Во тьме ночи все его окна сияли светом, и это вселяло надежду. Потом она стряхнула крошки с дешевенького хлопкового гостиничного пододеяльника, почистила зубы и юркнула в постель.
Хочу домой…
Нет, не хочу.
Я останусь здесь и все узнаю.
Последняя мысль перед тем, как она уснула безмятежным сном младенца, молнией сверкнула: «Теперь Жужин у меня по гроб в долгу за эту машину, я у него теперь любую информацию… А если заартачится, неблагодарный, я его рапортом припугну за «нерасторопность». Имею теперь полное право».
Имею право.
Хочу узнать все.
Если только ВСЕ узнать вообще возможно.
Она проспала до половины одиннадцатого, никто и не подумал ее будить. Почту свою в Интернете она тоже не проверила, старания лейтенанта Должикова пока пропадали даром.
Зато в ОВД ее встретили торжественные и многозначительные взгляды – так всегда бывает, когда что-то удается, срабатывает при раскрытии убийства.
– Итак, коллеги, доброе утро? – В кабинете Жужина (на прокурорской половине ОВД, выделенной после пожара) Катя уже не могла скрыть терзавшего ее любопытства.
– День белый, – эксперт Сиваков, заваривающий себе по-хозяйски в чужом кабинете крепчайший кофе, посмотрел на часы. – Тебе, касатка, с молоком или без?
– Спасибо, что вы узнали?
– Все, – тоном артиста Пуговкина из фильма «Не может быть» возвестил Сиваков. – Николай Петрович, дайте интервью полицейской прессе, – обратился он к Жужину, согнувшемуся над уголовным делом на столе.
– Вы настырная особа, – ответил тот. – Но машина – очко в вашу пользу. Ума не приложу, как вы МЧС уломали, обычно они нас просто посылают. В Воронеже розыск провел проверку. Машина вишневый «Шевроле» действительно принадлежит Веронике Хитковой, вот у меня тут ее воронежский адрес, телефон. По профессии она риелтор, работала на пару с неким Сергеем Солнцевым, в прошлом офицером ВДВ, ныне уволенным в запас. Состояли они в гражданском браке, оба проживали в квартире Хитковой, и оба в июне этого года отправились на машине в Москву. С тех пор от них нет никаких известий.
– Розыск там, в Воронеже, сумел найти дантиста в частной клинике, у которого они оба лечились, снимки зубов они нам переслали по электронной почте, много совпадений. Хотя, конечно, тела сильно огнем попорчены, но многое совпало при сравнительном анализе. – Сиваков пил кофе.
– А что же их не хватились так долго там, в Воронеже? Почему не заявили о пропаже? – спросила Катя.
– Некому заявлять, оба одинокие. Солнцев в Воронеже только регистрацию имел, сам с Северного Кавказа. Хиткова мать похоронила, больше у нее близких нет. А в фирму риелторскую они звонили лишь при оформлении сделок. Там, в фирме, думали, что они в Москве – устроились, квартиру сняли. Никто не беспокоился. Сейчас лето, отпуска, – Жужин развел руками. – Кому какое дело до других? Карты их больничные там, в Воронеже, изъяли, группы крови совпадают. После обыска в квартире Хитковой нам перешлют волосы, обнаруженные в ванной.
– Поколдуем с ДНК-экспертизой, – сказал Сиваков. – Все используем для опознания, что они там на квартире найдут.
– Последний раз Хиткова звонила в фирму десятого июня, – продолжил Жужин. – Если они, предположим, выехали одиннадцатого днем, то двенадцатого вечером уже должны были подъезжать к Москве. Они вполне могли воспользоваться федеральной трассой. Судя по следам крови в салоне, их либо убили там, либо спрятали тела уже после убийства. Хотя само место убийства нам до сих пор неизвестно. А мотив может быть самый простой – ограбление. В машине ни сумок, ни вещей, а ведь они путешествовали и наверняка везли с собой крупную сумму денег. Их ограбили и убили. Трупы сожгли в лесу, а машину столкнули в овраг – все в разных местах, путая следы.
