– Я мог упасть в море, небесная. С этим не шутят, – прошушукал он.
– Никто и не шутит, – четко, прямо в ухо ответила Ханна. – Каюты заперты, обеда не будет, остались из экипажа какой-то рыжий матрос и Попа Карло, чтоб скучно не было. Привет на скутере! – крикнула Ханна знакомой парочке в купальниках. – Bonjo-u-r!
– А почему обеда не будет, ты не узнала? – опечалился Мухаммед.
– Полезно для здоровья, наверное. – Ханна сунула два пальца в рот и свистнула, как шпана на шухере. – Сева! Газ сюд-а-а! – Она стала махать руками и каким-то платочком, чтобы он быстрее ее заметил, и он заметил и затаранил к яхте.
– Скажи, ты не видела наш спортивно-научный дуэт поблизости? Их тоже можно позвать, – предложил Мухаммед.
– Нет, не видела. А Саломея с Олегом наверху?
– Сейчас проверю.
– Да ладно, не спеши. Хотя проверь, – сказала Ханна, – а потом помоги Севе со скутером, он сейчас подъедет.
Мухаммед вообще не волновался и не напрягался по поводу того, почему закрыты каюты, зачем их вчера вечером усыпляли, где экипаж и где они стоят. Ему становилось все как-то и безразлично, и мило одновременно. Он поймал себя на мысли, что хочет побыть просто человеком в середине жизни, точнее, человеко-мужчиной. Рядом с человеко-женщиной. Ему нравилась Саломея. Он испытывал к ней совсем другое чувство, если сравнить его пылкие фантазии по направлению к Ханне. Та была в его мозгу бабочкой, сложившейся неожиданно приятной ситуацией, которой можно воспользоваться, а Саломея приходила во сне. Она стала незабываемой с первой встречи.
Саломея с Питом снимали виллу на море во Франции. Питу нельзя уже было находиться на солнце, так что в саду и около дома везде была создана тень. Он очень похудел, но оставался достаточно энергичен, прекрасно понимая свою обреченность. Мухаммед поехал туда с Виолеттой. Саломея их очень тепло и вкусно принимала. Пит бесконечно много раз целовал ей руки и смотрел только на нее. С ним уже невозможно было долго говорить о чем-то серьезном, о делах – всеми его делами стала его жена, и было видно, что он будет бороться за каждый отпущенный день. Они поговорили о брате Мухаммеда Рашиде. Рашид около десяти лет сотрудничал с Питом. Драгоценности ценились в странах Персидского залива, как нигде.
Она была тогда совсем другая: мягкая, внимательная, любящая и страдающая. Он испытывал к ней не просто сексуальное влечение, а какой-то неопределенный восторженный интерес к ее рассуждениям, живому лицу, грациозности. Рашид попросил взять к Питу Виолетту. Кажется, она даже привезла что-то с собой – обычно ювелиры и те, что вокруг них, вечно таскают в своих карманах пару вещичек, минуя все границы вместе с их таможнями.
– Надо же, Мухаммед, вы с Рашидом – одно лицо! – улыбалась Саломея.
– Но мы же братья! – Потом добавил: – А у тебя нет сестры? – Этим он хотел сказать, что если она у нее есть, да еще и похожа на нее, то он отправится за ней в любую даль. Смысл был не в сестре, конечно, а в том, что Саломея являла собой то, что он долгие годы искал и придумывал в своих мечтах. Ему хотелось быть рядом с такой. Но сестры не было, был угасающий любимый ею Пит – для Мухаммеда не время. Как врач он понимал, что их ждет через три-четыре месяца. После похорон тоже было не время, он видел ее несколько раз, но не решился.
В марте он приезжал в Москву на международный конгресс акушеров-гинекологов. Его позвал Вася Сомов, однокурсник по Волгограду, когда-то аборт-мастер высшего разряда, сейчас главный врач крупного московского роддома, веселый и добрый, грубоватый и прямолинейный, хотя уже стал дипломатичнее и совсем не матерился.
