Приткнул мотоцикл в кустах бузины у дороги и пошел, видя впереди себя дачную улицу, потом забор, ворота, крышу дома.
Потом окно комнаты, где она жила.
И – опять-таки странная деталь – окно в непогоду, в дождь было открыто настежь. И легкие занавески промокли насквозь и жалко обвисли, затеняя, заслоняя, что там внутри.
Словно никто в эту комнату и не входил, не поднимался все эти дни, позабыв захлопнуть в спешке окно. А может, его закрыли, и даже на шпингалет. Но оно вдруг отворилось само, впустило ночную прохладу и дождь.
На широком подоконнике скопилась лужица воды. Памятная всем ширма не загораживала стену, валялась на полу.
И краски самодельной фрески полиняли, словно растаяли. И уже невозможно отличить, где было изображено мертвое тело, где ангел в оконном проеме, где бедная Сарра на своем одиноком ложе.
Лишь темное пятно выделялось сбоку – мрачный сгусток размытой черноты. Да раны на штукатурке – дыры, проткнутые гвоздем, там, где когда-то зияли его глаза. Борозды и сколы штукатурки там, где однажды ночью пытались соскоблить краску ножом.
Нет, дождику, капавшему с неба на Новый Иордан, такое было не под силу. Отец Маши Шелест принес из своей мастерской электрический чайник, полный кипятку. И выплеснул кипяток на фреску, смывая краски.
Давным-давно стена в этой комнате была ровной и чистой, а теперь грязной. Но темное пятно сбоку сквозь грязь и потеки проступало необычайно четко и ясно.
Жаль, Федор Басов этого не видел.
Он стоял под ее окном. И чего-то ждал в этот ранний час. Может, когда залает спросонья ее бестолковая собака.
И она… нет, ее бледный призрак явится там, в окне.
Давным-давно…
И словно вчера.
Глава 43 Черная «волга»
– Потешаешься, наверное, надо мной – вот счастливая идиотка. Сама вешается на шею.
– Шуша, детка…
– Ну вот, началось. Девочка, детка, малышка – я про это самое, Эдик.
Они стояли у фонтана Турандот на Арбате – Шуша Финдеева и Эдуард Цыпин. И какое по счету то было уже свидание? Арбат гулял, шумел, но они не замечали людей вокруг.
– Брось, малыш, – Эдуард Цыпин… нет, принц Фортинбрас обнял ее. – Или что, назрел серьезный разговор?
– Не знаю, нет… я как ты, как вы, – смущаясь, замирая от счастья и от страха, Шуша начинала заливаться румянцем, мямлить, называть своего кумира то на «ты», то на «вы», в общем, путать и путаться.
Она боялась потерять его. Оборвать эту связь. Она не знала, что еще сделать такое, чтобы продлить, удержать любовь. Отдаться ему? Она была давно готова и тысячи раз представляла, как это произойдет. Она ощущала себя воском и глиной. Только вот постоянно стыдилась – чего? В основном самой себя.
– Ага, разговор назрел, – Эдуард Цыпин кивнул. – Шуша, мне пора познакомиться с твоими родителями.
О чем это он? Вместо того чтобы обнять ее еще крепче и страстно шептать: «Я хочу тебя», он заводит эту нудную волынку насчет предков.
– Зачем?
– Потому что ты девушка, а я старше, у нас это серьезно. Так полагается. Хочешь, поедем прямо сейчас к тебе домой?
Она смотрела на него, пытаясь понять, насколько серьезно он все это говорит – тут, на Арбате, среди шума и гама, под аккомпанемент уличных музыкантов.
