Федералы занимались тем, что собирали данные о расследовании и отправляли в Квантико. О том, что полицейское управление Нью-Йорка передает дело им, пока ничего сказано не было. Но по умолчанию считалось, что руководство осуществляет ФБР. В общем, теперь, что ни найдешь, надо нести к ним. Вот такая ситуация.
Терри окинула взглядом рисунки, оставленные преступником на месте убийства, которые разложила для Родригеса. Убиты трое. Мужчины. Чернокожий, латиноамериканец и белый. Если бы не студент колледжа, белый молодой человек, то можно было подумать, что убийства совершены на почве расовой ненависти. А так вроде ни то ни се.
14
Перри Дентон отправил в рот таблетку, пять миллиграммов успокоительного, запил двумя глотками кофе без кофеина. Не так уж это необходимо, но помогает расслабиться. Если надо, он бросит принимать в любую минуту. Но сейчас наступило сложное время.
Телефон зазвонил в шестой раз. Он раздраженно снял трубку.
– Когда ты будешь дома, Перри?
– А что случилось?
– Ты забыл, что у нас гости?
«Конечно, забыл. Где эта чертова секретарша? Я же просил не пропускать звонки от жены».
Из головы не выходило утреннее совещание с федералами. Хорошо, что они подключились к расследованию, но еще лучше, если бы они совсем забрали его себе. Прежде чем газетчики пронюхают, что в городе орудует маньяк.
– Я буду дома поздно. У меня дел выше головы.
«Какого черта? Ведь я администратор. Мое дело – надзирать за работой всех подразделений полиции Нью-Йорка, а не вникать в подробности каждого преступления. Вот этот псих почему-то решил прикончить двоих, черного и латиноса. Ну и ладно. Так нет, он за компанию прихватил еще и студента. Белого, но самое главное – из богатой семьи. Шум обеспечен».
– Во сколько ты придешь, Перри? – Певучий голос жены прервал его размышления. – Мне неудобно постоянно искать для тебя оправдания.
– И не надо их искать! – Дентон швырнул трубку. – Дениз!
В дверях кабинета возникла грузная женщина.
– Где вы? Почему у меня все время звонит телефон?
– Я была в коридоре, сэр. Вы же сказали, что нужно срочно скопировать документы.
– Да, конечно.
Дентон вздохнул, взял у секретарши бумаги. Подождал, пока она закроет за собой дверь, затем внимательно посмотрел на записанный на листочке-стикере номер телефона. Разумеется, это рискованно, но иного выхода нет. Он уже запустил механизм, перевел половину требуемой суммы на указанный счет. Осталось купить дешевый сотовый телефон и сделать последний звонок.
Моника Коллинзе пользой провела вечер. Внимательно изучила материалы дела: отчеты, результаты вскрытий, баллистической экспертизы, описания предметов, обнаруженных на местах преступлений, рисунки. Выпила три чашки кофе. Отправила запросы коллегам в Квантико, но особых надежд получить быстрый ответ не питала. Сейчас там все силы были брошены на Оклендского Снайпера, который за полгода пристрелил шестерых. Она слышала, что курирующего это дело агента отстранили и перевели в какое-то захолустье.
Моника надеялась, что с ней подобного не случится. Университет, аспирантура, потом восемь лет бумажной работы в Квантико. Ее сверстницы выходили замуж, заводили детей, а она лишь недавно решилась подняться из-за письменного стола и перейти на оперативную работу. Данное дело давало ей реальный шанс выдвинуться. Пока все шло неплохо. Монике нравилась квартира, которую ей предоставило манхэттенское отделение ФБР. И город тоже нравился. Но особенно ей приглянулся шеф полицейского управления Перри Дентон. Такие мужчины редко обращали на нее внимание, а точнее – никогда. Конечно, это могло быть продиктовано интересами дела, но Монике почему-то так не казалось.
Она бросила взгляд на пробковую доску на стене, куда прикрепила фотографии убитых и копии рисунков.
Монику интриговали серийные убийцы, особенно красивые. Такие, как Тед Банди и Джеффри Дамер. Их побудительные мотивы одновременно ужасали и приводили в восторг. Долгое время ее любимцем оставался Банди, пока она не прочитала о юноше, отождествлявшем себя с Тигренком Тони, из нашумевшего дела двухлетней давности о Дальтонике.[18] Она навестила его в лечебнице для душевнобольных преступников. Исключительно с познавательными целями. Но никогда не забудет его почти девическую красоту, потрясающие холодные голубые глаза, чарующую, вызывающую тревогу улыбку. Лишь одно воспоминание о нем вызвало у Моники трепет и еще какие-то странные эмоции, которые не хотелось анализировать.
