Отчаявшись справиться с дредом, Франсуа вернулся ко мне и сел рядом. Он прислонился к стене и, отвернувшись, глухо проговорил:
– Я не знаю, что делать. События начали развиваться слишком стремительно, мы не успеваем. Нам не хватает всего-то одного дня, одного дня!
Я затормошила парня за плечо, привлекая его внимание. Господи, как же трудно жить, не имея возможности общаться! Как задавать нужные вопросы, как составлять план действий, как? Если не можешь ни спросить, ни написать?
Остается последний шанс – попытаться связаться мысленно. Да, знаю, одно дело – с ребенком-индиго, обладающим сверхспособностями, и совсем другое – с обычным человеком.
Франсуа повернулся, и я приблизила ладонями его лицо вплотную. Широко распахнутые темно-карие глаза заполнили все обозримое пространство. Я, не отрываясь, смотрела в них, мысленно повторяя одно и то же: «Кто – мы? Какой у вас был план?»
Похоже, имела место очередная экстремальная ситуация. Впрочем, по большому счету, это была не очередная, а одна гигантская экстремальная ситуация, свалившаяся на наши головы в момент встречи Лешки и Дюбуа. И ситуация эта теперь имела и место, и нас.
Короче, у меня получилось. Недоумение в глазах Франсуа сменилось умением. И пониманием.
– Теперь я знаю, как ты смогла помешать бокору. У тебя нет силы твоей дочери, но есть мудрая и сильная душа. Прости, что я на «ты», – парень смущенно улыбнулся, – но мне так легче. Я все сделаю ради тебя и твоей дочери. Мы сделаем. Мы – приверженцы светлого Вуду, несколько унганов и мамбо. Это колдуны и колдуньи в белом Вуду. Понимаю, от студента Сорбонны слышать о колдунах довольно странно, но – Вуду существует, и его жрецы тоже. Мы давно пытаемся справиться с Папой Калфу, но без твоей дочери ничего не получается. И пусть бокор опередил нас и забрал Нику, но мы были готовы и к такому развитию ситуации. Рядом с Папой Калфу оказался я, а соседнюю виллу арендовала Мама Жаклин. Это одна из сильнейших мамбо, именно Мама Жаклин встретила год назад в аэропорту Берлина твою дочь. – Вспомнила! Красивая мулатка, пристально разглядывавшая тогда Никуську. – Вместе с ней сейчас там находятся еще три унгана, среди них и мой отец. Вступить в схватку с бокором можно только лицом к лицу, воздействовать на расстоянии бессмысленно. Мы даже пробовать не стали, ведь если Папа Калфу узнает, что по соседству собрались приверженцы светлого Вуду, он заберет Нику и исчезнет. Да, я постараюсь быть с ними рядом, но время будет упущено. В общем, наш план был таким: дождаться, когда девочка восстановится, проникнуть на территорию этой виллы и нанести удар по бокору, используя силу твоей дочери. Она в данном случае стала бы ментальным донором. Да, это очень опасно, но по-другому с Папой Калфу не справиться. А победить его надо, ты не представляешь реальной степени угрозы, которую несет в себе этот бокор. Уже льется кровь, уже появились спрятанные в глуши фермы и небольшие фабрички, на которых работают зомби. И все это происходит не в дебрях Африки, а практически в центре цивилизованной Европы! – Франсуа почти кричал, я прикрыла ладонью его губы. – Извини. Просто это действительно жутко. Папа Калфу уже вышел на достаточно весомых представителей власти, он имеет связи повсюду, а представляешь, что начнется, когда он выйдет на военных? Предупредить об угрозе людей, обратиться в газеты? Да кто нам поверит? Ни одно солидное издание с нами и говорить не станет, а желтая пресса нам не нужна. Вуду, колдуны, жертвоприношения, зомби – ты бы поверила, не коснись это тебя лично? – Я покачала головой. – В общем, приходится справляться с порождением черного Вуду самостоятельно. Но как быть сейчас? Тебя завтра увозят!
