Я раскрыл глаза и посмотрел на них.
– Сегодня утром этот мерзавец приставал к аптекарше киоска в вестибюле. С утра у него уже под завязку залиты зенки! Вчера он валялся на чердаке в невменяемом состоянии!
– Ну, вы не перегибайте! – Челобанов начал повторяться, видимо не зная, что возразить.
– Это опасный человек. Сегодня он рукоприкладствовал в отношении меня, а завтра на моем месте может оказаться кто угодно.
– Неправда, я не рукоприкладствовал, – пьяно заметил я. – Я дал ей пинка, – и радостно заулыбался.
– Вот видите, он это сам подтверждает! А вы мне не верили, Сергей Антонович! – взвизгнула Рыкункова.
– А что, от вас потребовали показать ушибленное место? Да вы проказник, Сергей Антонович, – произнес я, поудобнее укладывая голову на подушке и ласково глядя на Челобанова.
– Хам! Мерзавец, скотина! Алкаш вонючий! – совсем разошлась Рыкункова.
– Зачем вы это сделали? – насупившись, спросил Челобанов.
– Если честно, сам не знаю, – ответил я. – Вчера мы с Дыниным выпили и оба пришли к выводу, что она стерва. Мне еще вчера захотелось дать ей под зад.
Челобанов глубоко вздохнул и медленно произнес, глядя в потолок:
– Это какой-то дурдом...
– Да он ненормальный, я же вам говорила! У него белая горячка! – орала Рыкункова.
– Вам надо проспаться, – сурово сказал Челобанов. – Давайте поговорим об этом завтра.
Я снова подумал про себя: «Какой же славный мужик этот Санчо! Добрый, красивый, милый...»
Я никогда не думал так о мужчинах, и мне сразу же захотелось поделиться своими мыслями с ним.
– Сергей Антонович!
– Да-да, – обернулся он в мою сторону, уже собираясь уходить.
– Я неожиданно для себя решил, что вы мне очень нравитесь.
– Не понял. Что вы имеете в виду? – недоуменно спросил Челобанов.
– Я хочу сказать, что вы мне очень симпатичны как мужчина и человек. Сегодня я постоянно думаю об этом.
– О чем, простите? – Санчо уставился на меня широко раскрыв глаза.
– Я подумал, что если бы это было возможно и если бы так вдруг случилось... В общем, мне сегодня очень захотелось вас...
Челюсть Санчо отпала. Рыкункова смотрела на меня обезумевшими глазами. Не знаю почему, но все это подстегнуло меня еще больше.
– Вы интересны мне как сексуальный объект. В общем, я хочу вас, – я широко улыбнулся, подтверждая свои слова.
Наступила поистине гоголевская сцена. Челобанов и Рыкункова, потрясенные, вытаращились на меня. Я же лежал и блаженно им улыбался. Челобанов еще долго смотрел на меня остекленевшими глазами, он даже пригнулся, словно стараясь разглядеть, кто именно находится перед ним. Наконец он резко выпрямился и резко завизжал:
– Сволочь! Скотина!
И стремительно выбежал из номера. Очумевшая Рыкункова еще некоторое время смотрела на меня, потом произнесла шепотом:
– Какой ужас...
И также вышла из номера.
«Так проходит мирская слава!» – подумал я. Похоже, с этой минуты я могу считать себя уволенным окончательно. И откуда только в мою голову могли взбрести подобные мысли? Да и с этой дурой-администраторшей я переборщил. Все же не надо было с ней так сурово. Все алкоголь доводит... И зачем я только пил!
А правда! Зачем? Подобного запоя у меня не было уже год, и я не мог понять, чем он был спровоцирован. Подумав над этим где-то минут десять и устав от бесплодных размышлений, я наконец решил: «Ну и черт с ними со всеми!» Я налил себе еще рюмку и, опрокинув ее, снова завалился спать.
Сон пришел быстро в виде включенного телевизора. Сначала он морщился электрическими помехами, потом появилась картинка, и я увидел ясное изображение черта. Он улыбнулся мне масленой улыбкой и объявил об открытии телевизионного шоу. Камера в быстром темпе пробежалась по всем этажам отеля «Астралия», затем остановилась и стала приближаться к какой-то двери. Дверь отворилась, и я увидел крупным планом сантехника Михалыча. Он, склонив голову набок и улыбаясь, дергал за цепочку сливного бачка, но вместо звука воды вокруг слышались какие-то неприличные звуки, которые обычно сопровождают облегчение человеческого естества. Михалыч улыбался своей неживой улыбкой. Наконец цепочка оборвалась, и сантехник исчез с экрана.
