– Простите, кого вы едва не задели? – спросил Жужин.
– Девушку. Все произошло так быстро. Она выскочила из той машины. На ней было белое короткое платье с рисунком спереди, мне показалось тогда, что это принты такие… психоделические принты, красные. Она шаталась, и я решила, что она пьяная. А потом появился он, и я его сразу узнала, мои фары его осветили ярко.
– И кто это был?
– Отец Лаврентий.
Жужин откинулся на спинку офисного кресла. В руках он вертел шариковую ручку.
– Он загородил ее собой и толкнул назад. Я в тот момент решила, что он боится, чтобы она не попала мне под колеса, эта пьяная девушка. Но что-то меня испугало. – Оксана Финдеева снова обернулась к Кате, словно надеясь, что женщина ее лучше поймет. – Их лица в тот момент. Я уже объехала их, но мне показалось, что следует остановиться. Спросить, что происходит. Но со мной был шестилетний ребенок, и все это – на пустой дороге, час поздний, и потом…
– Подождите, подождите, уважаемая, давайте сначала с одним разберемся, – перебил ее Жужин. – Вы уверены, что там, на дороге, был именно отец Лаврентий?
– Я узнала его. Я видела его, как вас сейчас.
– А вы с ним знакомы?
– Он здешний священник, строит церковь, мы с мужем делали пожертвования, он духовник мужа. И я слышала, что вы его арестовали, потому что он сознался в убийстве. А потом отпустили.
– Подождите, не будем забегать вперед. Сначала ваши показания. Как он выглядел, как был одет?
– Не в рясе. Обычная одежда, кажется, темные брюки и верх. Рубашка или футболка. На девушке было белое платье, короткое. И эти принты… я их тогда восприняла как принты, узор… эти красные пятна.
– Так какое это было число?
– Тринадцатого июня мы с Женей улетели в Германию, я же сказала – это произошло накануне вечером, то есть двенадцатого.
– А время? Сколько было времени?
– Точно не могу вам сказать. Вечер, сумерки, во сколько в июне начинало смеркаться? Где-то около десяти… Понимаете, я выстояла адскую пробку в Москве, и поэтому мы с дочкой возвращались домой так поздно.
– Два месяца прошло, почему вы пришли дать показания только сейчас? – спросила Катя.
– Да я же объясняю, мы только что с дочкой вернулись из Германии, все лето она там пробыла в клинике у профессора Кюна, я находилась с ней. На днях услышала случайно от домработницы про убийство девушки. Убийство! Какой ужас. И о том, что отец Лаврентий задержан.
– Какой марки была та машина?
– Я плохо разбираюсь, какая-то иномарка, серебристая. Явно не «Ягуар», не «Мерседес» и не «БМВ», что-то подешевле.
– Может быть, «Шевроле»? – тихо спросила Катя.
– Нет, «Шевроле» я узнаю сразу – у няни моей дочери такая машина. И потом, вишневый «Шевроле» появился со стороны объездной, он двигался в сторону автозаправки. Они тоже увидели, что происходит на дороге, – у них был включен дальний свет, они ехали мне навстречу, поэтому у них был лучше обзор. Они начали притормаживать и остановились метрах в пяти впереди. Поэтому я и не стала останавливаться – раз та машина остановилась. Я в тот момент боялась, что моя дочь проснется, а она очень беспокойная. Она могла испугаться. Я уехала оттуда, а они остались.
– Кто сидел в «Шевроле»?
– Двое, кажется, пара, простите, я не приглядывалась, я просто проехала мимо них. Отца Лаврентия я узнала.
– Вы не могли ошибиться?
– Нет.
– И все же, Оксана Дмитриевна, подумайте. Вы не ошибаетесь? – спросил Жужин. – У нас масса свидетелей, которые видели отца Лаврентия вечером двенадцатого июня совершенно в другом месте.
– Вы хотите сказать, что я лгу?
Катя наблюдала за ней, пальцы жены депутата судорожно сжимали сумочку «Джимми Чу».
– Я запишу ваши показания в протокол, – сказал Жужин. – Но хочу напомнить вам об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Такая ответственность существует.
Глава 28 Письмо № 13 Письмо, посланное с почты Yandex на почту Yahoo
Думаешь, мне легче оттого, что я знаю все с самого начала? Да, вот именно – я всегда все знал и о тебе, и о себе.
Как давно мы вместе? Мы разлучались с тобой, но потом ты пришел и нашел меня.
И позвал.
Твой шепот ночной – мой крик…
Я жду твоего прихода.
Я боюсь, что ты придешь, но мечтаю об этом постоянно.
Дрожу как в лихорадке, словно смертельно больной.
Как имя твое? Мне дали имя, но как звали тебя? Прежде чем все сгинуло, превратившись в кровь и куски плоти.