Моника Коллинз снова посмотрела на рисунки убийцы, О нем не было известно ничего, кроме того, что он живет где-то здесь, в городе, умеет рисовать и обращаться с оружием. Она поручила двоим своим подчиненным агентам, Ричардсону и Арчеру, искать по бумагам налоговой полиции трех ближайших штатов бывшего военного, работа которого была хотя бы в отдаленной степени связана с живописью, дизайном или архитектурой. А также студентов и преподавателей местных художественных училищ. Может, что-нибудь удастся найти, хотя обычно не удавалось. Она это знала.
Моника зевнула. Пора ложиться спать.
Психологический портрет убийцы пришлют из Квантико не скоро. Сейчас главным приоритетом для Бюро являлась национальная безопасность, на это уходили основные средства. Рассчитывать ей придется лишь на двоих помощников и сотрудничество группы детектива Руссо. От этой своенравной женщины неизвестно чего ждать. Моника читала ее личное дело и знала, что несколько лет назад Руссо провалила расследование. Так что если она начнет вставлять ей палки в колеса, придется об этом напомнить.
Моника Коллинз откинулась на спинку кресла и привычно полюбовалась ногами, которые считала своим главным достоянием. На следующее совещание с Дентоном надо обязательно надеть юбку.
15
– Я ничего не видела. – Престарелая миссис Адель Рубинштейн, немного похожая на мою бабушку Розу, поджала губы, обильно накрашенные вишнево-красной помадой. – Полицейские меня расспрашивали, и я им все рассказала. Больше мне добавить нечего. – Она бросила взгляд на Терри Руссо: – А на вас даже нет формы.
– Я же вам объяснила, мэм. Я детектив. Мы форму не носим.
Старуха пожала плечами.
– Понимаете, мэм, – Руссо отчаянно пыталась сдвинуться с мертвой точки, – это важно для расследования. Все, что вы…
– Я ничего толком не видела! – прервала ее старуха. – До того места был чуть ли не квартал, а зрение у меня не то, что раньше. Да, я заметила, что на земле лежит человек, а над ним наклонился кто-то. Но это все. Больше мне сказать нечего. Вы же не хотите, чтобы я выдумывала? – Она сложила руки на груди и насупилась.
Пришлось мне изобразить милого еврейского мальчика. Ничего не поделаешь.
– Миссис Рубинштейн, – я приветливо улыбнулся, – вы не возражаете, если я вмешаюсь в беседу?
Старуха пожала плечами. Моя улыбка на нее не подействовала. Пришлось пустить в ход тяжелую артиллерию.
– Моя мама, Джудит Эпштейн, всегда в таких случаях говорила…
– Вы Эпштейн?
– Да, – ответил я. – Вернее, мой отец латиноамериканец, но мама стопроцентная еврейка.
Адель Рубинштейн посмотрела на меня с интересом.
– Надеюсь, вы понимаете, что еврейская линия идет от матери. Так что кто отец… – она взмахнула рукой, – значения не имеет. Вы еврей.
– Конечно.
– И справляли бар-мицву?[19]
– Еще бы! Это был большой праздник. Родственники, друзья, друзья друзей, вся… – Я решил, что если уж врать, так красиво. – А какой у нас был паштет, вы не поверите! Произведение искусства. Грех было его есть.
– А ваш отец не возражал?
– Мой отец… Как папа мог возражать? Ведь он принял иудаизм.
Старуха широко улыбнулась:
– Зовите меня Адель.
Руссо многозначительно посмотрела на меня, мол, пора переходить к делу.
– Адель, – продолжил я, – давайте договоримся. Вы расскажете мне все, что вспомните, а я это нарисую. Мы с бабушкой очень часто так играем. Она рассказывает мне свои сны, а я их рисую. И зовите меня Натан.
– Красивое имя.
– Бабушке оно тоже нравится. Итак, прошу вас, садитесь вот сюда, – я указал на кушетку, – откиньтесь на спинку, глубоко вздохните и расслабьтесь.
Гостиная дома, где Адель Рубинштейн жила со своим слепым мужем Сэмом с 1950 года, великолепием не блистала. Мебель они с того времени, очевидно, не меняли. Более или менее новым был кофейный столик, купленный в «ИКЕА». Замшевая обивка на креслах и кушетке выцвела.
– Итак, Натан, я готова.
Я раскрыл блокнот.
– Значит, вы гуляли на этой улице…
– Да, с Сэмом. Это был наш вечерний шпацир, прогулка. Сэму полезно подышать свежим воздухом. Он ведь отшельник. Готов сидеть у телевизора весь день. Я ему говорю: «Сэм, ты же слепой, что ты там можешь видеть?» А он отвечает: «Какая разница. Я слушаю». Он смотрит старые шоу, которые помнит. Ну, те, что видел до того, как ослеп. Он говорит, что все хорошо представляет, хотя я не уверена. Его любимый сериал – о военном лагере. Он готов смотреть его до бесконечности. – Адель грустно покачала головой, и я воспользовался случаем прервать ее:
– Итак, Натан, я готова.