Михалыча на экране сменил моряк Алексей Платонович со свечой в руке. Рядом с ним прыгал швейцар Арнольдович в боевой стойке, одетый в боксерские перчатки и шлем. Свеча же в руках моряка постоянно мигала азбукой Морзе, и Алексей Платонович, кивая на нее, говорил мне: «Вот видите, она сигнализирует. Я ничего не могу сделать!» После этих слов Арнольдович задвигался по воображаемому рингу еще интенсивнее, продолжая бой с тенью.
В кадре откуда-то сбоку появился Лаврухин, активно двигая тазом взад-вперед. Дойдя до середины экрана, он сказал: «А я здесь ни при чем, я просто потрахаться вышел... Я всегда таким был». И, глупо улыбаясь, продолжил свои телодвижения, удаляясь из кадра.
После этого на экране появилось цветочное поле. Цветы были самые разнообразные, я почти чувствовал, как от них исходит дурманящий запах. Посреди этой поляны сидела аптекарша Катя в белом халате. Завидев меня, она томно спросила: «Я в этих запахах правда такая пленительная?» Не успел я ответить, как она вынула из кармана флакончик с дихлофосом и выпустила в меня струю. Экран заволокло мутным облаком.
Когда туман рассеялся, я вдруг увидел большую комнату, совершенно пустую, за исключением того, что стены ее были уставлены всевозможными радио– и телеприемниками с пола до потолка. В центре ее во фраке, белой манишке и бабочке стоял гладко причесанный видеомеханик Андрей, заложив руки за спину. Помедлив секунду-другую, он взмахнул руками, и комната наполнилась всевозможными звуками. Гигантская какофония мощным звуковым потоком ударила по моим ушам. Я весь съежился. Андрей же продолжал дирижировать невидимым оркестром. Одни звуки стихали, другие усиливались... Среди звуков я различил и музыкальные инструменты, и фрагменты пения, переходящие в крики и даже охи. В оркестре присутствовали и совершенно обыденные звуки, при этом усиливались то инструментальная часть, то пение. Среди обыденных звуков я опять расслышал знакомый мне до боли сливной бачок.
Вдруг на экран выскочил в образе вождя мирового пролетариата Марк Уточкин. Он быстренько, словно гончая, обежал комнату, постоял около Андрея и вышел на первый план. «Так, хм... Я, знаете ли, очень люблю „Аппассионату“, – заявил он. – Поистине нечеловеческая музыка. В ней заключена сила революции. Она нам сейчас очень нужна. Мы будем беспощадны к врагам нации. Русский народ заслужил право...» Последние его слова были уже не слышны, поскольку какофония достигла наивысшей точки. Неожиданно из разных концов комнаты послышались хлопки и стали видны вспышки. Аппаратура стала взрываться и дымить. Дым продолжал сгущаться. В его клубах я уже едва различал продолжавшего молча дирижировать Андрея и о чем-то оживленно вещавшего Уточкина.
Туман сгустился до такой степени, что мне уже ничего не было видно. Так же неожиданно кадр исчез, и я снова увидел черта. Он чуть склонил голову набок и скорчил хитрую рожу. Со стеклянными глазами, смотрящими в одну точку вниз, черт произнес: «Шоу закончено!» И, покрутив когтистым пальцем у своего виска, сказал: «Дураш-ка!» Из телевизора высунулась его мохнатая лапа и щелкнула выключателем. Экран погас, осталась только лапа, которую он никак не мог убрать назад. Я потянулся к ней и с силой дернул на себя.
Проснулся я оттого, что больно ударился лбом об пол при падении с дивана. Я неожиданно резво вскочил, снова сел на диван и посмотрел на свои руки. Они были скользкие и потные, как и все тело. Рубашка была совершенно мокрой, пропитавшись потом, она прилипла к телу. Вытерев влажные руки о штанины брюк, я судорожно протянул руку к бутылке и, налив себе немножко, выпил.
– Так, допился, – сказал я сам себе вслух. – Что называется, до чертиков.
За окном уже было темно. Я посмотрел на часы. Было восемь вечера. «Ну что ж, теперь моя очередь действовать», – подумал я. Поднялся на ноги и пошел в ванную. Приняв холодный душ, переоделся во все свежее, что у меня было с собой, и, наскоро перекусив, отправился к выходу из гостиницы. На удивление, в холле было достаточно пустынно, и, кроме одинокого скучающего Арнольдовича, никого не оказалось. Он даже не посмотрел в мою сторону. Видимо, решил, что моя судьба была уже решена, и нечего тратить энергию на поклоны таким людям, как я.
Я мысленно усмехнулся сам себе и вышел из гостиницы. Поймав такси, назвал шоферу свой адрес и откинулся на заднем сиденье, закрыв глаза. Мне было о чем подумать.