Потом снова представила, как вот сейчас они двинут в Новый Иордан. И ему понравится их большой дом. Она предъявит его матери (папы, как всегда, ведь нет дома), и они сядут в гостиной на диване. И мать начнет «узнавать всю его подноготную» – вежливо, но неумолимо. Кто такой, кто предки, чем зарабатывает на жизнь, как это сумел познакомиться с дочкой депутата – тара-ра-тара-ра…
А потом, как и мерещилось ей в навязчивых кошмарах, нянька приведет за руку сестрицу Женьку – вот, мол, Эдик, познакомьтесь и с ней, «с нашей младшенькой». И Женька уставится на него оловянными глазами и срыгнет, а может, еще того хуже: сходит по-большому в подгузники. И смрад наполнит гостиную, и мать, нянька сразу засуетятся, захлопочут вокруг этого вонючего урода, а он… принц Фортинбрас, увидит все это… весь этот ад и сбежит.
Бросит ее.
Навсегда.
– Нет.
– Но почему нет?
– Я ненавижу свой дом, – Шуша смотрела на него. – Пойми же ты, я ненавижу свой дом. Я так хочу, чтобы ты…
– Чтобы я что?
– Забрал меня к себе.
Арбат гулял, фонтан журчал. Принц Фортинбрас улыбнулся:
– Ладно, как хочешь. Тогда у меня – сюрприз для тебя.
– Какой?
– Увидишь.
Они сели в его машину. Шуша воображала, что вот сейчас он наконец-то привезет ее куда-то – не в кафе, не в ресторан, не в Театр эстрады на мюзикл, что смотрели они позавчера. Может, к себе на квартиру или в гостиницу «на час». И там это случится. Это наконец-то случится.
Но Эдуард Цыпин привез ее на автостоянку в начале Ленинского проспекта, ту, что сразу за Первой градской больницей. И Шуша увидела большой ангар.
– Пошли, сюрприз ждет, – Эдуард Цыпин взял ее за руку.
И на какое-то мгновение она сдрейфила – стоянка, ангар. Так всегда показывают в фильмах про маньяков-садистов, убийц и насильников. Никого кругом – кричи, не кричи и…
Но тут из ангара вышли двое в форме автомехаников.
– А, это вы? Все готово, ваша машина берется нами под залог. А это вот вам – ключи от той. Только сначала заполните все бумаги.
Внутри сумрачного ангара Шушу встретили ряды ретромашин. И каких марок! Впрочем, в марках авто Шуша не разбиралась, но «Волгу» 60-х, черную, сияющую хромом и лаком, узнала сразу.
– Ездила когда-нибудь на такой? – спросил Эдуард Цыпин.
– Это которая типа «черная молния»?
– Антиквариат, – хмыкнул автомеханик. – Три года по винтику, по гайке вот этими руками. Кроме тачки под залог, с вас еще деньги за амортизацию, но счет оплачен. Катайтесь!
Шуша открыла дверь черной «Волги». Такие машины она видела в «Берегись автомобиля». Там даже показывали погоню на них. Сиденья покрывала новая белая кожа. Панель, отделанная деревом, старый радиоприемник. Шуша почувствовала, что у нее кружится голова. Нет, едет крыша!
Это же свадебная карета. Принц Фортинбрас прислал ее за ней.
Они мчались… нет, ехали на приличной скорости по Ленинскому проспекту в черной ретро-«Волге», ощущая на себе взгляды, гордясь и торжествуя. Шуше так хотелось высунуться в окно и от избытка блаженства показать кому-нибудь язык: что, взяли? Вон он у меня какой, какие штуки откалывает ради меня, как ухаживает за мной!
Потом они развернулись на набережной и поехали в Нескучный. Сидели под липой в летнем кафе. Никакого алкоголя, он уже был ни к чему.
Шуша снова мучительно стыдилась – теперь уже за свой страх и маловерие там, в ангаре, когда она на секунду усомнилась в нем, но эта маленькая тучка рассеялась без следа. Потому что начался дождь и они укрылись в черной «Волге». Поехали опять на Воробьевы горы в парк, Эдуард Цыпин так любил там бывать.