Я раскрыл блокнот.
– Значит, вы гуляли на этой улице…
– Да, с Сэмом. Это был наш вечерний шпацир, прогулка. Сэму полезно подышать свежим воздухом. Он ведь отшельник. Готов сидеть у телевизора весь день. Я ему говорю: «Сэм, ты же слепой, что ты там можешь видеть?» А он отвечает: «Какая разница. Я слушаю». Он смотрит старые шоу, которые помнит. Ну, те, что видел до того, как ослеп. Он говорит, что все хорошо представляет, хотя я не уверена. Его любимый сериал – о военном лагере. Он готов смотреть его до бесконечности. – Адель грустно покачала головой, и я воспользовался случаем прервать ее:
– Вы видели человека, склонившегося над трупом.
– Боже, какой ужас! Тут, на улице, рядом с нами. – Она понизила голос до шепота. – Человек, которого застрелили, был цветной. Но очень милый. Мы были знакомы. Он всегда приветливо улыбался и здоровался. И красивый, вы не поверите, прямо вылитый Сидней Пуатье. Вы знаете Сиднея Пуатье? А… – она взмахнула рукой, – вас еще на свете не было, когда он блистал в кино. Чудесный актер. Получил «Оскара». Не помню, как называется фильм. Кажется… «Полевые лилии» или что-то вроде. Первый цветной актер, который получил «Оскара». Я знаю, вам не нравится слово «цветной». Непонятно почему. Когда я росла, у меня было полно цветных друзей, и они не возражали, чтобы их так называли. Они часто приходили к нам домой, мама нас кормила. Для нее человек всегда оставался человеком. Вы понимаете, о чем я говорю, Натан?
– Да. Конечно, понимаю. – Я также понимал, что работать с этой женщиной нелегко.
Руссо улыбалась. Видимо, была довольна.
– Итак, Адель, закройте глаза и попытайтесь представить все, что вы тогда видели. Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте. Только не длинно, а двумя-тремя словами. Вы сможете это сделать?
– А почему нет?
– Хорошо. Первый вопрос. Вы слышали какие-нибудь звуки? Например, выстрел?
– Нет. Но ведь это Бруклин, здесь интенсивное уличное движение. Из-за него я полночи не могу заснуть. На следующий день я сказала Сэму: «Ты знаешь…»
– Адель, не забывайте, всего несколько слов.
– Да-да, разумеется. Выстрела не было. То есть я его не слышала. Это достаточно коротко, Натан?
– Замечательно. И вы увидели человека, который склонился над другим человеком, лежащим на земле. Так?
– Не совсем. Он не склонился, а просто стоял. Я сказала мужу: «Сэм, кажется, кому-то стало плохо».
– Почему вы так решили?
– Натан, извините меня, но тут двумя словами не получится. Я увидела: на земле лежит человек без движения. Что бы вы подумали?
– Вы правы, Адель. А человек, который стоял, был высокий?
– Трудно сказать. – Адель задумалась. – Он был в пальто, длинном пальто.
Мы с Терри обменялись взглядами.
– Прекрасно. – Я раскрыл рисунок, который сделал после разговора с женой Акосты, убитого накануне.
– Так вот, – продолжила Адель, – мы гуляли, и я их заметила. Один стоял, другой лежал на земле без движения. Потом мы подошли ближе и… – Она прижала руки к щекам. – О вэй`з мир! Ужас. Несчастный человек. Было видно, что он мертвый. Кошмар. Шонда. И его несчастная жена. Я увидела ее потом, когда приехала полиция. Кошмар.
Адель замолчала.
– Как вы догадались, что это его жена?
– Потому что мы находились рядом и полицейские задавали нам вопросы. Мне и ей, бедняжке. – Адель Рубинштейн наклонилась ко мне и прошептала: – У них был смешанный брак. Теперь это очень распространено. Лично я ничего против не имею, но дети… им будет нелегко.
Странно, почему до сих пор никто не упоминал о такой существенной детали, что у погибшего чернокожего белая жена?
– Давайте вернемся к тому, что вы видели.
– А что там еще было?
– Вы можете об этом не знать, Адель. – Я погладил ее руку и попросил закрыть глаза. – Когда вы приблизились, стоящий человек вас увидел?
– Он… – Старуха зажмурилась.
– Не напрягайтесь, Адель. Я тут, рядом с вами. Вам ничего не угрожает. Просто думайте о том человеке.
– Он моментально исчез. Только что был и… – Она покачала головой.
– Ничего, ничего. – Я снова коснулся ее руки. – Самое главное – не давайте ему исчезнуть из вашей памяти.
Она тяжело вздохнула.
– Вы видели его лицо?