Если член твой искушает тебя – отсеки его, если глаз твой искушает тебя – вырви его.
Жестокость порождает жестокость, но что есть зло? И где его корни? Там, где ты сейчас, – много зла? Или там уже не различают…
Может, поэтому ты и приходишь оттуда – сюда, чтобы почувствовать разницу, перешагнуть грань.
Но грань уже однажды нарушили, причем, заметь, не по злобе, а по недомыслию, из-за беспечности, простой небрежности. Все произошло так быстро – одна ночь, изменившая мир. Знаешь, ведь штурмовикам СС и не снился такой вот эксперимент. Но его провели много позже – и не в условиях войны или бойни, а одной тихой весенней ночью, когда все спали. Все произошло из-за равнодушия, из-за неумения, непонимания – какая это мощь и сила.
Какая это угроза.
Пусть там возведут хоть тысячу саркофагов, скрывая это. Бесполезно – меня и тебя уже не скрыть. Мы есть.
Я ничего не помню из тех времен. А ты все знаешь. Там, где ты сейчас, знают все – прошлое и будущее.
Я помню, как проснулся. То утро… Потолок надо мной – такой высокий, запах лекарств. И боль.
Я проснулся один – тебя не было рядом. И это было поразительное ощущение – свободы. Я помню это, хоть и смутно.
А потом одиночество сдавило меня, как могильная плита. И мои маленькие детские кости треснули. И я закричал, забился на той постели, потому что тебя со мной уже не было.
Ты услышал мой крик. Ты шел по дороге – туда, но вернулся ко мне. И с тех пор возвращаешься.
Я думаю, что семя, надежду о котором мы так все лелеем, и есть бессмертие. И в нем частица тебя.
Семя, что даст побег и возродится. Дитя многих отцов – твое дитя, – этот ребенок будет видеть и слышать, мир предстанет перед ним в красках, во всем своем великолепии.
Я сейчас уже не говорю о лидерстве и о выживаемости… Я так много думал об этом раньше, но теперь умолчу. Я говорю просто о жизни. Не о скачке эволюции, не о мутации… Просто о жизни.
За это я готов биться до смерти.
И не щадя убивать других.
Глава 29 Перегруппировка
День словно укоротился, съежился, как шагреневая кожа. Так всегда случается, когда рушатся планы и неизвестность – это зыбкое болото – возникает впереди непреодолимой преградой.
После ухода Оксаны Финдеевой (ее допрос на протокол длился полтора часа) Катя поняла, что день ее в Новом Иордане закончен. Требовалось срочно ехать советоваться с умными людьми. А никого более умного, чем полковник Гущин, Катя в этой ситуации не знала.
Глядя на озадаченное и недовольное лицо следователя Жужина, она понимала, что аналогичная идея возникла и у него. Необходима срочная перегруппировка сил и средств. В результате в Москву «перегруппировываться» рванули вместе на прокурорской машине – Жужин высадил Катю на углу Большой Никитской, а сам поехал в областную прокуратуру получать ЦУ о том, как в дальнейшем, как он выразился, «интерпретировать показания жены депутата».
Катя не успела заскочить в гостиницу, она знала – в Новый Иордан она вернется, вопрос – когда? Сегодня вечером или только завтра?
– Феденька, – обратилась она в коридоре к Басову, пребывавшему в состоянии глубокой задумчивости (выглядел он при этом как богатырь на распутье перед камнем-скрижалью). – Я в главк, зайди в гостиницу, скажи своей тете, пожалуйста, чтобы она номер мой держала, не сдавала никому. То, что мы с тобой слышали тут, мы пока не обсуждаем, ладно? У меня мозги как студень.
– Это пройдет, – философски пообещал Федор Басов.
– У меня к тебе еще одна просьба: понаблюдай осторожно за отцом Лаврентием. Только чтобы он этого не заметил.
Катя сказала это и тотчас же усомнилась: разве такой колоритный верзила, притча во языцех Нового Иордана, сможет сделать это незаметно?
В главке Катя, к великой своей досаде, полковника Гущина не застала, они разминулись буквально на пять минут. Гущин по срочному звонку уехал в областную прокуратуру на совещание. Ждать пришлось долго, и Катя страшно себя ругала за то, что в спешке оставила в гостинице свой ноутбук, как бы он сейчас ей пригодился.
Гущин вернулся к четырем часам, узрел Катю, терпеливо сторожившую его в кожаном кресле в приемной, и кивнул: заходи.
– Федор Матвеевич, добрый день, слышали, какие новости в Новом Иордане?
Гущин закурил, кивнул.
– Простите, но я хочу вас спросить: почему вы сами туда не едете?
– Я сутками в Подольске сижу, там же покушение на зам. мэра, а потом бабу пришили – начальницу финансового управления, слышала, наверное, по телевизору все бубнят. Дело на контроле сама знаешь где.