Катя вспомнила, как Сиваков говорил о том, что если жечь трупы в машине – это большой костер, столб дыма, видный издалека.
Но мотив, предложенный Жужиным, казался таким банальным – ограбление с убийством.
– Послушайте, а вы не проверяли наличие там, в салоне, следов крови…
– Я проверил, – перебил ее Сиваков. – Сразу, как машину стал осматривать, взял образцы, отправил в лабораторию для генетического анализа. Так вот: следов крови Марии Шелест в машине нет. Как бы тебе ни хотелось связать это все в единый клубок, факты против. Данные убийства между собой не связаны.
Катя пожала плечами. Но опыту великого Сивакова доверяли все, она в том числе. Ладно, пусть, раз так. Но внутри ее все равно что-то не отпускало.
– Остается совсем немного – найти убийцу и грабителя, – она села на стул, взяла чашку кофе, предложенную Сиваковым, и, достав из сумки распечатки плана местности, над которой только вчера парила в небесах, углубилась в топографию – где федеральное шоссе, по которому могли ехать жертвы, где Ордынский лес и где… Гнилой пруд.
На карте все выглядело и близким, и далеким, Катя скверно разбиралась в масштабе.
Но что-то определенно не складывалось. Они до сих пор не знали самого важного – мест, где произошли эти убийства. А без этого все снова рассыпалось в прах.
Глава 26 «Кто ты?»
Ночь, которую Катя мирно проспала в номере гостиницы, мать Марии Шелест, Галина Григорьевна, провела без сна.
За ужином муж Филипп пил водку. Галина знала, что все это из-за нового вызова в прокуратуру. Следовало бы отнять бутылку и запереть ее в буфете, но она не могла. Свекровь Мария Степановна попыталась было скрипуче выговорить сыну, но он лишь зыркнул на нее, и она умолкла.
Потом все молча смотрели телевизор до самого позднего часа. Около полуночи свекровь, держась за стенки и опираясь на палку, отправилась к себе. Галина тоже ушла в спальню, разделась, ждала, что муж придет, ляжет. Но он поднялся наверх в мастерскую. Порой он устраивался спать там, на ветхом диване.
Тикали часы у изголовья, ветер шумел в саду, и луна, словно сосуд, наполненный пеплом, маячила на траурном фоне небес.
Потом в темноте запел комар.
И вдруг накатила волна жаркого удушья.
Галина откинула одеяло и села в постели. Она поняла вдруг, что заснуть в эту ночь ей не дано.
За порогом спальни – ночной мир, где все домашние предметы внезапно утратили и свое назначение, и свой смысл, и свою ценность, обернувшись смутными тенями.
Например, желтая ковровая дорожка с узором, привезенная когда-то из Баку. Она сейчас в лунном свете так похожа на каменистую тропу. Старый шкаф – на скалу, ножки стульев – на корни деревьев.
Галина встала с постели, накинула халат и, стараясь ступать неслышно, двинулась вперед. Нет, не как лунатик, она прежде никогда не ходила во сне. Но что-то словно звало ее сейчас из темноты, манило за собой, как недобрый колдовской огонек.
Возле буфета на кухне она задержалась, открыла ящик со столовыми принадлежностями, сунула что-то в карман халата.
Терраса предстала в лунном свете неведомой долиной, стены – склонами гор.
Да не убоюсь пройти я долиной смертной тени…
На столе – чайник, сахарница, посуда, которую она не успела убрать. Но сейчас все призрачно, белые чашки и блюдца как скорлупа странных яиц, из которых уже успели вылупиться странные существа.
Они расползлись по долине, укрылись в тайных норах и ждали ее.
Да не убоюсь…
И только лестница не обернулась ничем иным и не потеряла своего назначения ночью в лунном свете.
Галина крадучись начала подниматься на второй этаж. Она остановилась перед дверями мастерской, слушая мужнин храп.
Рука ее скользнула в карман халата. Храп оборвался.
Она повернулась к другим дверям.