– Да. Нет. Я видела что-то. но… сейчас не вижу.
– Подождите. Скоро увидите.
Прошло несколько минут.
– Адель, вы вспоминаете? – спросил я.
Она кивнула.
– Итак, давайте представим. Вы снова на той улице. Прогуливаетесь. Рядом с вами Сэм. Вы смотрите вперед и видите двух мужчин…
– Да…
– Вы подходите ближе. Тот, что стоял, поднимает голову и видит вас. А вы видите его. – Выражение лица Адель изменилось. Испуг исчез. – Его лицо… Вы можете его видеть, я знаю, можете.
– Да. Я его вижу! – Она тихо охнула. – Он тоже был цветной. Нет, подождите, подождите. Не цветной. Я ошибаюсь. Я его сейчас отчетливо вижу. Он был в маске!
– Какой?
– Вязаной. Не такой, какую надевают на Хэллоуин.
Ну, натянутой на лицо, с дырками для глаз.
– Лыжной маске?
– Вот именно! Он был в лыжной маске.
– Она полностью закрывала его лицо?
– Да, полностью.
Я подправил рисунок. Повернул блокнот к ней.
– Ну, давайте посмотрим.
– Ой вэй! – Адель Рубинштейн поежилась. – Мурашки. У меня пошли по коже мурашки. Знаете, Натан, вы настоящий Гудини. Как будто сделали фотографию. – Она ткнула пальцем в мой набросок: – Это он. Тот, кого я видела.
Потом мы с Терри направились к месту, где произошло убийство.
– Вы отлично сработали. – произнесла она. – У вас интересная манера опрашивать свидетелей.
– Выработал с годами.
Терри улыбнулась:
– А вот насчет бар-мицва я не поняла. Что это за праздник?
– Я и сам толком не знаю. Дело в том, что моя мать полностью ассимилирована, а отец…
– Хуан Справедливый?
Я остановился и повернулся к ней.
– Вы знаете о моем отце?
– Да. Недавно прочитала о нем в вашем личном деле. У него было такое прозвище.
– Так его прозвали копы, но я об этом узнал только после…
– Да, сочувствую вам. Тяжело потерять отца, когда ты еще подросток.
Говорить мне об этом не хотелось, и я сменил тему:
– А у вас?
– Что у меня?
– Я слышал, ваш отец тоже служил в полиции.
Ее брови сдвинулись, углы рта опустились, что, согласно Экману, означало комбинацию грусти и раздражения.
– Он на пенсии и, слава Богу, еще жив, если можно назвать живым человека, который целыми днями не отходит от телевизора. Его бы свести со слепым Сэмом, получилась бы отличная пара.
– Этим расследованием собираются заняться федералы?
Терри кивнула и чуть приподняла верхнюю губу. Это, согласно тому же Экману, обозначало раздражение и недовольство.
– Да.
– А что же тогда мы?
– Нам поручено продолжать расследование, но теперь совместно с ФБР. – Раздражение в голосе Терри Руссо подтвердило то, что уже отобразилось на ее лице. – И я по-прежнему руководитель группы. Кстати, держитесь подальше от газетчиков. Они не должны ничего пронюхать.
– Но обо всех трех убийствах сообщалось в газетах, причем на первых полосах.
– Пока между ними не усмотрели никакой связи. Вы меня поняли? Серийных убийц любят разве что в Голливуде.
– Журналисты обязательно докопаются.
– Только не с нашей помощью, хорошо?
– Хорошо.
Руссо улыбнулась:
– Кстати, федералы уже присвоили предполагаемому преступнику кодовую кличку. Они это любят делать. Догадайтесь какую. Ну? – Она посмотрела на меня. – Рисовальщик.
– Лучше не придумаешь. Журналистам понравится.
– Да, однако пусть они подольше не знают о его существовании.
Мы приблизились к месту, где застрелили Харрисона. Стоуна. Я посмотрел на замыкающий улицу товарный склад, потом на темные пятна на асфальте, вероятно, от крови убитого, и в моем сознании что-то зашевелилось.
– Мне нужно немного порисовать. Несколько минут.
– Конечно. Я пойду прогуляюсь.
Я проводил Терри взглядом, невольно восхитившись ее походкой – твердой, решительной, с легким покачиванием бедер и потому удивительно чувственной. Затем открыл блокнот, и все остальное перестало для меня существовать.
Прошло минут пятнадцать.
Я изобразил того же человека в длинном пальто и лыжной маске. Но кое-что прибавилось. Откуда это взялось, я мог лишь догадываться.
Терри вернулась, посмотрела.
– Как вы быстро работаете, Родригес!
– В беседе со свидетелями у меня получается еще быстрее. Они транслируют мне образы, возникающие у них в памяти, и я должен успеть запечатлеть их на бумаге, прежде чем они исчезнут.