Катя сказала это и тотчас же усомнилась: разве такой колоритный верзила, притча во языцех Нового Иордана, сможет сделать это незаметно?
В главке Катя, к великой своей досаде, полковника Гущина не застала, они разминулись буквально на пять минут. Гущин по срочному звонку уехал в областную прокуратуру на совещание. Ждать пришлось долго, и Катя страшно себя ругала за то, что в спешке оставила в гостинице свой ноутбук, как бы он сейчас ей пригодился.
Гущин вернулся к четырем часам, узрел Катю, терпеливо сторожившую его в кожаном кресле в приемной, и кивнул: заходи.
– Федор Матвеевич, добрый день, слышали, какие новости в Новом Иордане?
Гущин закурил, кивнул.
– Простите, но я хочу вас спросить: почему вы сами туда не едете?
– Я сутками в Подольске сижу, там же покушение на зам. мэра, а потом бабу пришили – начальницу финансового управления, слышала, наверное, по телевизору все бубнят. Дело на контроле сама знаешь где.
– А это наше дело тоже скоро будет на контроле сами знаете где. – Катя напирала, а Гущин… старый славный бравый полковник Гущин, он словно бы оправдывался! Искал отговорки.
– Мне не разорваться пополам, я своего зама туда послал, когда ты машину нашла.
– Ее Басов нашел, он и вертолет МЧС организовал. Почему вы зама посылаете, а сами не едете? Я вас просто не узнаю.
– Не указывай мне, – полковник Гущин неожиданно вспыхнул, как девушка. – Ишь ты, пигалица! Яйца курицу учат. Я сам решаю, куда и когда мне выезжать.
– Я просто к тому, что это дело уже переросло Новый Иордан, – Катя сразу сбавила тон, все же он шеф подмосковной полиции! Сделала вид, что обиделась, хотя ей было на самом деле любопытно и даже немного забавно наблюдать его реакцию. – Без вас там не справляются, Федор Матвеевич.
– Льсти, льсти, язык льстивый, – Гущин выпустил дым из ноздрей. – А что вы все всполошились? Явилась какая-то баба, наплела с три короба.
– Следователя прокуратуры в шок повергло то, что она жена депутата и поэтому от ее показаний, которые противоречат всему, что уже сделано по делу в отношении священника, нельзя так просто отмахнуться.
– Она Михаила Финдеева жена, а он шишка, глава комитета и в Кремле принят, – Гущин вздохнул. – Это мы сейчас на совещании и обгладывали как кость со всех сторон. Там одно бесспорно – алиби священника на момент убийства доказано. И доказано железно. Много свидетелей, и все они незаинтересованные лица. Следователь там отлично поработал, никаких претензий со стороны уголовного розыска.
– Финдеева заявила, что она видела отца Лаврентия на дороге недалеко от стоянки дальнобойщиков вечером двенадцатого июня, как нас. И он сам, сам ведь признался в убийстве!
– Больше двадцати свидетелей подтверждают его алиби. Одна против двадцати? Ты ей веришь? Сама-то ты ей веришь?
– Нет… я не знаю, – Катя села, потом встала, затем всплеснула руками. – Но все это как-то странно. Начиная с его признания… К тому же она многие детали правильно назвала. Например, белое платье. Я по дороге сюда с Жужиным это обсуждала и сама снимки вспомнила с места происшествия – на Марии Шелест действительно в день убийства было белое летнее платье, льняное, короткое.
– Эта мадам-депутатша говорила о платье с узором, – возразил Гущин, демонстрируя поразительную осведомленность. – На совещании и об этом речь шла.
– Принты – так она это назвала. А потом сказала – пятна. Это кровь была.
– Марии Шелест нанесен проникающий удар в область печени. Ты хочешь сказать, что эта дамочка видела сам момент убийства? Что девушка, получив такой удар ножом, еще бегала по дороге?
– А такое что, невозможно? В криминалистике случаи были, когда жертва с ножом в сердце разгуливала какое-то время. Финдеева говорила и про вишневый «Шевроле», – Катя не отступала. – Она сказала, что не остановилась, потому что испугалась за дочь и еще потому, что этот «Шевроле», двигавшийся навстречу, остановился. Они – эта пара из Воронежа – решили узнать, что происходит. Они стали свидетелями. Поэтому их убили.
– Кто убил? Отец Лаврентий?
– Федор Матвеевич, показания Финдеевой, возможно, дают ключ к понимаю того, что эти убийства связаны. Как и почему они связаны.
– А, связь, вот чего тебе недостает! Одного убийства мало в деле, нужно еще одно, чтобы жертв побольше. Писать потом начнешь, строчить, читателей пугать, знаю я тебя.
– Это дело не для очерка.
