Вскоре на набережной Орфевр его сменит кто-нибудь рангом повыше. Сам префект полиции даст пресс-конференцию. Анализ ДНК точно подтвердит, что в тот вечер именно я был на крыше. Но я не устою перед желанием отдать дань традиции и отвечу на два вопроса, которые всех ставили в тупик. Что было в бутылке? Мирабелевая водка. Что было написано на этикетке? Она была совсем маленькая, там едва различалась цифра 59, год перегонки.
Я не очень уверен, что прожил скромную жизнь продавца инструментов, который возделывал клочок сада вместе со своей кроткой супругой. Наоборот, полагаю, что все эти годы я был тем самым таинственным убийцей, которого искала полиция, а толпа мечтала линчевать. Каждое утро я вставал, убежденный, что проживу на свободе последние часы, и каждый вечер ложился с мыслью: Еще один день выигран.
Всякий раз, когда какой-нибудь тип наступал мне на ногу в метро, я был готов сказать ему, что он навлекает на себя гнев таинственного убийцы, который привел в ужас всю страну.
Мое бегство длилось целых полвека.
— Добрый день, господин полицейский. Я хочу заявить об убийстве.
Происхождение средств
Деньги, деньги, деньги.
Человек, о котором пойдет речь, зарабатывал их гораздо больше, чем тратил. Задумывать, творить, создавать доставляло ему всевозможное удовлетворение. Потреблять — никакого. Он был скромного происхождения и порой считал неприличным получать такие суммы за столь приятные усилия своего таланта. И часто задумывался о способности современников претворять плоды своих трудов в удовольствия, никогда не поспевающие за желанием, и проявлять беспредельное воображение, едва речь заходит о том, чтобы чем-то обладать или наслаждаться. И не важно, что это желание бледнеет, стоит им приобрести вожделенную вещь, ей на смену сразу же выныривает другая, которая заранее оправдывает будущие жертвы. Однако этот человек подчинялся совсем другой логике: когда, после месяцев тяжелой работы, измученный, но удовлетворенный выполненным долгом, он решал побаловать себя чем-нибудь и мысленно переносился на берег, омываемый бирюзовыми волнами, где видел свою особу томно раскинувшейся в шезлонге, ему уже через мгновение становилось тошно. Потом он предполагал собрать нескольких друзей за столом в каком-нибудь звездном ресторане и вскоре отменял заказ. Наконец, пускался на поиски какого-нибудь материального блага, маленького осязаемого счастья, каприза, вроде спортивной машины или статуэтки. Но, не имея водительских прав и не питая ни малейшего интереса к какому-либо другому искусству, кроме своего собственного, он позволял себе забыться безрадостным сном человека, который уже ни о чем не мечтает. Этими ночами он просыпался в возбуждении и, поколебавшись между снотворным и стаканом виски, отказывался и от того и от другого, чтобы самостоятельно справиться со столь предсказуемой тревогой: подсознание призывало его к порядку. Вот ты и избавлен от обузы, свободен как ветер. Думаешь, что сможешь теперь уделить немного времени самому себе? Воображаешь, будто имеешь право на свою долю благополучия? Не забывай, что я здесь и слежу за тобой. Если собираешься отлынивать, уж я тебе этого не спущу. И из глубины души, из самого средоточия всех его мук ему продолжали твердить о надвигавшейся опасности, уже без всяких обиняков, не прикрываясь утонченной одержимостью прекрасным произведением.
Привыкнув с юного возраста подчиняться этому требованию, он сворачивался клубком под одеялом, пытаясь успокоить дракона с помощью рассудка, поскольку так и не сумел его приручить. И свершалось настоящее чудо: несчастный чувствовал, что его осенила идея. Это было находкой, откровением, которое, сумев пережить эту бессонную ночь, могло явить себя во всей красе, стать самым первым камнем гигантского здания. И с наступлением дня он снова принимался за работу.
Конечно, он был богат, но как же дорого он платил за эти деньги.
Он доверил управление своими доходами одному искушенному в финансовых играх другу. И при этом отважному, бдительному и гордившемуся тем, что делает своих друзей еще богаче. Для тех, кто их знал, этот дуэт напоминал вывернутую наизнанку, но довольно занимательную вариацию на тему басни «Стрекоза и Муравей». В этой версии именно Муравей подбивал Стрекозу пожить в свое удовольствие. Стрекоза, скопив немало, без веселья прозябала, оглянулась, а уж вот осень жизни настает. Муравей качал главою: денег у тебя с лихвою, а счастливой не была. Поживи-ка для себя! Но певунья Стрекоза внять совету не умела и все пела, пела, пела, наполняя закрома.