И в парке в машине все и случилось. Под аккомпанемент мелодии «Аризонской мечты», лившейся, наверное, прямо с мокрых небес, а не из антикварного радиоприемника.
Шуша жаждала все, как обычно, сделать сама, торопилась – расстегнуть его, целуя, гладя, доводя до оргазма. Но он отвел ее руку и начал целовать ее сам – глаза, губы, шею, расстегивая и обнажая – грудь, плечи, живот, бедра, колени, раздвигая и лаская, приникая к ней всем своим телом, впиваясь губами.
В ритме «Аризонской мечты», двигаясь, как танцор.
Потом он прижал ее и вошел в нее, Шуша вскрикнула.
– Надо что-то подстелить, я… ой, подожди, я сиденья испачкаю, я ведь никогда прежде…
Он приподнялся над ней. Такого он не ждал от нее услышать?
Он сдернул со спинки сиденья свою белую рубашку и положил под Шушу, стал очень нежен, тверд, настойчив.
В ритме мечты, что накатывала аризонской волной.
Под стук дождя.
Она лежала, двигалась, сидела, извивалась, стонала в его объятиях, окутанная его плотью, ощущая каждый его напряженный мускул, чувствуя его член у себя между ног, жадно отвечала на его поцелуи, шептала, обвивая руками его шею – приподнимаясь, опускаясь, танцуя на нем в такт «Аризонской мечте».
Далеко и близко, здесь и там – за парком, за великим городом, за лесами, за полями, за синими горами мечты струились жертвенным дымом над зажженными кострами, сгорали крупицами ладана в пламени – жаркие, жадные, потные, плотские, призрачные, прозрачные, хрустальные, сияющие радугой. Мечты щетинились копьями и прикрывались щитами, вставали стеной как сладкие стражи, подчиняя и околдовывая, завоевывая и платя сами себе дань.
На его рубашке, послужившей подстилкой, алели пятна.
Потом, когда уже спустились сумерки, когда месяц явился над парком, когда все стало мокрым, когда губы Шуши распухли от поцелуев, он надел эту рубашку на себя.
Глава 44 Телефонный номер
– Однако на все про все у нас одни сутки, даже меньше – ночь, – сказал полковник Гущин. – Утром все равно начнутся звонки и головы полетят. Что мы можем сделать прямо сейчас?
Оказалось, не так уж и много. После досмотра Владимира Галича задержали на сутки, и он отправился в следственный изолятор. Юрист Маковский, пылая негодованием, грозя «поднять всех немедленно на ноги», отправился собирать адвокатов «Веста-холдинга».
Катя стала свидетелем сцены, когда в коридоре Маковский столкнулся с отцом Лаврентием, которого вместе с его домочадцами после припадка спешно отпускали. Маковский сначала прошел мимо, потом остановился и обернулся. У него отвисла челюсть.
Да, близнецы похожи, но ни один суд не вменит им этого в вину.
Близился вечер, и стало пасмурно, а потом пошел дождь. Откуда, с какой стороны пригнало облака? Катя сидела в приемной и ждала хоть каких-то результатов. Она вспоминала Новый Иордан. Раз такая каша заварилась, бессмысленно сейчас ехать туда. Бессмысленно возвращаться домой. Что же предпримут Гущин и следователь Жужин?
Кате представлялось, что в главк привезут Оксану Финдееву и предъявят ей на опознание Владимира Галича. Ну и что? Что это даст? Гущин правильно сказал, что она уверена, что видела священника, потому что «сразу его узнала». С какого конца тут что-то доказывать? Проверять, где находился Галич 12 июня вечером? Видимо, этим они и займутся.
Но Катя ошиблась. Гущин занялся не только этим.
– Любопытный номерок, – объявил он, являясь в приемную откуда-то из недр уголовного розыска. – Тот, что отыскался у старушки в сумке.
– Проверили номер? – спросил следователь Жужин.
Они пошли в кабинет, Катю словно за ниточку потянуло за ними.
