– А в чем же загвоздка тогда? Отчего они не заканчивают строительство?
– Оттого, что строили они все по согласованию с отцом Лаврентием, с условием, чтобы он здесь служил, а приход этот в ближнем Подмосковье. Сложности возникли, приход этот забрать хотели, а отца Лаврентия в другой приход направить. Далеко-далече. Вот фирма сразу и приостановила строительство – пока церковь не освящена, это просто здание, и оно им принадлежит, хотя участок земельный городом епархии выделен.
– Действительно сложности, – Катя кивнула. – Ну, будем надеяться, что все скоро нормализуется.
– Все, да не все, – Анна Филаретовна глянула на часы. – Сегодня, значит, отпускают его. Чего ж держали столько времени невиновного?
Катя хотела ответить: ведь он сам пришел к родителям Маши и признался в ее убийстве! Но тут со двора послышался какой-то звук – Кате показалось, что кричит какая-то птица, настолько он был резким, странным.
– Ох, господи, святый боже, – Анна Филаретовна, сразу забыв и о них, и о швабре своей, заторопилась к выходу, припадая на одну ногу.
Однако никаких птиц – кур, индюшек, гусей, вырвавшихся из птичника, – во дворе не обнаружилось.
Посреди двора стояла молодая женщина – в тапочках на босу ногу, в небрежно завязанном на талии халатике и простоволосая. В руках она держала старенького плюшевого мишку. Она быстро обернулась и впилась глазами в Катю, а потом взгляд заскользил, куда-то уплыл. Светлые глаза лихорадочно шарили по двору, кого-то ища.
– Ну-ну, Лиза, ты чего? Зачем из дома без меня вышла?
– Душно там.
– Я ж тебе окно в садик открыла. Там цветочки красивые, – Анна Филаретовна, припадая на ногу, хромая, заковыляла к Лизе.
Катя разглядывала жену отца Лаврентия. То, что о ней говорил Яков Ямщиков, – чистая правда. Психически больная.
Словно почувствовав на себе чужой взгляд, Лиза подняла голову – бледная, почти безбровая блондинка, она походила на ангела, которого плохо кормили, учитывая его бестелесность, и долго держали взаперти среди туч, лишая солнца и тепла.
Внезапно в глазах ее появился лихорадочный блеск и что-то недоброе. Прижимая к груди своего плюшевого мишку, она ловко увернулась от Анны Филаретовны, и вдруг в руке у нее возник перочинный нож.
– Отнимите у нее это, она поранится! И медведя, этого чертова медведя отнимите у нее!
Это воскликнула Анна Филаретовна, а Лиза – жена отца Лаврентия – издала горлом совершенно невообразимый звук – тот самый птичий клекот – и вонзила лезвие ножа в брюхо плюшевой игрушки, вспарывая его сверху донизу, вырывая оттуда жадными пальцами клочки ваты и поролона.
В следующую секунду Федор Басов был рядом с ней. С удивительной для своего громоздкого тела стремительностью и силой и вместе с тем очень мягко и бережно он обезоружил ее, выхватив из скрюченных пальцев перочинный ножик.
Распоротый мишка упал на асфальт. Анна Филаретовна подхватила Лизу, тело которой начало как-то странно выгибаться, запрокидываясь навзничь.
– Она ревнует, уходите! Она ревнует, все рвет, все режет, все калечит, сладу с ней нет, никакие уколы не помогают, – крикнула она, оборачиваясь через плечо и таща упирающуюся Лизу к дому.
Они скрылись, дверь захлопнулась. Катя нагнулась, подняла изуродованную игрушку.
Все режет, все калечит… ревнует…
Вот они и встретились с Лизой, женой отца Лаврентия. А чем это тоже не версия? Ради кого священник мог рискнуть своей свободой, как не ради больной жены? Психически больная способна убить. В том числе из ревности.
«Демон» – каким тоном он произнес это, каким странным тоном. Похожа ли его ненормальная жена, на которой, по словам Ямщикова, его женили обманом, на демона?
И где же тот бледный ангел, что померещился сначала?
Федор Басов ткнул пальцем в брюшко медведя. Среди клоков поролона, торчащих из «раны», можно было заметить старые швы на плюше – следы многочисленных разрезов уже неоднократно штопали черными нитками. Катя нагнулась и посадила искалеченную игрушку на крыльцо дома священника, прислонив к верхней ступеньке.
Глава 17 Серебряная линия
Внизу слышались голоса. Юристы и ведущие сотрудники «Веста-холдинга» только что покинули зал совещаний и перешли в гостиную на третьем этаже.