Я пожала плечами: «Ну и что? Зачем я вам?»
– Ты нужна Нике. Без тебя девочка может не пережить схватки с бокором. Материнская любовь, особенно такая сильная, как твоя, сможет помочь удержать девочку, не отпустить ее душу. Но сегодня мы еще не готовы! – Франсуа с силой стукнулся затылком о стену. – Для проникновения на виллу необходимо нейтрализовать одновременно всю охрану, для этого унганы готовят порошок забвения. Но основной его ингредиент Мама Жаклин привезет только завтра к полудню. А тебя увезут!
Я едва успела предотвратить очередную попытку разбить голову, ухватив парня за дреды.
И опять – глаза в глаза, и снова до шума в ушах: «Спрячь меня! Следы – к забору, я здесь!»
На этот раз понадобилось больше времени, голова к концу пульсировала дикой болью, заставившей заткнуться жалких дилетантов в ноге, губах и ребрах. Но главное – Франсуа меня опять понял! До чего же говорящие у парнишки глаза!
Отчаяние сменилось удивлением, затем пониманием, притащившим за руку задумчивость. Франсуа уперся локтями в колени, обхватил голову и забормотал, покачиваясь:
– Спрятать, спрятать, спрятать… Но где? Он ведь обшарит весь дом. Хотя если сделать так, как предлагаешь ты, и направить поиски по ложному следу… И как это сделать? Мимо охраны и мышь не проскочит, бокор не поверит… Стоп! Знаю!
Он вскочил, возбужденно обежал газонокосилку и вернулся ко мне:
– Поднимайся, давай помогу. Нам следует поспешить. И еще – нужен обрывок твоей одежды.
Да пожалуйста! Рвать – не шить, ломать – не строить. Р-р-раз, и рукав рубашки превратился в тряпку.
– Отлично. – Парнишка отправил потрясенный человеческой подлостью рукав в карман и помог мне встать. – Иди к двери, а я сейчас.
Он сбегал в угол сарая, притащил не замеченный мной ломик и, стараясь создавать меньше шума, раздолбал им замок на двери. Бросил железяку у входа и повернулся ко мне:
– Вот так ты и сбежала. А потом затаилась в кустах и дождалась, пока какая-нибудь машина не соберется ехать к воротам. Забралась в багажник – и па-рам! Ты на свободе. Не волнуйся, подходящая машина будет, доктора, вызванного к Нике, надо ведь отвезти обратно, верно?
Умница, мальчик! Не смотри на меня так жалостливо, я и так бегу изо всех сил.
– Извини, Анна, так мы недалеко с тобой уйдем. Ты только не мешай мне, ладно?
И Франсуа неожиданно легко подхватил меня на руки и вынес из сарая. Брыкаться и возмущаться я не стала, сейчас сие выглядело бы полным идиотизмом. Тащиться гордой и независимой черепахой, рискуя при этом завалить все дело? Нет уж, неси меня, соломинка, неси меня.
А на Сан-Тропе нежным покрывалом опустился июльский вечер. Вау, романтично-то как – легкий ветерок раздувает слипшиеся от крови волосы, в кустах захлебываются цикады и подозрительно громко шебуршат коты, фонари дают довольно причудливое освещение, в ухо тяжело сопит галантный кавалер, а я повисла мешком на его не очень сильных руках. Сейчас бы кактус в волосы и серенаду в исполнении Дюбуа.
Франсуа знал, что делал, – в это время никого из прислуги на территории участка не было, только от ворот доносились голоса охранников. Но наглеть мой тушконосец не стал и направился не к хорошо освещенной аллее перед главным входом, а куда-то за дом.
Там, насколько я помню планировку «нашей» виллы, с обратной стороны дома есть еще два входа. Один – для обслуживающего персонала, он прилепился к восточной стороне дома, но его мы благополучно миновали. Франсуа, похоже, направлялся к двери, расположенной практически напротив главного входа. Этот вход предназначался для хозяев и их гостей, когда те захотят пойти на пляж. К нему вела обрамленная туями аллея.