– Такого номера больше не существует. Там и АТС сейчас другая. – Гущин включил ноутбук, потом позвал молодого оперативника, что-то пошептал ему, и тот куда-то убежал с поручением.
– Значит, облом?
– Не совсем. Подняли старый адрес – это у нас в Железнодорожном было. А по номеру и по аналогичным номерам всплывают интересные учреждения: Академия радиационной и химической защиты, НИИ радиационной гигиены и НИИ радиационной медицины. Только вот в чем штука – академия-то в Костроме, Институт гигиены был в Ленинграде. Адрес подняли по нашему подмосковному Железнодорожному, а телефончик с 201 начинается, это один из номеров бывшего КГБ. – Гущин поднял трубку, набрал номер по внутренней связи.
– Непонятно, – сказала Катя.
– Мне самому непонятно и любопытно. Судя по всему, «шарашка». Сейчас узнаем подробности, звоню ребятам в Железнодорожный. – Гущин гаркнул в трубку: – Масленников, вечер добрый, как с адресом?
– Так нет теперь такого адреса, Федор Матвеевич! – гаркнула трубка молодецким рапортом. – Это ж возле плотины, а там лет пятнадцать уж как все сломали. Счистили и понастроили коммерческого жилья. Целый микрорайон теперь новый.
– А раньше что там было? Ты ведь местный сам.
– Да ничего – забор высоченный за колючей проволокой, елки там насажены кремлевские и бетонка, чуть подальше дачный поселок. А еще полигон военный, но это уже за плотиной.
– Ну а было-то что там, за забором?
– Объект.
– Какой объект?
– Секретный. С пропускным режимом.
– Спасибо, очень помог, – Гущин дал отбой и потер подбородок. – Так и есть – шарашка. Плотина в Железнодорожном… ах ты черт…
Он встал, походил по кабинету. Потом снова вышел в коридор. И вот его зычный голос уже где-то распоряжается.
– Чудит старикан, – усмехнулся Жужин.
– Вам бы в Новом Иордане так чудить два месяца назад, – не удержалась от колкости Катя. – Полковник Гущин в поиске.
В недрах розыска закипела какая-то новая суета, потом возник оперативник с папкой распотрошенных старых оперативно-разыскных дел. Затем басом доложили, что «снимки отсканированы».
Гущин вернулся довольный, и по его приглашению все прошли в малый зал для совещаний, потому что там на стене висела гигантская плазменная панель-экран.
– Чтобы всем было хорошо видно, – Гущин уселся в кресло. – Так вот, дело у нас проходило по убийству солдата в Железнодорожном. Раскрыли мы его, свои же его вояки по башке тюкнули, а труп с территории военного городка выкинули на плотину. Там тело и обнаружили. Это девяностый год был, я как раз только-только перешел с Петровки в областной главк на повышение и туда выезжал лично. Так что плотину-то я помню, а вот окрестности – хоть убей. Сейчас воскресим в памяти.
На плазме возникло изображение – цветное отсканированное фото из старого ОРД.
Плотина над какой-то запрудой.
– Что еще есть? Труп не нужен, только панорама местности, – попросил Гущин оперативника за ноутбуком, выводившего изображение на экран.
Снимок крыши сквозь деревья. Потом снимок деревянной торговой палатки синего цвета с надписью «Молоко». За ним возник снимок узкого шоссе – бетонки, по обочинам заросшей кустами. Еще один снимок – забор каменный, покрытый гнойно-розовой штукатуркой с колючей проволокой поверху.
– Так крупнее, есть фото ворот? – Гущин подался вперед.
Возник еще один снимок – то же место, тот же забор с проволокой, только перспектива иная. Над забором виднелись верхушки елей и крыша – судя по высоте, особняк примерно в три этажа.
– А ворота?
– Больше снимков прилегающей местности нет, только фотографии места происшествия.