Кесарево сечение, недоношенные младенцы, внематочные беременности, СПИД, наркомания, аборты при поздних сроках, послеродовая терапия, донорская беременность, новая медицинская техника – на конгрессе было несколько интересных докладов и фильмов. Мухаммед взял на стажировку к себе в клинику двух молодых врачей из Москвы по Васиной рекомендации. Занят был страшно. Совсем перед отъездом позвонила оказавшаяся в Москве Виолетта и сказала, что Саломея пригласила их в ресторан. Он бросил все и пришел. Недолюбливал почему-то ни в чем не виноватую Виолетту и весь вечер мечтал, чтобы она их оставила вдвоем. Когда та ушла наконец в туалет, выпалил:
– Я знаю, что значит терять – не объясняй. (Он всегда был с ней на ты сразу, и она чувствовала его не колеблясь – ни о какой фамильярности не было и речи. Время поможет. Я буду надеяться. Это так, милая. А сейчас живи еще сильней.
– Еще и Ира… – еле слышно произнесла Саломея, – я не успела с ней поговорить, объяснить, может быть… Шанс всегда есть. – Какая она была другая тогда, в этом итальянском ресторане! Растерянная, грустная, без тени кокетства, в серой одежде. Она не понимала даже, что такая она прекраснее для него, чем когда-либо, что ее мокрые глаза напоминают ему его собственную грусть, ненавистную и любимую одновременно.
– Олега я возьму на себя, – сказал он.
Она лежала в шезлонге в бирюзовом купальнике и, кажется, спала. Он стоял и поедал глазами свою человеко-женщину. Каждую деталь и каждый сантиметр кожи. Если бы он мог подкупить попугая…
– Ханна, кажется, добралась до твоего клиента, осторожнее! – тихо сказал Мухаммед. – Иди вниз.
Саломея кивнула. Он сразу ушел – помогать Севе втаскивать скутер.
«Какой же он молодец, мой арабский скакун! – подумала Саломея. – Заставил меня говорить и поверить ему, не Олегу. А Олег, кстати, так сюда и не поднялся».
– Тебе понравилось? – спросил Мухаммед свою французскую попутчицу, подавая ей полотенце. Она ополоснулась от морской воды тут же под душем на нижней палубе.
– Я плавала на говорящем дельфине. Здорово! Была в мультфильме. Сева сказал, что ему так хотелось убежать на несколько минут. – Мари взяла из его рук полотенце с морскими звездами. – Спасибо.
– Да мы и так уже убежали дальше некуда. – Но подумал он о другом. – Давай я вытру тебе спину, доставь удовольствие, – галантничал Мухаммед и заметил Ханну наверху, которая смотрела на него и делала знак рукой, чтобы он к ней пришел.
Мари тоже заметила Ханну.
– Ты знал Ирину? – вдруг спросила Мари тихим голосом, пока они были рядом. Она по-своему укладывала в голове все, что могла собрать об этой девушке, которой раньше не придавала значения. Сейчас так не думала. Из-за Севы.
– Поговори с Виолеттой, – посоветовал Мухаммед, протянул ей полотенце и заспешил. Мари настораживала своими пустыми глазами. «Не мой гороскоп», – шутил он о таких, даже о красивых.
Мари же не хотелось идти ко всем. Она села на диванчик и стала мазаться кремом, медленно и тщательно, вспоминая, когда и как она видела Ирину, которая все время выскальзывала из памяти, потому что она смотрела на Олега тогда и изучала Олега. Ну да, симпатичная, не очень яркая, правильная вся, приглушенная: рубашка, юбка, низкие туфли… что-то еще, ах да – красивые, толстые, ровные зубы, как жемчужины… и задумчивость какая-то, наверное, об Олеге. Что за черт! Нет, не это. Николя, кажется, что-то потом сказал, когда они шли домой. Их отношения уже портились, и каждый поехал к себе после этой встречи. Ему все время было некогда, он уставал, пропускал стаканчик после работы, а Мари особенно его никогда и не задерживала: клерк – он и есть клерк со своей гребаной карьерой, чинопочитанием, подъемом в шесть утра, долгожданными бонусами, никогда не соответствующими ожиданиям, черными ботинками средней руки, да и любыми – не в них дело, – и несгибаемой вежливостью. Никаких тебе сюрпризов, незапланированных самолетных билетов, посыльных с букетами цветов, перевязанных модной веревочкой, утром, домой. Тошниловка – не мужики. Конечно, и у свободно парящих орлов были свои нерушимые планы, хотя ничего определенного, чтобы знать заранее. С ними вообще можно запутаться, так как они могут работать и уставать еще больше, не желать ни в чем отступать и отдыхать в клетке со львом или с акулами. Ее подкупали те, у кого она чувствовала эмоциональный накал, фантазии о них самих, материальную свободу, которой умели распоряжаться, а не количество денег.