Вся ее жизнь за эти месяцы промелькнула перед глазами – тьма, ужас, кладбище, отчаяние, безысходность. А потом снова – кухня, эта вечная кухня, банки с огурцами и помидорами, синий огонек конфорок газовой плиты, круглый стол под абажуром на террасе, звон тарелок, аромат борща и жаркого, грядки в огороде.
Живя посреди долины смерти, она разводила огурцы и кабачки, сооружала парник, поливала огород на закате и собирала урожай днем.
Потеряв любимую дочь, она – мать – жила.
Жизнь продолжается.
Галина медленно открыла дверь в комнату Маши. Нашарила на стене выключатель. Загорелся потолочный светильник, но тускло – накал ночью слабый, а может, дело в проводке.
Луна заглядывала в большое окно, электрический свет не смутил ее, она лишь еще больше стала похожа на сосуд, на серебряную урну с прахом.
Противоположную стену загораживала китайская ширма. Та самая. Галина, стараясь не шуметь, отодвинула ее.
Она смотрела на фреску, на свою нарисованную дочь, сидевшую на нарисованной тахте.
Женихи Сарры. Это ведь был автопортрет. Кроме дочери на фреске еще три фигуры – мертвец, ангел и… он.
Галина долго, очень долго смотрела на ангела, нарисованного так схематично и небрежно в проеме окна.
Потом обратила взор свой на его темного антипода.
Оттуда из тени, из смертной долины глаза, процарапанные гвоздем, глядели прямо на нее.
Галина долго, очень долго смотрела на ангела, нарисованного так схематично и небрежно в проеме окна.
Потом обратила взор свой на его темного антипода.
Оттуда из тени, из смертной долины глаза, процарапанные гвоздем, глядели прямо на нее.
– Кто ты? – спросила Галина.
Нет ответа.
– Я ее мать. А кто ты? Зачем забрал ее у меня?
Ей казалось, что голос ее гремит, наполняя и дом, и сад.
Свет моргнул, и фигуры на фреске словно ожили, задвигались. Ангел, нарисованный схематично, тлел, истончался, обращаясь в ничто.
– Кто ты? – повторила Галина, достала из кармана халата складной нож, щелкнула кнопка, вышло лезвие.
Она шагнула к фреске, закрыла ладонью лицо девушки, сидевшей на тахте, а потом вонзила лезвие в самый центр темной обезьяньей фигуры, шевелящейся в неверном свете, и начала ножом соскребать краску, стараясь как можно быстрее добраться до этих жутких глаз-дыр.
Свет моргнул, вспыхнул ярко и погас.
Она очутилась в полной темноте.
Уже не различить ни ангелов, ни демонов, ни мертвецов, ни живых. Она коснулась рукой стены, фрески.
И вдруг услышала шорох.
– Кто ты? – прошептала она помертвелыми губами.
Шшшшш… Шаги…
Шорох…
Ближе…
И тут, парализованная ужасом, каким-то шестым, седьмым, сороковым чувством (потому что в эту секунду во тьме утратившая разом и слух, и зрение, ослепшая и оглохшая от дикого животного страха), она поняла, что шорох… звук шагов идет не отсюда, из комнаты, погруженной во тьму, а снаружи, из сада, залитого луной.
Галина рванулась к окну и распахнула створки.
Под окном стоял Руслан Султанов. В эту минуту залился пронзительным лаем их пес. Потом зажегся свет, и в комнату Маши ввалился, дыша перегаром, ее муж Филипп, разбуженный лаем. Он уставился на жену, стоявшую у открытого настежь окна с ножом в руке, глянул вниз и…
– Вы ее мать, я пришел к вам, – Руслан Султанов снизу смотрел на окно, где она парила над ним. – Я пришел сказать, Аллахом клянусь, я ее не убивал.
Он видел ее искаженное лицо и не понимал, что в этот миг она почти благодарна ему.
В следующую секунду муж поймал ее руку, выкручивая, отнимая нож. Это оказалось нетрудно, она никогда не отличалась большой силой.