Доверие артиста к своему бухгалтеру было так велико, что, если бы тот посоветовал ему вложиться в булыжники и сорняки или предложил играть в «Монополию» на настоящие деньги, артист поверил бы ему на слово. Но сегодня, впервые за двадцать лет дружбы, он собирался поступить вопреки его рекомендациям, словно хотел любой ценой создать исключение — ради того, чтобы познать радость подтверждения правила.
Этим утром артист попросил своего водителя отклониться далеко в сторону от обычных маршрутов и доставить его в суровый и с трудом находимый пригород, затерянный между лесом и аэропортом. В этом новом бездушном поселении они долго искали улочку, где напротив единственного на всю округу бистро располагалось отделение маленького местного банка.
— Оставить вас у входа, мсье? Я хочу сказать… одного?
Водитель знал, как боялся его хозяин сделать без него малейший шаг. Чаще всего он доставлял его на место и сдавал с рук на руки привратнику, а уж дальше комитет по встрече торопился проводить его к пункту назначения. Но в первый раз за долгое время артиста не ждали. Предоставленный самому себе, он отважился проникнуть на неизведанную территорию. Не переступая порога учреждений с окошечками целых двадцать пять лет, он сначала удивился, до какой степени автоматы заменили человека. Ему стало не по себе и захотелось повернуть назад, но он рискнул-таки сунуться в бокс, где какая-то молодая женщина стала втолковывать ему, как открыть счет.
— Сколько вы хотите положить?
— Честно говоря, понятия не имею. Может, миллион евро?
Видя ее ошарашенный взгляд, он почувствовал себя так, будто его поймали с поличным, и добавил:
— Ну, тогда, скажем… два?
Привыкшая ко всему девица знала, как отшить затравленного безработного, безмозглую лицеистку, отчаявшуюся разведенку, пенсионера без пенсии, новичка, решившего поиграть на бирже, — но перед этим незнакомцем она лишилась дара речи, убежденная, что это какая-то шутка или, хуже того, жульничество. Единственный, кто в отделении банка был правомочен принимать сумасбродов и всяких там гангстеров, — это директор.
Но у директора этим утром голова была занята совсем другим: озабоченный с самого пробуждения, он ждал телефонного звонка от своей дочери насчет результатов выпускных экзаменов. Все домочадцы жили в ритме подготовки к этому испытанию, все ей помогали, успокаивали, подбадривали или стимулировали как могли, но самым заинтересованным был, конечно, отец, для которого эта степень бакалавра отнюдь не была ключом от чего бы то ни было, но всего лишь нулевым уровнем, самым первым шагом карьеры. И ему бы так хотелось, чтобы его дочь уже миновала этот этап, символический, конечно, но такой обнадеживающий для того, кто хочет продолжать. Он отдал бы что угодно, лишь бы вывести ее из состояния этой инертности, свойственной ее поколению, привить ей охоту к усилию в мире, где надо беспрерывно драться. Столько раз он пытался передать ей свой опыт, приобретенный в банке, который виделся ему наблюдательным пунктом, где род человеческий по-настоящему раскрывается в своем отношении к деньгам. Столько он повидал таких, что обещали, но переставали бороться, отказывались понимать, как действует машина, предпочитали нищету тяжелому труду и позволяли удовольствиям всецело руководить собой, никогда не заботясь о реальности. Он хотел помочь своей дочери избежать ловушек, в которые все они попадали, думая найти убежище в обществе, где жить не по средствам считалось признаком победителей. Несмотря на свои реальные способности, малышка пала жертвой веяний эпохи, постоянно стремясь к жизни, построенной на взаимоотношениях между людьми, и была гораздо больше озабочена интригами своего окружения, нежели собственным путем. Сколько усилий он, любящий отец, потратил, чтобы понять столь загадочный мир подростков! Сколько раз сомневался в себе — не слишком ли много он ей позволяет или, наоборот, недостаточно? — и места себе не находил из-за страха совершить ошибку, травмировать малышку, сам того не сознавая. Единственное, в чем он был уверен среди этого изобилия сомнений, — ему придется постоянно подстраховывать ее, пока она не научится выкручиваться сама, а может, и всю жизнь. Дорога будет усеяна скрытыми трудностями, обходными путями и с виду бесполезными этапами. Самый первый — этот бакалавриат.