– Она как рыба, которая хочет дышать носом. И иногда дышит как дельфин. – Николя сказал тогда, наверное, что-то еще про Ирину, но она запомнила про дельфина. Их отношения с Олегом они не обсуждали, как и свои.
С мужчинами, она заметила, происходит совсем не то, что они снимают в фильмах, пишут в книгах или рассказывают друг другу – с ними все наоборот. Смелость превратилась в осторожность, ничего общего с хорошими манерами не имеющая. Более того, напора, той самой страсти с экрана нет вообще. Может быть, они сейчас себя стесняются? Это они-то? Вечно ему надо подавать какой-то бесспорный знак, чтобы он «понял», то есть самой начать, другими словами. Очень часто их интересует дамский кошелек и, конечно, ее товарный вид, на который они не собираются тратить усилия, даже живя под одной крышей, – выбирается prкt-a-porter. На сезон-два, если классическая модель – на подольше, а если нет? Ну не модно, так и не модно. Да с какой это стати? Они, видите ли, ищут себе подругу-друга, сообщника-советчика, равностойного спутника, а еще лучше, если он, то есть она, материально стоит несколько повыше. Но и тогда, из-за своей неотвратимой и неизбежной полигамности, которую надо понимать и уважать, если любишь, у него есть подпольное право заглянуть в чужие стринги. Не говоря уже об интересе к себе подобным, потому что они, видите ли, не знают своей истинной природы, им любопытно, а что там? А вдруг там легче? Ну, если они так резко меняют свой геном или просто мозги, вследствие сложившихся обстоятельств, технического прогресса и доступного высшего образования для женщин, женщин те же климатические условия обязывают пересмотреть некоторые позиции в отношении не-женщин. Искать не затронутые всем этим процессом куски суши уже поздно. Что, лететь с Олегом на новую звезду? А он всех не возьмет. Начинай сначала.
Пришел Сева и встал под душ, чтобы смыть соленую воду.
10
Все опять расселись в холле. Апельсин носил напитки и ни на какие вопросы не отвечал. Еды у него в баре не было, даже сухого печенья и орешков. Мухаммед пошел проверил и подтвердил. От жары, перемены климата, напряженных бесед, водных процедур и всего такого народ немного устал. Никита не долго думая прилег на белом диванчике, Сева с Мухаммедом тоже полусидели, Мари пристроилась рядом с Виолеттой, Ханна почему-то поближе к Олегу, а Саломея стояла, облокотившись, у бара со стаканом воды. Зип и Фил исчезли вместе с капитаном и остальными. Никто, конечно, не верил, что их нет, потому что оставить такую яхту без присмотра было невозможно.
– Я думаю… – сказала Виолетта.
Все напряглись.
– …что Иксом и Игреком может быть любой из нас. Можно составить сорок пар сочетаний. – Она подмигнула Копейкину, как бы извиняясь, что тоже умеет считать. – И каждая пара найдет что сказать. Сами понимаете, Папа Карло долго не думал. Опасность заключается только в степени искренности и в личных мотивациях.
– Трудно быть честным, это непринято среди людей, – как будто поддержала ее Саломея, – и трудно верить. Значит, надо обойтись без этого.
– Можно дать право выбора, так же, как жизнь дает, – сказал Никита.
«Приехали!» – заерзала, подумав, Ханна.
– Ну так и не надо спешить, ребятки! Само придет, правда, Мухаммед?
– Частично да. А то сначала газ, потом без обеда, я уже не знаю, чего вечером ждать, – ответил он.
– В феврале резко затормозилась сделка, над которой моя компания работала больше года. – Саломея так и стояла у бара со стаканом в руке. – В феврале погиб всем нам знакомый, а для некоторых очень близкий человек, и по счастливой случайности, наверное, остался в живых второй человек, получивший физические и душевные травмы, что никогда не проходит бесследно. Многим из нас эта история небезразлична, мягко выражаясь. И как всегда бывает в жизни, дорогой Никита, по разным причинам.
– Думаю, сорок пар многовато, Вили, – поправил Никита. – Может, остановимся на том, что есть, а то отпуска не хватит.
– Вообще кормить перестанут, – бунтовал Мухаммед.
– Остановимся, – поддержал предложение Олег. – Мухаммед, не можешь уточнить у Рашида, почему в конце января он отдал четыре двадцатикаратника Виолетте в кредит, чего он обычно никогда не делает? А ты, Саломея, вспомни, пожалуйста, это была твоя просьба, или тебе эти четыре камушка ни о чем не говорят?