– Тогда делайте крупнее. Еще, еще… Вот тут у нас машины у забора припаркованы. Вот этот фрагмент максимально укрупнить – и в работу.
– Вообще, конечно, интересное сочетание названий в вашем списке, – сказал Жужин. – И все связано с радиацией. А у нас про Чернобыль речь. Из этой конторы звонили в приемную семью ребенка, интересовались анализами. А чем номера машин припаркованных помогут? Столько времени прошло ведь.
– Все равно проверим, кому машины принадлежали, кто туда ездил. Это снимки девяностого года, шарашка еще существовала. Может, всплывут фамилии сотрудников. Конечно, это долгий путь – придется запрашивать банк данных ГИБДД – архив картотеки, а это сведения двадцатилетней давности, тогда еще без компьютеров картотеку шлепали. Но все равно проверим. Через Академию радиационной защиты и НИИ радиационной медицины тоже сделаем запросы, но на ответы столько времени уйдет… В контору сделаем пару звонков, может, и с Лубянки что капнет, только на это надежды мало.
– А что это нам все даст? – Жужин сделал нетерпеливый жест. – Мне ведь либо обвинение предъявлять, либо… вы сами знаете.
– Когда занимаешься сыском, сынок, – снисходительно заметил Гущин, – наперед ничего знать нельзя. Считай, что мы делаем все возможное – ради НЕЕ, как ты тут недавно высказался. Ради Марии и этих двоих бедняг – Вероники и Сергея из Воронежа.
Катя снова хотела было сказать полковнику: а не худо вам самому поглядеть на Новый Иордан, вас там заждались. Но она промолчала.
Гущин ведь просил ее ОБ ЭТОМ держать язык за зубами.
Глава 45 Зарницы
Дождь вылился на город до последней капли, выжимая тучи досуха, рассеялся мокрой пылью по крышам, деревьям, тротуарам.
И все этой ночью – отмытое, чистое – сияло новизной и свежестью. Никакой грозы, никакого грома, лишь где-то там сверкали зарницы.
Катя, вернувшись домой в свою квартиру на Фрунзенской набережной, долго не могла уснуть – лежала, ворочалась в постели. Когда дождь прошел, она открыла балкон, смотрящий прямо на Москву-реку, раздвинула шторы.
Зарницы вспыхивали и гасли. Словно где-то работал мощный пульсар, сеявший сполохи на небе, словно там что-то тлело и чадило – неугасимо. Угли забытого костра.
Угли костра, зажженного в Ордынском лесу.
Отблеск тайного пожара в местах иных.
Ах, давно, давно это было. Так давно, что хоть и не забыто совсем, но забыто почти, с трепетом и страхом, вычеркнуто из повседневности.
Зачем это вспоминать? Ведь случилось и прошло, и если не кончилось, а все еще тлеет, горит, то это там, не здесь, далеко.
И ветер больше не носит над лесами радиоактивную пыль.
Говорят, тысячи лет пройдет… если он, конечно, случится, этот окончательный распад…
А дети, что были зачаты тогда, выросли, превратившись в мужчин – молодых и стройных.
Как те деревья в тех тайных лесах в той «зоне» – ясени и дубы, меченные радиацией, чью древесину нельзя использовать даже на дрова.
Катя лежала, скорчившись на постели, как младенец в утробе матери, сжавшись, стараясь не думать об этом.
Как это порой показывали по телевизору – серые многоэтажки, брошенные, зияющие провалами разбитых окон.
Карусель-колесо в парке, проржавевшее насквозь.
Кладбище пожарных машин, «Скорых», грузовиков, тягачей, танков, вертолетов, самолетов, автобусов, тракторов, экскаваторов – техника, которую оставили гнить там до скончания времен, пока металл и пластик, источающий радиацию, сам собой не обратится в прах.
Вот, пожалуй, и все… Все картинки Чернобыля – растиражированные и уже, как и все известное, успевшие набить оскомину.
Все, что знала и помнила Катя об этом.