Глава 27 То, чего никто не ожидал
Федора Басова Катя увидела из окна ОВД. Не приближаясь к отделу, держась территории гостиницы, словно между этими двумя зданиями на крохотной площади пролегала невидимая граница, очертившая «ареал его обитания», он стоял столбом и делал вид, что ему все до лампочки. Хмуря светлые брови (при его грубоватой внешности они были смешным диссонансом – этакие две запятые), лениво жуя резинку, синея татуировкой на загорелом бицепсе, он демонстрировал полное безразличие к происходящему, но сам нет-нет да и стрелял глазом в сторону отдела, полицейских автомашин бывших своих сослуживцев.
Катя пулей выскочила из отдела.
– Привет, Феденька!
Она действительно была очень рада этому толстому неповоротливому странному парню.
– Привет.
– Почему ты здесь? Пойдем, они уже знают, что это ты нашел машину. – И Катя в трех словах известила его о всех новостях. – Ну идем же.
– Не-а, не пойду, – он покачал головой. – Туда не пойду.
– В отдел? Вот чудак, да без тебя бы ничего не было, ты же нашел машину!
– Все равно, я так просто зашел, а тетка сказала, что ты там, – кивок в сторону ОВД.
В это время мимо них проехала серебристая иномарка, описала круг по площади и остановилась в дальнем конце служебной автостоянки. К машине сразу же направился патрульный: ставить гражданские авто возле отдела не разрешалось. Он наклонился к водителю, что-то спросил, потом закивал и отошел. Машина осталась на месте, но пока никто ее не покидал.
Катя на все это не обратила внимания, она уламывала строптивца.
– Брось, это же смешно.
– Пусть так, – он вздернул подбородок. – Как сама?
– Я лучше всех. А вот ты… ты же мне помогаешь.
– Здесь, – кивок какой-то неопределенный, всеобъемлющий. – Но не там.
– Да мы к Жужину пойдем в кабинет, он же из прокуратуры, а не полицейский, – Кате отчего-то хотелось «подавить сопротивление». – Может, Феденька, ты боишься?
– Пошли, – он сразу, точно робот, которому нажали кнопку «пуск», зашагал к отделу полиции.
Катя шла следом. Может, и не стоило ей настаивать. Пареньку явно тяжко приходить в то место, откуда его уволили и которое, кажется, ему до сих пор небезразлично. Ну может, не само место, а род занятий…
А еще она радовалась, что нашла ключик к Федору Басову. Эта волшебная фраза: «Может, ты боишься?» Отчего это мужчины вот так устроены, не все, но многие. Ей вспомнился муж Вадим Кравченко, именуемый на домашнем жаргоне Драгоценным В.А. Ах!
Басов приближался к отделу широким шагом, руки в брюки. Завидев его, многие бывшие сослуживцы улыбались: привет! Здорово, как дела?
Перед дверями он, однако, чуть замешкался, но потом бодро вошел. Ориентировался он по месту своей бывшей работы лучше Кати и сразу направился в «прокурорское» крыло.
– Басов? Хорошо, что вы сами явились, – следователь Жужин разглядывал его строго, словно изучая. – За инициативу с машиной и вертолетом – спасибо. Однако хочу напомнить, что в отряде помощников полиции вы официально не состоите. Но у меня к вам вопросы, мне надо допросить вас по событиям двенадцатого июня, когда вы, находясь на дежурстве, выезжали на место обнаружения трупа к Гнилому пруду.
Катя аж растерялась, ей показалось, что еще минута такой беседы, и она навсегда утратит своего ценного помощника. Но Басов, видно, придерживался правила: назвался груздем – полезай в кузов.
– Валяйте, допрашивайте.
– Вам придется подождать в коридоре. На это время у меня запланирован допрос скульптора Шелеста, отца погибшей.
Тут Катя вспомнила про серебристую иномарку – вот кто в отдел приехал. Но тут же вспомнила и другое: оранжевую «Ниву», что выезжала со двора в тот день, когда она пришла к родителям Маши.