– Как интересно! – воскликнула Ханна. – И нас четыре пары тоже!
– Мало ли, дорогая, так уж не обольщайся, – донесся Сева. – У мусульман вон четыре жены – сложившаяся жизнь, и так можно.
Мари вытянулась в струну:
– Помедленнее говорите, а то я по-русски не очень хорошо понимаю.
– Я пока никому звонить не буду, – решил Мухаммед, – успеется. Виолетта, ты что скажешь?
– Я читала про некоего Ричарда Кука, – моментально придумала Виолетта, – который бегает со скоростью 70 километров в час. Давайте обсудим?
– Мне эти четыре камушка ни о чем не говорят, Олег, – почти перебила ее Саломея. – Ты считаешь, что использовали мое имя? Под честное слово четыре миллиона в нашем бизнесе не отдают, мы не осушаем Тихий океан и не строим канатную дорогу до Сатурна, у нас такие суммы зашкаливают за нормальную просьбу одолжить, тем более что на рынке стоимость намного выше.
– Значит, была особая ситуация: он либо чего-то испугался, либо что-то за них купил, – предположил Олег.
– У Виолетты? – спросила Ханна. – Виолетта, ты что, продала свой отель вместе со всеми своими медалями?
– Да, и город Варну в придачу. – Виолетта разозлилась не на шутку.
– Мухаммед, тебе придется звонить братцу. Вдруг Олег что-нибудь напутал? – осторожно усомнился Никита.
– Допустим, не напутал, – протянул Сева, – а нам-то что? Ты уж договаривай, – обратился он к Олегу.
– Виолетта, тебе точно, кроме господина Кука, по этому вопросу в голову ничего не приходит? – Ханна как-то осмелела вдруг.
– Могу еще рассказать про мисс Сеймур, которая прыгает с самолета без парашюта. – Виолетта никогда не сдавалась без боя.
– То есть самолет стоит в аэропорту, припаркованный, а мисс Сеймур с него прыгает? – Ханна тоже женщинам, как говорится, «не спускала». – Или это ты и есть мисс Виолетта Сеймур?
«Что-то в этом есть, – подумал Сева, – в камушках».
– Допустим, Рашид их отдал мисс Сеймур, – сказал он, – а она, ничего не боясь, с ними отправилась дальше. Так не бывает. Они либо отданы сразу же кому-то, либо сразу же были положены в банк под две подписи, а если так, то это залог. Вопрос только – за что? И чья вторая подпись соответственно? Олег, я один, что ли, тут буду размышлять? – возмутился Сева.
– Насчет даты ты ничего не путаешь, Олег? – поинтересовалась Саломея.
– До десятого января, если быть точнее, – сразу откликнулся он.
– Одиннадцатого января у Рашида родился сын, и он был дома, – вспомнил Мухаммед.
– У тебя, наверное, много племянников, – вставила Мари. Она следила за происходящим в силу своих возможностей.
Мухаммед почему-то не ответил на этот вопрос.
– А мне вот кажется интересным, как наш сероглазый воин узнал про эти четыре маленьких камушка. – Саломея села на спинку кресла рядом с Севой. Было очевидным, что она поддерживала Севу внутренне, и не только его вопросы. – Я вижу как будто три возможности: Рашид сам тебе рассказал, – обратилась она к Олегу. – Я на самом деле первый раз слышу, что ты был с ним знаком, но это не аргумент в нашей бурной жизни. Дальше – тебе сказала Виолетта, а сейчас она забыла об этом, вдруг ты ей тоже нравишься, как мужчина, или нравился тогда. Хотя это скорее всего совсем не так, но о причинах можно потом. И третий вариант – был кто-то третий, кто знал или по чьему поручению действовали эти двое. Ну так скажи нам, пожалуйста, откуда ты знаешь про такое интересное соглашение?
– А Виолетта, значит, на все вопросы уже ответила? Давайте все так разговаривать! Я думаю, Мухаммед, ты слышал про хирурга, который менял головы пациентам? Ну там, Патрику пришивается голова Джозефа, их никто не узнает, не берет почему-то на работу, и они уезжают в Китай. – Олег редко выходил из себя.
– Долечиваться, – вставил Сева.
– Так это мой хлеб, если на то пошло. Ты про какой-нибудь экологический кризис рассказывай, типа верблюды переплывают океан, чтобы умереть в Колумбии. – Мухаммед тоже нервничал.
– Да, с голодными мужиками каши не сваришь! – вздохнула Ханна.