Тем не менее ему пришлось принять без предварительной договоренности этого незнакомца, который, выставляя напоказ свое богатство, наверняка скрывал какой-нибудь подвох. Директор знал это лучше, чем кто-либо другой: в его банк два миллиона евро не кладут. Его банк был банком ненадежных анонимов, вечно записанных в колонке «убытки», парочек, берущих кредит на двадцать лет, «красноватых» работяг, двухпроцентных сверхурочников и мелких заемщиков в конце месяца, который у них начинался десятого числа. Его банк умеет говорить «нет» с улыбкой, но ссужать любит только богатым. В его банке каждый может управлять своим маленьким индивидуальным кризисом, укрываясь от глобального. А впрочем, захотел бы он сам работатьв банке богатых и жить в ритме биржевых площадок с их фондовыми индексами? Засыпать под звон Nikkei, просыпаться под вопль CAC40, бегло болтать на жаргоне Dow Jones? Перестать видеться со своими друзьями ради партнеров, предпочитать круизы с акционерами отпуску с семьей, скомпрометировать себя в политике? Этого он никогда не узнает, но, глядя на физиономию приблудного миллионера, входившего в его кабинет, подумал, что богачи уменьшили среднюю продолжительность жизни гораздо скорее, чем бедняки.
Банкир оценивал своего клиента по старинке, как его научил отец, доверяясь всего двум критериям: рукопожатие и обувь. Если щетина на лице и ветхость одежды в наши дни не дают никакого существенного намека на воспитание и социальный ранг человека, то обувь и забота, которую ей уделяют, никогда его не обманывала. Помимо элегантности, она изобличала здравомыслие, надежность, уважение к благородным материалам, умение мастера, а если она к тому же еще навощена и отполирована, то указывала на долгосрочный выбор в мире, где навязывается быстрое устаревание всего. В том же регистре рукопожатие — высший показатель. Очень немногие индивиды умеют пройти этот первый мыс, ставший столь условным, столь машинальным, что из-за этого теряется его изначальный смысл. За свою карьеру банкира он знавал рукопожатия отстраненные, неубедительные, подкрепленные ускользающим взглядом, что предвещало взаимно подозрительный разговор. Некоторые даже старались вообще его избежать и ухитрялись найти ему некий эквивалент — ужимку, трепыхание пальцев, кивок, легкий выверт туловища. Сплошные психи, отклонения от нормы! В очень редких случаях он встречал людей с прозрачным и прямым взглядом, которые крепко пожимали ему руку, тем самым тотчас же призывая к сосредоточенности, вниманию к собеседнику. Он научился не умничать с ними и весьма остерегался улещивать их на своем жаргоне финансиста, грубо торопить доверие, которое они предоставляли только после испытания.
Человек с двумя миллионами евро был обут в истрепанные кеды бывшего юнца, а рукопожатие, лишенное малейшей плотности, внушало не больше доверия, чем его подход к делу.
— Наберите мою фамилию в Интернете, это сэкономит нам время.
Застигнутый врасплох, директор улыбнулся при мысли, что эпоха, когда о человеке судили по старинке, уже миновала. Отныне надо приспосабливаться к новой процедуре, общаться с собеседниками только через экран, как это делают его собственные дети со своими френдами в социальных сетях. Действительно, набрав фамилию клиента в поисковой системе, банкир увидел, как замелькало его стократно умноженное лицо. Несмотря на разное окружение, разную кадровку и освещение, систематически узнавался его печальный вид, растерянный из-за этого позирования — всегда в центре, хоть в одиночестве, хоть с группой. Среди этой удивительной мозаики портретов взгляд директора привлек, в частности, один снимок. Если лицо его клиента ничего ему не напоминало, то, увидев человека, улыбавшегося с ним рядом, он почувствовал, как его сердце ёкнуло.
— Это же… вот тут… это Боб Дилан? Настоящий?
— Настоящий.
Много лет назад банкир был молодым бунтарем, который полез бы в драку, если бы ему сказали, что он сделает карьеру в банке. И рассмеялся бы, если бы ему предрекли, что он будет так изводить себя в день экзамена своей дочери. В то время он постоянно слушал один запиленный диск, где сквозь потрескивания скрипучий голос поэта призывал его перевернуть мир вверх дном.
— Тот факт, что вы остановились на этой фотографии, доказывает, что мы с вами примерно одного возраста. Будь вы постарше, вас привлекла бы та, что ниже, прямо под ней.
Там его клиент, более молодой, с сигаретой в губах, стоял рядом с другим поэтом.
— …Трене? Шарль Трене?