Вот и она, манит запахом близкого моря. А вот и вход в дом.
Франсуа вернул меня в вертикальное положение и с минуту постоял, нагнувшись и уперев ладони в колени. Отдышавшись, он собрался было снова взвалить на себя тяжкий груз, но я прекратила это издевательство. Теперь справлюсь сама. Куда идти-то?
– Ты только не пугайся, – зашептал Франсуа, наклонившись ко мне, – но тебе лучше всего укрыться в перистиле бокора.
Мои брови, опередив желание хозяйки, подпрыгнули вверх: «Где?!»
– Ох, прости, все время забываю, – смутился парнишка. – Перистиль – это храм в религии Вуду, его можно обустроить в любом месте. Папа Калфу…
Я нетерпеливо остановила его: «Знаю».
– А, ну да, ты же там была. Так вот, если даже бокор и будет искать тебя в доме, то уж в перистиль он вряд ли заглянет. Все обитатели этого дома жутко боятся заходить туда без ведома хозяина. И в основном из-за домашнего любимца Папы Калфу. Ты ведь видела эту гадину?
Я кивнула и невольно поежилась.
– Понимаю, у меня самого от нее мороз по коже. Но не волнуйся, на ночь бокор корзину с тварью в свою комнату забирает, она его охраняет. Надеюсь, черепов и чучел ты не боишься?
Бояться – не боюсь, но особого восторга от их компании не испытываю. Но это неважно сейчас, меня не надо уговаривать переночевать там, где мается душа моего Лешки.
Я вцепилась в ладонь Франсуа и потянула его ко входу. Да, было жутко больно, нога мстительно взрывалась огнем, а ребра мешали дышать, но все это не смертельно. Я вдоволь наплакалась и навылась там, в сарае, а теперь – надо идти, значит, пойду. Тем более что в доме скорость передвижения вторична, здесь нужна осторожность.
Я вцепилась в ладонь Франсуа и потянула его ко входу. Да, было жутко больно, нога мстительно взрывалась огнем, а ребра мешали дышать, но все это не смертельно. Я вдоволь наплакалась и навылась там, в сарае, а теперь – надо идти, значит, пойду. Тем более что в доме скорость передвижения вторична, здесь нужна осторожность.
Франсуа, повозившись, отпер дверь ключом из огромной связки и бесшумно проскользнул внутрь. Через секунду выглянул и сделал знак следовать за ним. Я последовала, причем довольно быстро.
Конечно, поорала от боли. Мысленно. Но не остановилась и даже ни разу не упала по пути к лестнице.
На первом этаже было пусто и темно, лишь у главного входа горел какой-то ночничок. А вот лестница и коридор второго этажа были освещены очень ярко. И если сейчас кто-нибудь выйдет из своей комнаты…
Накаркала. Распахнулась дверь комнаты, в которой обитало тело моего мужа, и оно выперлось в коридор. И чего не сидится на месте?
М-да, не изведаны до конца возможности человека. Как, каким образом моя изувеченная тушка смогла бесшумно сбежать (именно сбежать, причем пулей!) вниз по лестнице и, скорчившись, застыть за пальмой? Не знаю. Но смогла.
– Франсуа? Ты что здесь бродишь?
– Хозяина жду, он должен вернуться с врачом. Вашей дочери очень плохо.
– Ничего, поправится, хозяин ее вытащит, – до тошноты равнодушный голос, затем тело моего мужа затопало вниз. – Пойду пошарю в холодильнике, проголодался что-то. Возьму к себе в комнату и перекушу перед телевизором.
«Лешка» неторопливо прошел мимо меня и скрылся на кухне. Я услышала, как Франсуа открыл одну из дверей и что-то спросил по-французски. Ему ответил женский голос. Понятно, он отвлекает дежуривших возле Ники врача и нянек, давая мне возможность благополучно миновать второй этаж.