– Знаете что, – сказала Мари, – отпуск наш только начинается, и мы, можно сказать, только что все познакомились. Времени еще полно. Нельзя же все узнать в первый день.
– Давайте лучше кино смотреть до ужина, – посоветовал Мухаммед и открыл стенной шкафчик, наполненный дисками с фильмами. – Вот вам библиотека Оскара! Так-так… лучший фильм 1940 года… Альфред Хичкок небезызвестный… «Ребекка».
– Опять про Саломею, – пошутила Мари.
Олег держался на расстоянии. Не переставал ее рассматривать. Видел новое в ней и нечто такое, как ему казалось, чего раньше не видел ни в ком и никогда. Он давно не испытывал к женщине светлых чувств вперемежку с вызовом. Она поддразнивала его самолюбие, и ему – наконец-то! – захотелось взаимности. Заставить ее довериться ему, не сомневаться, вымучить ту самую страсть, которая смывает нацепившееся временем окисление на серебряном подсвечнике, опять зажечь на нем две красные свечи, немеркнувшие, освещающие и греющие одновременно. Он не знал ее личной жизни – ни прошлой, ни тем более настоящей; он не знал еще ее саму. И что значит «знать», когда ухает сердце?
На плазме жил готический роман Дафны Дюморье с напряженными романтическими отношениями героев Джоан Фонтейн и Лоуренса Оливье. Сказки всегда нужны – и несмышленым мальчикам, и задиристым девочкам, как теплое молоко, о существовании которого вспоминаешь, когда болит горло. Почему Мухаммед выбрал этот фильм? Там тоже есть женская смерть: то ли убийство, то ли самоубийство… Ирина совершила самоубийство? Непохоже. Она не могла вовлечь туда Севу. Но кажется, Саломея не очень-то верит в стопроцентный несчастный случай.
У фильма был счастливый финал, если не считать сгоревшего замка со всем его многомиллионным добром и традициями и гибели не вполне адекватной экономки с лесбийскими наклонностями. Но так как она была злодейкой, причинившей столько горя и страданий главной героине, ангельскому и бескорыстному созданию, а замок и так надоел своими грустными и трагичными воспоминаниями, то это можно было рассматривать как сущую безделицу на фоне наконец-то полностью прояснившихся взаимоотношений главных героев.
На пальцах левой ноги у Ханны чуть раскачивалась искрящая блестелками босоножка. Ханна тоже наблюдала. Что-то ей подсказывало, что Мухаммед фальшивит. Она никак не могла вычислить его интерес и его роль. Вроде бы он был недалек от бизнеса и не прочь разыграть удачную комбинацию с доходностью «в разы», но все эти ученые, педагоги, артисты, врачи носятся со своей профессиональной жадностью, открытиями, славой, навязчивой идеей что-то уметь лучше всех, добраться первыми, и… отвлекаются. А ей нужно знать наверняка. Тяга к большим деньгам родилась у нее в Америке, что так же естественно, как родиной ее любимого Верди не мог быть Берег Слоновой Кости. Нью-Йорк не пускал ее в настоящую светскую тусовку частных вечеринок и на те посты в крупных компаниях, на которые она целила. Судьбоносных еврейских родственников, контролирующих денежные массы европейских и американских государств или плотно засевших в мировой нефтянке, в роду у мамы не было. Русский папа содержал два гаража в Израиле и с трудом говорил даже по-английски. А Ханна была красавицей и хотела интересной судьбы, высоко парящей над бытовыми проблемами. Ничего определенного она еще себе не придумала и никого не любила. Любовные переживания тоже отвлекают и уводят в сторону. Был один сложный эксперимент с заумным польским программистом, перебравшимся из Канады, но ее он так и не спрограммировал, потому что она сама, оглядевшись, нажала вовремя кнопку «delete». Потом еще от любви появляются дети, начинаешь с ними таскаться, лечить их, учить, а жизнь поворачивает за угол. Если честно, ей еще не было понятно, чем бы ей хотелось заниматься, но пока ничем. И ни с кем. Она даже подумывала осторожненько потрепаться на эту тему с Мари, послушать ее французско-европейскую истину. Виолетта же вызывала в ней легкое отторжение как от девушки постсоветского пространства, неспособной, по ее глубокому убеждению, на свободное осмысление мировых женских вопросов, а уж что касается Саломеи, этой хитрой акулы с добрым вдумчивым лицом… тут она даже перестала раскачивать свою босоножку и наступила ногой на пол.