Темой моих размышлений однозначно был телевизор. Максимально напрягая силы и преодолевая похмельный синдром, я стал интенсивно рыться в своей памяти. Мозговой винчестер работал с огромным перенапряжением, но кое-какую информацию все же выдал. Мне необходимо было произвести лишь определенные уточнения.
Я вспомнил о старых подшивках журналов «Вокруг света» и «Эхо планеты», которые у меня хранились. Поднявшись к себе в квартиру и не скидывая ботинки, я прямиком направился в кладовку, достал старую картонную коробку, из которой веером рассыпались тараканы.
Я чертыхнулся и приготовился к упорному труду, предполагая листать подшивки до поздней ночи, разыскивая нужную мне информацию. Но однако в этот вечер удача улыбалась мне. В первой же стопке, еще не дойдя до середины, я обнаружил искомую статью, которую принялся внимательно изучать. «Черт, как я сразу не догадался, лопух! – в сердцах воскликнул я. – Конечно же, двадцать пятый кадр!»
Я набрал номер Дынина и объяснил ему ситуацию. Дынин, выслушав меня, заявил:
– Все понял. Все будет нормально, мы их сделаем!
После чего со словами «Ух, суки!» бросил трубку.
Я сделал еще несколько звонков и стал собираться. Подошел к телевизору и снял с него видеомагнитофон. Упаковав его в приготовленную сумку, я вышел из квартиры и поехал в отель. В холле было все так же пустынно. Арнольдович уже ушел домой, и на входе сидел охранник в пятнистой форме, читая какой-то очередной дешевый детектив. Меня он знал в лицо и не обратил особого внимания. Пройдя на второй этаж, я с радостью обнаружил, что Челобанов еще не ушел домой. Я постучал в дверь его кабинета.
– Открыто! – раздался оттуда пьяный голос.
Я вошел в кабинет и застал своего бедного заказчика в плачевном состоянии. Челобанов сидел в кресле у заветного столика, держа в руках бутылку мартини, как скипетр. Увидев меня, Челобанов сделал слабую попытку запулить в меня бутылкой, но, похоже, силы оставили его, и он просто облился мартини, выронив бутылку на пол. Я подошел к нему, поднял бутылку с пола и снова поставил ее на стол.
– Сергей Антонович, мне крайне необходимо с вами поговорить, – категорично заявил я. – Информация столь важна, что не терпит отлагательств. Поэтому вам срочно нужно привести себе в порядок.
– А я с педрилами не разговариваю! – по-женски обиженно произнес Челобанов.
– Вот-вот, и по этому поводу у меня есть что вам сообщить, – ответил ему я.
Наши пререкания продолжались еще минут пятнадцать-двадцать, но все же моя цель была достигнута. Еще через тридцать минут, умытый холодной водой и отпоенный минералкой, Санчо сидел у меня в номере.
– Вы видите?! – вскричал я и включил на видеомагнитофоне стоп-кадр. – Вы видите это?!
Еще находившийся под хмельком Челобанов трезвел на глазах.
– Боже, что это?
– Это так называемый двадцать пятый кадр. При обычном просмотре человеческий глаз не схватывает его. Но однако мозг человека считывает эту информацию и помнит ее. В Америке в семьдесят первом году был произведен опыт. По одному из крупнейших телеканалов двадцать пятым кадром был дан текст: «Ешьте жареную кукурузу!» На следующий день кукурузный бум охватил все Соединенные Штаты. Эффект был настолько поразителен, что подобное было запрещено даже законодательно. И к этому опыту потом уже не возвращались.
Челобанов еще раз всмотрелся в экран и прочитал вслух:
– Секс – дорога жизни. Секс – это универсальное лекарство.
– Обратите внимание, – сказал я. – Здесь всего семь слов. По рассказам психологов, цифра семь является для человеческого мозга своеобразным кодовым ключом. Одномоментно мозг не может запомнить больше семи предметов. Кроме того, каждое седьмое слово запоминается лучше, чем остальные.
– Боже, что же здесь у меня происходит?! – Челобанов был психологически разбит. – То есть вы хотите сказать, что люди, посмотрев этот фильм, начнут...
– Я хочу сказать, что у людей, посмотревших этот фильм, в мозгу откладываются эти фразы и впоследствии воспринимаются как идущие из глубины подсознания, как руководство к действию, как интуитивное решение. А когда аналогичные мысли не дают покоя вашему предполагаемому партнеру, ответной реакции долго ждать не приходится.
– Что же еще внушали эти мерзавцы?
– Я думаю, не так много. Дело в том, что смонтировать подобный видеофильм – достаточно серьезное дело. Думаю, такого оборудования, как здесь, для этого недостаточно. Полагаю, что они занимались этим где-то еще. Отсюда такой небогатый выбор фильмов, которые они показывали. То есть так называемых идеологических видеокассет у них не так много.