Что я и сделала в ускоренном темпе.
Глава 37
И, едва я вскарабкалась на последнюю ступеньку лестницы и, повиснув на перилах, попыталась преобразовать сиплый клекот, рвущийся из моей груди, в нормальное дыхание, в стекло входной двери наотмашь ударил свет автомобильных фар. Затем захлопали в ладоши дверцы и послышались голоса.
Явились, не запылились. Не терпится мерзье изуродовать моего ребенка под стать себе. А мне что теперь делать? Если дверь в логово колдуна заперта, то, что называется, приплыли.
Сложить печальный сонет на эту тему не получилось, мимо промелькнул темнокожий вихрь с дредами, брякнуло, звякнуло, затем воздух колыхнулся в обратную сторону, и вот уже Франсуа встречает своего господина у входной двери.
Вместе с Дюбуа вошел, нет – вкатился пухленький человечек, чья голова смело могла участвовать в конкурсе «Бильярдный шар года». Ни один волосок не осквернял своим присутствием сверкающее совершенство лысины.
Так, хватит пялиться, сейчас Дюбуа посмотрит вверх, и на этом все и закончится. Вряд ли удастся отделаться оторванным носом, как любопытной Варваре. Здесь возможна потеря того, к чему этот нос прилеплен.
Я стащила себя с перил и поплелась к единственной на этаже двери. Интересно, любимица мерзье еще здесь или уже заступила на пост по охране апартаментов хозяина?
Здесь, зараза. Стоило мне, осторожно приоткрыв дверь (не дай бог, скрипнет!), просочиться внутрь мансарды, как буквально в паре метров от меня сухим песком посыпался звук змеиной погремушки, шипение было на бэк-вокале.
Сердце истерически взвизгнуло и провалилось в левую пятку. Разум попытался оппортунистически сбежать в обморок, но был вышиблен оттуда разъяренным подсознанием – хватит на меня грязную работу спихивать! Сами разбирайтесь!
Ну и ладно. Для начала, придавив здоровой ногой желание немедленно покинуть это негостеприимное помещение, я плотно закрыла за собой дверь. Затем медленно повернулась к ней спиной и рефлекторно вжалась в безразличную деревяшку, словно надеялась раствориться в ней.
После ярко освещенного коридора логово колдуна поначалу казалось черной дырой. Через пару минут мои глаза перенастроились, и мрак нехотя расступился. Света, шлепавшегося внутрь сквозь мансардные окна, вполне хватало для того, чтобы в помещении можно было передвигаться, ни на что не натыкаясь и ничего не роняя.
Шипение и треск не прекращались, но и не приближались, а значит, гадина оставалась на месте. Ну и где она? Не гусеничка все-таки, а здоровенная откормленная тварь, не заметить ее невозможно.
Вот ты где! Там и сиди, и хватит корзину раскачивать, ишь, разбушевалась! Крышка зафиксирована надежно, укусить меня в ближайшее время не удастся, так что угомонись и спи. А лучше совсем сдохни.
Я же попробую узнать, как там моя малышка.
Прикладывание уха к дверному подбрюшью ощутимых результатов не принесло. Прослушивание замочной скважины – тоже. Какой-то невнятный гул, и больше ничего.
Открывать дверь для более результативного подслушивания я не рискнула. Все равно вряд ли пойму, о чем речь, ведь говорят-то на французском. Там сейчас Франсуа, он предупредит, если произойдет что-то непредвиденное.
А пока я знаю, чувствую – моя малышка в порядке. И ее нынешнее состояние является защитной реакцией сознания.
Кому сейчас хуже всех, так это Лешке. Сколько он уже здесь находится, изнемогая от ужаса, тоски и неведения? Да все эти жуткие дни-годы, вместившие в себя столько кошмара, что хватило бы на пять нормальных жизней.