Владимир Галич совещание проигнорировал. Он сидел у себя – когда-то в этом кабинете работал его отец. Здесь, в старом особняке на Малой Ордынке. Особняк купили, когда стены его разрушались, отремонтировали, отреставрировали, декорировали, украсили и надстроили четвертый этаж сплошь из стекла. Старинный купеческий особняк в результате превратился в странное здание – верхняя и нижняя его части жили своей собственной жизнью. Здесь, в Замоскворечье, среди невысоких домов и покатых крыш стеклянный верхний этаж напоминал рубку океанской яхты, плывшей среди моря житейского в лабиринте переулков и чугунных оград.
Владимир Галич после смерти отца занял эту огромную, залитую светом комнату, где не было ничего, кроме дивана, кресел, небольшого стола и гигантских мониторов, которые связывали его с внешним миром. За совещанием он следил через монитор и отключил его, когда юристы, менеджеры, программисты и инженеры слишком громко начали обсуждать положение дел в «Веста-холдинге». Позатыкать им рты он не мог, со времен его отца и его соратников – основателей дела в «Веста-холдинге» царствовала полная демократия. Но и выводами их, решениями, замечаниями и советами он не интересовался. Потому что и так знал все сам. Выхода из создавшейся ситуации – только два. И как бы его юристы ни лезли из кожи, что бы ни говорили, какие документы ни «поднимали», это на ситуацию не влияло.
Фактор невлияния.
Из мониторов в зале светились тоже только два. На одном – игральные карты, партия в виртуальный покер. На другом – связь по SKYPE. На огромном экране – картинка строительной морской верфи. Крепкий мужчина в рабочей робе и оранжевой каске. Шведский морской инженер, а верфь в финском городе Турку.
– Мистер Стурлуссон, – сказал Владимир Галич по-английски, – спасибо, я доволен, что закончили этап в срок.
Речь шла о яхте, которая строилась на верфи. Владимир Галич вкладывал туда средства из фонда «Веста-холдинга».
– К пятнице отделка кают будет готова. Ваше пожелание в силе – все каюты в одном стиле? – спросил швед. – Декораторы удивлены. Это же не гостевые каюты.
– Сделайте все в одном стиле – как заказано: натуральные материалы, хорошее полированное дерево, минимум деталей. Рядом должна находиться каюта врача и каюта сиделок.
– Каюты обслуги в трюме.
– Нет, это далеко, делайте, как я хочу.
Швед кивнул, и камера показала верфь. Владимир Галич увидел свою яхту.
«Как вы яхту назовете, так она и поплывет…» Песенка капитана Врунгеля из мультфильма, который они смотрели в детстве вместе с братом Борькой.
Сидели на диване, хохотали, болтали ногами – счастливые довольные мальчишки. И брат еще не обзывал его Вовкой-Компом. Комп – сокращенное от «компьютер». И ничего еще не спрашивал про Ирку, потому что тогда ему еще было на нее наплевать.
Бывшая жена, улетевшая в Аргентину.
Покойный брат, не доживший до своего пятнадцатого дня рождения.
Яхта капитана Врунгеля под названием «Беда».
«Я пас», – на мониторе, где играли в виртуальный покер, появилась строка. Все партнеры – анонимны, общение лишь вот так, и в действии только номера кредитных карт.
«Ставка пять тысяч», – еще одна фраза-строка.
«Сейчас в банке у нас денег больше, чем мой батя зарабатывал за десять лет советской власти», – строка-комментарий.
«Поднимаю ставку до пятнадцати тысяч», – эту фразу Владимир Галич, сидевший в кресле лицом к мониторам, набрал на компьютере-планшете, лежавшем у него на коленях.
«Высоко берете», – тут же монитор запестрел новой фразой.
Играли даже не в долларах, а в евро.
«Тогда еще удваиваю», – набрал Владимир.
Она возникла внезапно – острая как лезвие бритвы, сияющая линия. Словно кто-то натянул серебряную леску – Владимир Галич, смотревший на мониторы, на свою планшетку, видел эту линию.
Нечасто, но иногда.
Она возникала внезапно и звала, вела его за собой. Августовское солнце заливало светом четвертый этаж из стекла. Внизу гудели мужские голоса. За стенами особняка по Большой и Малой Ордынке вереницей в пробке еле-еле двигался транспорт. И первые желтые листья на тополях что-то лепетали, когда теплый ветер ерошил и теребил их.
А линия… серебряная линия не исчезала.
Так же, как и в детстве, когда она возникла впервые и позвала за собой. Он сначала противился этому зову, но зов, линия, сияние серебра, жажда, любопытство оказались сильнее. Нет, любопытством там и не пахло, это скорей было похоже на голод, на ночную, еще детскую поллюцию, на что-то настолько естественное, природное, сидящее внутри его… Очень знакомое и одновременно совершенно неизвестное. То, что можно ощутить и увидеть, лишь двинувшись по этой серебряной линии туда, куда она вела.