– Какой ужас! – Челобанов обхватил голову руками и закачался, сидя на диване, из стороны в сторону.
Потом он неожиданно вскочил и задергался:
– Надо немедленно идти туда и прекратить это безобразие! Мы сейчас же идем туда!
– Мы никуда сейчас не пойдем, – твердо сказал я. – Мы вдвоем ничего не сможем доказать. Здесь нужна четкая и спланированная операция.
Мой жесткий тон охладил пыл Челобанова, и он снова плюхнулся на диван, снова обхватил голову руками.
– Вы не расстраивайтесь, Сергей Антонович, завтра, как говорит мой друг Дынин, мы их возьмем. Я уже сделал все необходимые звонки. Сегодня же необходимо продумать план действий на завтра.
Я выключил телевизор, разлил имевшуюся у меня водку по стаканам, и мы принялись обсуждать план завтрашних мероприятий. И уже поздно вечером, выходя из моего номера, Челобанов развернулся и спросил:
– Скажите, а ваше желание... хм... ну, в общем...
– Да, конечно, – ответил я, – мой странный сексуальный демарш в отношении вас также навеян просмотром очередного фильма.
Челобанов двумя руками прижал мою руку к своей груди и сказал:
– Как я рад, что не ошибся в вас! Вы понимаете, – вдруг залепетал он, – еще в ранней молодости у меня был сексуальный опыт подобного рода, но это была ошибка! Мне на секунду показалось, что вы каким-то образом пронюхали об этом и злобно издеваетесь надо мной... Но я очень рад, что это не так.
Я аккуратно высвободил свою руку из объятий Челобанова и произнес:
– Сергей Антонович, все будет нормально. Идите домой, отдыхайте, завтра у нас важный день.
– Да, – сказал Челобанов и понуро вышел из моего номера.
ГЛАВА 11
На следующее утро в гостиницу въехали несколько новых постояльцев. Я едва успел помыться и побриться, сходить в бар за джином с тоником и бутербродами, как в мой номер постучали. Постояльцы были блатные, и номера им распределялись по личному указанию директора. После этого люди заходили ко мне для получения соответ-ствующих распоряжений. Последним ко мне в номер зашел без стука совершенно седой мужчина лет тридцати восьми – сорока и хриплым голосом проговорил:
– Ну, блин, ты даешь... Гостиничный врач в отеле «Астралия» – это что-то новое. Ты здесь по какой специальности – диетолог, хирург или, может быть, проктолог? Наверняка у директора геморрой, и он завел себе блатного врача.
– Нашему директору скоро понадобится психиатр, – прервал его я.
Я поднялся и радостно пожал руку своему старому знакомому, который участвовал во всех моих детективных похождениях, журналисту Леониду Борисову, за которым, учитывая цвет его волос, закрепилась кличка Седой.
– Ну, давай, потомок доктора Ватсона, рассказывай о своих злоключениях и говори, что я должен делать, – сказал он, вынимая из пакета бутылку своего любимого темного пива.
Я вкратце рассказал Седому о новом деле и о том, к каким выводам пришел, расследуя его. Борисов сидел, попивал пиво и с деланым безразличием выслушивал меня, как вдруг громко заржал.
В этот момент я рассказывал о своих приключениях с мадам Рыкунковой. Седой, покатавшись на диване, спросил:
– А дать ей поджопник тебя тоже эти братки надоумили?
– Нет, это была моя личная творческая инициатива, – несколько смутившись, ответил я. – Они же просто внушили мне, и отчасти Дынину, который тоже смотрел вместе со мной фильм, что она плохая женщина.
– Насколько я понял, – Борисов поставил пустую бутылку на стол, – эти ребята спровоцировали твой запой и на этом фоне пытались информационно «обколоть» тебя всевозможными идеями, воплощая которые, ты неминуемо попал бы в нелепое положение. Они что, пытались вытурить тебя из отеля?
– Однозначно да, – сказал я. – Они почувствовали во мне какую-то угрозу, особенно после того, как я раскрыл сантехника и выследил Лаврухина.
– И все же мне непонятна смерть сантехника. Ты все же настаиваешь на версии, что его убили?
– Думаю, что да.
– Каким же образом?
– Честно говоря, сам не знаю. Однако предполагаю, что это была одна из штучек того же порядка.
– То есть путем психологического воздействия его заставили покончить с собой?
– Возможно, – ответил я. – Хотя они могли пойти и на чистый криминал.
– Почему же они не грохнули тебя?
Борисов любил задавать вопросы, от которых я внутренне холодел.
– Думаю, потому, что две смерти подряд вызвали бы серьезные подозрения органов. К тому же они считают меня закоренелым алкоголиком.
– Разве это не так? – с мерзкой улыбкой спросил Седой.