Жужин снял трубку и набрал номер дежурной части. Но в это время сам дежурный открыл дверь кабинета:
– Николай Петрович, к вам пришли.
– Отец потерпевшей? Так я жду его давно, пусть заходит.
– Нет, не он. Это женщина. Дама.
– Какая еще дама? Я занят, не видите? Пусть подождет в коридоре.
– Это жена Финдеева, депутата Думы, который комитету по обороне глава, – шепотом произнес дежурный. – Оксана Дмитриевна. Сказала, что приехала к следователю, ведущему дело об убийстве.
– Здравствуйте, это вы следователь?
Невысокая, однако по виду чрезвычайно решительная блондинка лет сорока в бежевом платье от Армани и дорогих лодочках на низком устойчивом каблуке отодвинула замешкавшегося в дверях дежурного ручкой с зажатой сумочкой «Джимми Чу» и явила себя всем – Жужину, Кате, Феде Басову и дежурному.
– У меня не так много времени, уделите мне полчаса, – сказала она. – Я приехала дать показания. У меня больная дочь, я не могу оставлять ее надолго, поэтому уделите мне время сейчас. Незамедлительно.
Катя дернула Басова, и они опустились на стулья у окна. Жужин даже не обратил на это внимания – так он был поражен явлением жены депутата Госдумы.
– Прошу, садитесь, – он засуетился. – Вашего мужа сколько раз по телевизору видел. И тут тоже, в городе. Вы же здесь, у нас, живете. Моя жена работает в администрации, и она говорила мне…
– Я по поводу убийства той девушки, – Оксана Финдеева выпрямилась, положила на колени сумку. – Я приехала дать показания, потому что это мой гражданский долг. И быть может, это важно для следствия.
– Слушаю вас внимательно, это что-то конфиденциальное?
– Это то, что я видела своими глазами. Я почти забыла об этом, но потом услышала от нашей помощницы по хозяйству об убийстве дочери скульптора. Мы с мужем встречали его у помощника губернатора, это когда возникла идея реконструкции парковых зон и внедрения городской скульптуры. Но потом зарубили финансирование.
– Что вы видели? – спросила Катя. Она вся так и горела любопытством. Жужин гневно сверкнул на нее глазами. Но Оксана Финдеева живо обернулась к ней и продолжила:
– Почему я все так хорошо запомнила, так это потому, что тринадцатого июня мы вместе с моей дочерью – ей шесть лет – улетали в Германию на лечение.
Фраза входила в прямое противоречие со словами: «Я почти забыла об этом». Но в тот момент они на это внимания не обратили.
– А накануне вечером я с дочкой возвращалась из Москвы на своей машине, мы ездили в детскую клинику – последняя консультация, анализы забрали и все нужные документы. Мы с дочкой клинику покинули в половине восьмого, это на Пироговке. И сразу же попали в пробку на Садовом кольце. Это же был праздничный день, Центр перекрывали из-за парада оркестров. Дочке сделали уколы, и она была относительно спокойной, даже потом заснула у меня в детском кресле сзади. Но я не об этом. Понимаете, это был очень напряженный, хлопотный для меня день. Назавтра мы улетали. И я устала как собака, я хотела лишь одного – добраться побыстрее домой. Я не такой уж хороший водитель, у моего мужа шофер, и мы пользуемся его услугами в основном, понимаете? Поэтому когда я наконец выбралась за МКАД, я хотела прибавить скорости, но дорога оставалась забитой, поэтому в районе Второго кольца я свернула и потом снова свернула – там можно проехать проселками, когда нет ливней и грязи. Я проехала автозаправку, впереди шли машины. И кажется, эта тоже, хотя я не уверена, я увидела ее позже. Где-то в районе стоянки для дальнобойщиков. Машина впереди начала сбавлять скорость, она как-то странно виляла по дороге, и я подумала, что водитель пьяный. Потом машина остановилась. Я хотела ее объехать, начала уже объезжать, как вдруг она бросилась мне наперерез, и я… господи, я едва ее не задела бампером!