– Ладно, губы-то не надувай. Я сам не меньше твоего хочу во всем разобраться. Дело вот уже где, – Гущин хлопнул себя по шее, словно с комаром сражался. – Перспектива висяка, а ведь так ясно все складывалось сначала, когда этого кавказца выдернули по подозрению. Я вот что тебе скажу – ты горячку не пори. Про вишневый «Шевроле» Финдеева могла умно добавить. Весь городишко со вчерашнего дня был в курсе, что в лесу нашли вишневый «Шевроле» со следами крови в салоне. А до этого всякие байки болтали и в Интернете писали про трупы на пепелище.
– Но зачем ей добавлять? Врать?
– Может, у нее есть причины для оговора священника? Может, она в какой-то секте? Что мы о ней знаем?
– Правда, мы о них ничего не знаем, – согласилась Катя. – Лейтенант Должиков мне кое-какие данные нашел. Оксана Финдеева с мужем жертвовали на строительство церкви. Двести пятьдесят тысяч рублей, кажется, дали, если бы она в секте состояла, зачем ей на церковь жертвовать?
– По части проверки ее показаний и ее взаимоотношений с этим попом мы связаны по рукам – она жена депутата. Но на веру принимать ее сказки, когда уже доказано алиби, тоже не можем. Это против всякой логики.
– Я понимаю, – Катя кивнула. – Я просто к тому, что мы все равно пока еще мало о них знаем. Например, об этих пожертвованиях и самих благотворителях. Ведь там целевые пожертвования были, именно отцу Лаврентию, чтобы он служил в этом приходе в Новом Иордане, а это очень хорошим местом считается, престижным. И эти целевые пожертвования делали не только Финдеевы, но и фирма компьютерная. Забыла ее название… кажется, «Веста-холдинг». Что связывает священника с компьютерной фирмой?
– Я смотрел материалы по нему, он год работал в компьютерном центре при Московской духовной академии.
– Может, он тогда и познакомился с кем-то в «Весте», там владелец – молодой человек, некто Галич, и этот Галич, как установил лейтенант Должиков, мальчиком проходил свидетелем по делу об убийстве своего брата-подростка. Я еще подумала, что его фирма потому и жертвует деньги на церковь, в память брата. Некоторые часовни возводят, а тут целую церковь.
– Ну? Сама и ответила на свой вопрос, – хмыкнул Гущин. – Целевые пожертвования, говоришь? Непосредственно этому попу? «Веста-холдинг» – вчера как раз по телевизору в новостях о ней говорили, по судам они все ходят от Лондона до Нью-Йорка. Активы никак не разделят. Ладно, насчет благотворителей – это проверке поддается. Насчет депутатской жены – с этим сложнее. Подумаем, может, какая-то негласная информация всплывет. Завтра часикам к двенадцати – зайди сюда ко мне.
– Я хотела сегодня же в Новый Иордан вернуться.
– Обожди до завтра. Дело можем запросить, то, на которое Должиков наткнулся при проверке, он мне докладывал. Об убийстве мальчика Бориса Галича. Оно в архиве на Петровке, не раскрыто. Они до семи вечера работают. – Гущин глянул на часы. – Я сейчас в МУР позвоню, коли нечем заняться до завтра, слетай туда, почитай дело. Если очень поторопишься – успеешь. Особо обрати внимание, не мелькает где там, в деле этом старом, фамилия Тихвинский, а может, прозвище детское типа Лаврик.
Катя посмотрела на полковника Гущина: да, старина, а я тебя явно недооцениваю. И правда – яйцам курицу… старую оперативно-сыскную курицу учить негоже.
На Петровку, 38, в архив она успела. На проходной ее ждал сотрудник розыска и сразу же проводил в хранилище документов. В картонной коробке лежали два толстых тома с пожелтевшими от времени страницами.
Катя забрала коробку, пообещав клятвенно сотруднику архива управиться до семи вечера, и начала листать.
Взялась-то она за это дело рьяно, азартно, но по мере читки начала понимать, что все это – события, явно не имеющие никакого отношения к новоиорданским тайнам.
И вот уже чисто по-женски она отвлеклась, забыв, что срок ей дан суровым работником архива только до закрытия. Вспомнила о доме, как она вернется домой, откроет в квартире все форточки, распахнет балкон с видом на Москву-реку, приготовит себе легкий ужин – салат и мороженое с персиками (мороженое купит в супермаркете – такое пластиковое ведерко, а персики на углу с лотка у торговца). Или, может быть, разживется там же, с лотка, свежей малиной и взобьет себе молочно-малиновый коктейль – подсластить жизнь. Бухнется в ванну, в душистую пену, потом напялит шелковые шортики и майку, угнездится на новом диване, поставит DVD с фильмом «В джазе только девушки» и, может быть, попозже решится набрать номер Драгоценного, мужа, Вадима Кравченко и…