Сейчас, когда не было необходимости двигаться быстро и бесшумно, мое предательское тело решило отомстить за недавние издевательства. Выбрало момент, чучело! Рано еще падать на пол и кататься от боли, о потере сознания речь вообще не идет, я с ним, с сознанием, сейчас расстаться не готова. Это отложим на потом, когда все будет в порядке. Именно «когда», а не «если».
Подволакивая устроившую несвоевременную забастовку ногу, я двинулась к шкафчику, где еще днем стояла Лешкина тюрьма. Хорошо, что корзина с колдуновой тварюкой громоздилась с совершенно противоположной стороны, иначе пришлось бы опять выслушивать гадскую матерщину.
Меблировка в будуаре мерзье была минимальной. Помимо того стула, на котором недавно сидела я, и корзины, в которой сейчас сидела змея, на полу стоял только алтарь. Все остальное имущество колдуна приняли на себя стены.
Хотя нет, вон, в самом дальнем углу мансарды стоит что-то большое и прямоугольное, издали похожее на старинный сундук. Может, это и есть сундук, но проверять свою догадку не буду, ведь я почти уже доползла до нужного мне шкафчика.
Сердце, не так давно закончившее нелегкий подъем из пятки, толком отдохнуть так и не успело. Ничего, моторчик, потерпи, мы с тобой отдохнем, обязательно, но попозже. Хорошо? А сейчас постарайся не выпрыгнуть с грохотом из груди, ведь услышат же, прибегут проверять, что за шум.
Но сердце не слышало. Оно продолжало биться о сломанные ребра, словно пыталось вырваться наружу и лететь туда, к Лешке…
Перед шкафчиком я еще мгновение помедлила, не решаясь открыть дверцу. А вдруг там пусто? Вдруг колдун все же почувствовал Лешкину помощь и перепрятал бутылку? А вдруг…
Все, хватит, открывай!
Ну, здравствуй, родной мой, вот и я. Прости, что так долго, раньше не получилось.
Я потянулась к одиноко стоявшей бутылке, но руки вдруг затряслись так, что мне вряд ли удалось бы удержать стеклянную тюрьму. А что произойдет, если ее разбить, я не знала. Но вряд ли освобожденная душа сможет вернуться в свое тело без помощи колдовства. Отделение ведь произошло не естественным путем, из-за болезни, предположим. Здесь действовала черная магия, и последствия произвольного освобождения из колдовской западни могут быть самыми печальными. А бездушный манекен мне ни к чему, мне нужен мой Лешка…
Я несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, не отрывая взгляда от бутылки, и смогла наконец взять в руки и себя, и Лешкину тюрьму.
И прижаться к ней щекой. Счастье мое, жизнь моя, сердце мое, как бы я хотела забрать хоть часть твоей боли! Рассказать тебе, что происходит, объяснить, успокоить, обнадежить. Но не могу, господи, не могу!
Могу только любить. Безумно. Бесконечно. Беззаветно. Навсегда.
Почему плачет бутылка, почему мокрые ее стенки? Или это я? Но откуда у меня столько слез, чтобы ручейками стекать с темного стекла? Ведь выплакала, кажется, там, в сарае, все.
Все слезы боли физической. А сейчас плакала, криком кричала душа, пытаясь проникнуть туда, за стекло, найти оторванную с кровью половинку, прижаться к ней, раствориться в ней, стать единым целым.
Лешка, не смей оставлять нас одних, ты должен, просто обязан вернуться, слышишь?!
Стекло опять не справилось, не смогло удержать нас, разделить нас. А может, мои слезы растворили его.
Сколько мы пробыли вдвоем – не знаю. Вдруг обнаружилось, что в мансарду заглядывает уже не ночное, а утреннее небо. А я лежу на боку, прижав к груди ладонь моего мужа. Но… почему она такая странная, твердая, стеклянная? И где сам Лешка? Он же был здесь, вот только что, я тонула в бездонной нежности его глаз. Ты где?!