сатанинских оргиях. С величайшим изумлением я узнал, что в состав ведьминого снадобья входил настой из резеды.
Она называлась в средние века церва, или вау, или желтянка. В связи с тем, что в резеде содержится красящее вещество, ее широко разводили как промышленную культуру, чтобы окрашивать шерсть.
Так вот в чем разгадка того тягостного состояния, которое охватывало меня во время прогулок вблизи соседних с нашим жилищем плантаций резеды! Резеда (церва, вау, желтянка) была галлюцинаторным растением!
Немедленно же и со всей энергией (в предвидении большой войны, которая могла вспыхнуть со дня на день) я приступил к опытам с резедой в лаборатории. Обнадеживающие результаты не заставили себя ждать.
Проведя в строжайшей тайне несколько серий опытов на мышах, кроликах и морских свинках, я обратился непосредственно к рейхсфюреру СС. (В то время я уже имел звание штурмбаннфюрера СС.) Мною было доложено, что вновь найденное мощное отравляющее вещество я посвящаю моему фюреру, а также испрашиваю разрешения перейти к заключительной фазе эксперимента — над людьми.
Вначале, откровенно скажу, у меня были колебания, вызванные отчасти недостатками моего воспитания в молодости (ведь я вступил в национал-социалистскую партию уже в зрелом возрасте). Но в 1943 году мне была предоставлена возможность ознакомиться с секретной речью рейхсфюрера, произнесенной им на одном из совещаний гаулейтеров».
В тетрадь в этом месте вклеена страничка машинописного текста:
«Лишь один принцип, — сказал рейхсфюрер СС, — должен, безусловно, существовать для члена СС: честными, порядочными, верными мы обязаны быть по отношению к представителям нашей собственной расы, и ни к кому другому.
Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского или чеха. Мы возьмем у других наций ту кровь нашего типа, которую они смогут нам дать. Если в этом явится необходимость, мы будем отбирать у них детей и воспитывать в нашей среде. Живут ли другие народы в довольстве или они подыхают с голода, интересует меня лишь постольку, поскольку они нужны нам как рабы для нашей культуры; в ином смысле это меня не интересует».
И далее — опять от руки:
«После ознакомления с этой проникновенной речью я полностью отказался от своих заблуждений и предрассудков.
С удесятеренной энергией я принялся гонять в одиночку доставленных мне из соседнего концлагеря подопытных людей — животных, по выражению рейхсфюрера.
Зимой работа проводилась в оранжерее, специально построенной для моих нужд в Амштеттене. С наступлением тепла я переносил эксперименты в загородный дом, при котором имелся большой запущенный сад. Для меня важно было замаскировать момент включения динамического потока газа, распыленного в воздухе. Запахи разнообразных цветов и трав должны были отвлекать внимание подопытного от запаха резеды, пока еще полностью не уничтоженного.
Я остался очень довольным работой одного инженера (ходатайствовал о награждении его орденом), которому удалось создать уникальную систему оптического наблюдения за поведением подопытных.
Через смотровые линзы я наблюдаю реакцию подопытных, последовательно, методично повышая в их крови количество адреналина и норадреналина. Да, химия эмоций — так это надо понимать в широком плане! Однако применяемая не для излечения невропатов или душевнобольных. Наоборот! Для управления массовым безумием, для распространения неотвратимого панического страха!»
ГЛАВА XI. ВЫСОКИЕ КОЭФФИЦИЕНТЫ ПРОЧНОСТИ
1Колесникову послышался звук взводимого курка. Он выпрямился, сжимая в руке чугунное пресс-папье. Нет! Ложная тревога! То скрипнула рассыхающаяся половица.