«Я пас», – появилось на мониторе.
«И я пас».
«Откройтесь», – приказ-команда.
Владимир Галич коснулся планшетки и открылся в виртуальном покере.
«Вы сорвали банк».
Серебряная линия не подвела. Когда-то давно он пытался убедить себя, что это что-то сродни интуиции. Но это была не интуиция. А что-то гораздо сложнее. Внутренняя неразрывная связь.
Камера второго монитора показывала ему яхту во всей ее красе и мощи. И еще верфь и порт.
А гаснувший монитор покера отражал в себе его задумчивое лицо, как зеркало. И еще одну картину – девочка с распущенными светлыми волосами и высокий угловатый пацан целуются взасос у ворот школьного футбольного поля. А потом уходят, обнявшись. Пацан и девчонка, старший брат и его… нет, моя, моя будущая бывшая жена.
Любовь с четвертого класса, покинувшая его в самый тяжелый момент его жизни.
Ну, хотя бы эту партию в покер он сейчас выиграл.
Серебряная линия не отпускала, не тускнела. Она не звала за собой, она просто была, существовала. Эта внутренняя связь.
На одном из темных мониторов появилась строка: у вас сообщение. Потом монитор вспыхнул, и Владимир Галич увидел на экране членов своей команды: юриста Маковского, американского адвоката Добсона и топ-менеджера фирмы «Веста-холдинг» Ерофеева. Они все сидели этажом ниже в гостиной, они могли бы подняться и войти сюда в этот кабинет-аквариум, но они остались внизу и связались с ним вот так – тоже виртуально.
– Мы так и не пришли к соглашению, Владимир Маркович, – хрипло сказал менеджер Ерофеев. – Можно бесконечно судиться, если хоть какие-то козыри на руках. Но завещание вашего отца категорически определяет, что является вашим главным козырем. Неужели так трудно выполнить этот пункт? Вы же так молоды и полны сил. Я не хочу, чтобы активы компании уходили к нашим оппонентам. Я работал с вашим отцом и остался вам верен. Мы все лишимся всего – я места. А вы… Подумайте, чего вы лишитесь. Я прошу вас, мы все вас просим, постарайтесь выполнить то, что так хотел от вас ваш отец. Неужели это так трудно?
– Нет, – ответил Владимир Галич.
Там наступила пауза. Удивительно, но такого ответа там не ожидали. И растерялись.
Серебряная линия сияла среди света и солнца, пронзив панорамное стекло. Над крышами офисов и особняков, над кронами деревьев, над городом. Но никто ее не видел, никто не знал о ней. И только он, Владимир Галич, мог коснуться ее каждым нервом, каждым атомом своего тела.
Он встал и подошел к окну, прижался к стеклу, распластался на прозрачной горячей стене, раскинув руки.
Тогда в детстве, когда это происходило, он просто бежал на зов. Бежал изо всех сил, предвкушая радость встречи.
– Я сделаю, как хотел отец, я постараюсь, – сказал он, оборачиваясь к монитору. – А тут на крыше следовало бы поставить солнечные батареи, а? Потрудитесь заказать, если это возможно.
Глава 18 Неопознанные жертвы
Вернувшись из Нового Иордана, весь вечер Катя провела дома, в своей квартире на Фрунзенской набережной, – убиралась, вытирала везде пыль, выходила на балкон, смотрела на Москву-реку, потом сидела тихонько как мышка в углу дивана, наслаждаясь тишиной и покоем, затем строила планы.
Все-таки как хорошо дома! Даже после короткого отсутствия домашние мелочи приобретают совершенно особое значение, особый вкус, особый аромат. Например, ванильные сухарики к чаю. Или коробка шоколадных конфет, найденная в холодильнике. А лимонный скраб для тела, а пушистые полотенца в ванной – сама их выбирала когда-то в магазине. Яркие подушки на диване, что так и просятся под локоть, под спину, вкус свежевыжатого апельсинового сока. Сладость с кислинкой надкушенного яблока. Аромат молотого кофе из кофеварки на кухне. И даже пылесос, сияющий пластиком и хромом, чудо японской техники, работающий совершенно бесшумно. Если бог в мелочах, то сколь совершенны, сколь прекрасны и упоительны эти домашние мелочи. К ним, к ним после даже короткого отсутствия так стремится сердце.
И среди них и сама-то ощущаешь себя не тем нелепым «инкогнито из полиции», командированным переговорщиком, чьи знания и помощь, в сущности, так и остались никем не востребованными, не криминальным обозревателем пресс-центра, под сурдинку высматривающим громкую сенсацию, а вот тем, кто ты есть на самом деле – отчаянной лентяйкой, а еще беззаботной кокеткой и немножко, совсем немножко в мечтах роковой femme fatale.