Банкир еще дальше открутил время назад и в этот раз вспомнил своего любимого отца, мурлыкавшего по любому поводу, веселому или печальному, песенки Трене. На свадьбе напевал «Солнце и луна», на похоронах — «Безумную жалобу». И лишь гораздо позже его сын понял всю нежность и лукавство, которые таили в себе их слова.
Шарль Трене, Боб Дилан, два идола, две легенды, а рядом — все тот же чудак с грустной физиономией, который выглядит так, будто все бы отдал, только бы оказаться в другом месте.
— Вы музыкант?
— Я пишу песни, слова и музыку, для разных исполнителей. В том, что вы меня не знаете, нет ничего удивительного — никто не знает ни имен, ни лиц композиторов-словесников, если только они не выступают на сцене. В двадцать лет я почти насильно вломился к Шарлю Трене, чтобы он послушал мои наброски. Он стал мне крестным отцом, проводником, это он представил меня всем великим, с которыми я мечтал работать. Дилан — это уже позже. Для одной фолк-рок-группы я написал целый альбом по-английски, который оказался настоящей машиной для хитов, одна вещь оттуда называется «Back From the End», Боб исполнил ее в своем турне две тысячи второго года.
— …
— Дети у вас есть?
— Да, двое. Пятнадцати и восемнадцати лет.
— Кто-нибудь из них наверняка знает «Вербатим», ребят из Анжера, которые собирают полный стадион три вечера подряд. Для них я тоже пишу.
— Погодите секундочку… Это не они пели штуку со словами «Carpe Diem»[5]?
— «Carpe Noctem»[6]. Полтора миллиона скачиваний с YouTube.
— Признаться, вы произвели на меня впечатление, но теперь я готов вас проклинать. Мой младший глушит нас этим целых полгода, а когда я прошу его сделать звук потише, говорит, что я старик и ничего не понимаю.
Банкир решил сегодня же вечером приобрести статус полубожества, объявив своему младшему, что его клиент — сам автор «Carpe Noctem». Его ровесник, сумевший один объединить публику пяти-шести поколений!
— Обычно я гораздо сдержаннее насчет своей деятельности. Вы мне не поверите: я парень скромный! Но хотелось сэкономить на бесполезных представлениях, чтобы доказать вам свою платежеспособность. Я пропахал целых тридцать лет без передышки, заработал не одно состояние и разместил их в офшорах. Сегодня я хочу открыть счет у вас, и это несмотря на возражения моего бухгалтера.
— Вам лучше было прийти вместе с ним, я сумел бы его переубедить. Мы предлагаем надежный доход на рынке, который таковым не является.
Тут банкир решил, что настало время выступить с куплетом о достижениях своего финансового учреждения: спекулятивный аккорд, фискальный контрапункт, бемоль биржевого кризиса, и все это с хорошо темперированными оборотами. Он пел свое соло и весьма рассчитывал исполнить его до последней ноты, но клиент уже с самой первой перестал обращать на него внимание, как в опере пропускают мимо ушей речитатив в ожидании арии. Решительно отказываясь слушать эту партию, самую диссонантную для его слуха, он, чтобы обмануть скуку, стал набрасывать на бумажке кое-какие из выражений, слетевших с уст директора: держатель облигаций, опцион, чек, стоимость расчетной единицы, — и попытался слепить из них песенку на тему «советчики — не ответчики». Но все это не слишком его вдохновило, поскольку удалось срифмовать лишь денежки в банке и как в дырявой банке, так что он скомкал листок и бросил его в мусорную корзину. Потом достал чековую книжку, намереваясь прервать словоизвержение банкира, потому что, в конце концов, он пришел сюда, чтобы выслушали его самого, а не наоборот.
— Вот чек на два миллиона евро, которым вы можете распорядиться, как вам заблагорассудится.
— Ваша впечатляющая карьера говорит сама за себя. Но не поймите меня превратно, это обычная процедура: я должен спросить у вас о происхождении ваших средств.
Происхождение средств. Автор-песенник остановился на этих двух словах, которые, если пришпилить их к стене мастерской, могли по-настоящему вдохновить его на сочинение хита.
— Что ж, я объясню вам, причем подробно, откуда у меня эти деньги. Откуда они на самом деле взялись. Но прежде чем рассказать их историю, я хочу, чтобы вы пообещали не прерывать меня.
Суховатым жестом через стеклянную перегородку директор сделал знак секретарше не беспокоить его.
— Я вас слушаю, — сказал он, приготовившись к признаниям, относящимся к сфере банковской конфиденциальности. У всех этих типов из шоу-бизнеса наверняка есть что скрывать, так что казначеям приходится выслушивать их, как священникам своих грешников.