Конечно, хочется быть роковой женщиной, но кокетничать и разбивать сердца некому. Кто есть на горизонте? Старикан – полковник Гущин, – лысый, женатый, краснолицый, по горло занятый строительством дачи в Зарайске. Муж – Вадим Андреевич Кравченко, на домашнем жаргоне именуемый Драгоценным В.А. О, это такая старая история… Без драм и сцен и пока все еще без развода, но… Не будем на это особо рассчитывать. Друг детства Сережа Мещерский, ныне отбывший с этнографической экспедицией в Непал, и…
Кто же там еще? Федя Басов – новоиорданский уникум, не «взятый в полицию». Кого же он так напоминает? С такими «бойфрендами» не особенно-то и разбежишься. А посему – не бывать тебе в данный момент femme fatale: Катя показала себе язык в зеркало. Распустила волосы, начала причесывать их, придирчиво разглядывая концы – не секутся ли. В это лето она – русая блондинка, очень естественный цвет волос при ее серых глазах. Лицо загорело там, в Новом Иордане, на свежем воздухе, и загар ей идет, а то она всегда бледная…
Бледная поганка…
Нет, на поганку мы не похожи. Надо при всей нашей самокритичности отдать себе должное. Высокий рост спасает от полноты, а длинные наши ноги-ноженции мы еще больше по моде удлиняем каблуками. Шпильки – это страшная сила.
И спорт помог. В прошлом месяце эти пробежки по утрам вдоль набережной. Правда, их было с гулькин нос, этих самых пробежек, но все равно, главное – почин. Вот немножко разберемся с этим новоиорданским случаем – и снова начнем бегать по утрам по выходным.
Катя в белой шелковой коротенькой комбинашке улеглась в томной позе на кровать в своей спальне. Да, мы еще позабыли про постельное белье. Там, в этой новоиорданской гостинице, оно хлопковое в цветочек… Смахивает на набивные деревенские ситцы.
У меня дома гораздо лучше…
Стиль…
Я сама… сама выбирала и поэтому так все это люблю…
А туда, несмотря на дешевое постельное белье, я все равно вернусь.
Этот новоиорданский медведь обозвал меня поверхностной особой…
Сон пришел неслышно, как вор. И украл Катю.
Наутро выспавшаяся, свежая как огурчик, розовая и живая как ртуть, она уже караулила у дверей приемной шефа криминальной полиции полковника Гущина в ожидании, когда у него кончится оперативка.
План созрел как-то сам собой, как яблоко на ветке, и Кате не терпелось этот свой план огласить.
– Федор Матвеевич, доброе утро! Я должна вам сказать – мне надо вернуться туда, в Новый Иордан.
– Ты же только вчера вернулась оттуда, – после оперативки и совещания у начальника главка полковник Гущин не всегда являл хорошее настроение. – Облажалась там прокуратура по полной – и попа они фантазера отпустили, и этого своего прежнего подозреваемого Султанова. Вот что бывает, когда они автономно работают, без поддержки нашего угро.
– Руслана Султанова отпустили?
– Под залог. Вчера вечером нагрянули его адвокаты, которых ему отец нанял. А до этого с утра община кавказская на митинг собралась у отдела. А ведь уже весной был инцидент – драка в общественном месте. Так что прокуратура посоветовалась сама с собой без нашего участия и решила не усугублять ситуацию. Султанова как с экспертизы привезли, так и выпустили под залог в миллион рублей. Я не против такой меры пресечения, не подумай, что я ретроград какой-то, бармалей, но для суда выпуск обвиняемого под залог всегда – сигнал. Те, мол, кто расследует – сами не уверены.
– Там пока ни в чем нельзя быть уверенным, Федор Матвеевич, – выпалила Катя. – Помогите мне, устройте мне туда командировку – в район. Мой шеф так меня не отпустит. Это дело ни в виде очерка, ни как репортаж с места событий подать в прессе нельзя, потому что там одно из действующих лиц священник. С точки зрения моего начальника это бесперспективная поездка для криминального обозревателя, раз писать нельзя. Но это дело… Федор Матвеевич, я когда-нибудь ошибалась, скажите мне?
– Много раз, – полковник Гущин усмехнулся.
– Пусть, но вы мне все равно верите. Это дело стоит раскрыть, понимаете?
Гущин стал серьезен.
– Женщина молодая убита, мы обязаны найти ее убийцу.
– Там еще две жертвы в Ордынском лесу, – сказала Катя. – Федор Матвеевич, пожалуйста, поговорите с моим шефом. Мне нужна туда командировка. А ваш Федя станет мне там помогать.
Ой, что случилось со старым лысым полковником Гущиным! Он вспыхнул как девушка.
– Ты это, Екатерина, если догадываешься о чем, языком тут в главке не трепи.