Джек знал, что, когда он поднимется в свой итальянский кабинет, его уже будет ждать чашечка горячего кофе и легкий завтрак. Сегодня утром он особенно нуждался в этом, так как приехал на работу позже обычного, предварительно побывав на пляже и вдоволь наплававшись в океане. Несмотря на январь, погода стояла довольно теплая, чего нельзя было сказать о воде, однако Джека это не остановило. Он любил плавать, любил свой дом на побережье и точно так же любил все, что было связано с его бизнесом. Он мог сильно увлечься женщиной, но это не могло заставить его забыть о магазине, в котором он появлялся каждое утро. У него был толковый, знающий управляющий и умница секретарша, которым он мог со спокойной душой доверить свой салон хоть на месяц, но Джек считал, что не имеет права этого делать. Кроме того, ему самому нравилось просматривать каталоги, возиться с бухгалтерской отчетностью и улаживать тысячи мелких проблем, которые возникали чуть ли не ежедневно.
Да, в том, что салон «У Джулии» был одним из самых успешных коммерческих предприятий, не было ничего удивительного или случайного. Предприятие Джека росло благодаря его каждодневной заботе и попечению, и за двадцать лет он вложил в него немало душевных сил. Должно быть, поэтому Джек отверг несколько весьма выгодных предложений о присоединении «Джулии» к сети городских универсальных магазинов, в результате чего он стал бы открытым для широкой публики. В этом, разумеется, не было ничего страшного, но Джек попросту не был готов к такому повороту дел. Салон «У Джулии», выросший из небольшого бутика, был на сто процентов его детищем, и ему нравилось быть его единственным владельцем, самому принимать решения и отвечать только перед самим собой.
Когда Джек вошел в кабинет, на его столе, кроме чашечки кофе и бутербродов с русской икрой, лежало несколько телефонограмм, расписание деловых встреч и звонков на сегодня, а также несколько французских товарных каталогов, получения которых он ждал с большим нетерпением. Продукцию парижских фирм можно было без преувеличения назвать великолепной, и Джек с благодарностью вспомнил Дорианну, которая научила его понимать волшебство французских тканей, посвятила в тайны французской кухни, познакомила с изысканным вкусом французских вин… и французских женщин тоже. Он до сих пор питал своего рода слабость ко всему, что было связано с Парижем, и в его салоне всегда было много французских товаров. Джек выписывал их из Франции по фирменным каталогам, и, хотя затраты были велики, это неизменно себя оправдывало. Карден, Сен‑Лоран, Шанель — магия этих имен срабатывала безотказно.
Не успел Джек сесть в свое кресло, как раздался музыкальный сигнал селектора внутренней связи, и он, не глядя, включил микрофон.
— Алло, — произнес он глубоким бархатистым баритоном, один звук которого заставлял женские сердца замирать в сладкой истоме. Из этого правила было, однако, одно исключение. Чары Джека совершенно не действовали на его секретаршу, Глэдди, которая слишком хорошо знала своего босса. Она работала у Уотсона уже пять лет и прекрасно разбиралась, что к чему. Джек со своей стороны также относился к ней чисто платонически, поскольку уже давно выработал себе одно правило: никогда не иметь интимных отношений с женщинами, которые на него работают. И за все время он еще ни разу не нарушил этого закона, хотя другие правила, касавшиеся женщин, Джек нарушал всякий раз, когда так ему было удобнее.
— Кто там, Глэдди? — спросил он.
— Звонит ваш сын, мистер Уотсон. Будете говорить или сказать ему, что вы заняты? В десять пятнадцать у вас назначена деловая встреча, представитель фирмы вот‑вот подойдет…
— Пусть подождет, — решил Джек. В десять пятнадцать он ожидал представителя миланской кожгалантерейной компании, которая изготавливала эксклюзивные дамские сумочки из кожи аллигаторов и бразильских игуан, однако этот визит был уже чисто техническим — главные переговоры он провел с итальянцами еще на прошлой неделе. — Давай мне Пола, а если макаронник появится — займи его чем‑нибудь. Ты же умеешь…
— Хорошо, шеф.
Глэдди переключила телефон на городскую линию, и Джек с улыбкой взял трубку, одновременно выключая громкоговоритель селектора. Он всегда старался заниматься в первую очередь детьми и лишь потом — бизнесом. Только что‑нибудь действительно очень важное или срочное могло заставить его поступить иначе. Джек всегда был без ума от Джулии и от Пола — несмотря на множество недостатков, этого у него отнять было нельзя.
— Привет, парень, — сказал он в трубку. — Как дела?
— Привет, папа, — отозвался Пол. — Я звоню, чтобы уточнить: мне заехать за тобой или ты подъедешь прямо на место?
По характеру Пол был гораздо спокойнее и уравновешеннее отца, но сегодня его голос звучал озабоченно, и Джек сразу это отметил.
— Куда это я должен подъехать? — удивленно переспросил он. Слова сына не затронули в его памяти ни единой струнки; как Джек ни старался, он не мог припомнить, о чем он договаривался с Полом и когда. Обычно подобных вещей он не забывал — все, что касалось детей, было для него свято. Но на этот раз, как видно, память его подвела.
— Ну, папа же!.. — В голосе Пола прозвучали и досада, и огорчение. Он явно был расстроен реакцией Джека. — Это серьезное дело. Я просто не понимаю, как ты можешь шутить.
— Я и не собирался шутить. — Джек сдвинул в сторону каталоги и принялся рыться в лежащих на столе бумагах, ища расписание деловых мероприятий или памятную записку от Глэдди, которая помогла бы ему вспомнить, в чем дело.
— Напомни еще раз, куда мы должны ехать? — спросил он и внезапно все вспомнил. — О господи, у меня совсем из головы вылетело!
Он действительно вспомнил. На сегодня были назначены похороны тестя Пола, банкира Мэттью Дж. Кингстона. Как он мог забыть об этом?! Главное, Джек не только нигде не записал это, но даже не предупредил Глэдди, которая непременно напомнила бы ему о похоронах и вчера вечером, и сегодня утром.
— Неужели? — едко осведомился Пол, заподозривший отца в нежелании ехать в дом Кингстонов и участвовать в траурной церемонии. — Что‑то мне не верится.
— Да нет, я действительно… Я не то чтобы забыл, просто не думал об этом. У меня голова была занята совсем другим.
— Чушь. Ты просто не хочешь туда идти и встречаться с Амандой. Так вот, я тебе напоминаю, что похороны состоятся ровно в двенадцать, а потом в Бель‑Эйр пройдут поминки. Ты, разумеется, можешь никуда не ходить, но мне кажется, что твое присутствие было бы, гм‑м… весьма желательно.
Сестра Пола Джулия уже сообщила, что непременно будет на траурной церемонии, и отсутствие Джека могло быть истолковано превратно.
— Как ты думаешь, сколько человек они пригласили? — спросил он сына, ломая голову над тем, что ему делать с несколькими деловыми свиданиями, назначенными на вторую половину дня. Джек, разумеется, предпочел бы никуда не ходить, но он понимал, что для Пола его появление на похоронах тестя действительно важно, и собирался сделать все, что только будет в его силах.
— На поминки? Откровенно говоря, я не знаю. Ты же знаешь, у них было очень много знакомых и в деловом мире, и среди самых известных людей в городе. Может, человек двести, если не все триста.
«Вот это да…» — подумал Джек и вспомнил, как он был поражен, когда на свадьбу Пола приехало больше полутысячи гостей со всех концов страны. «Впрочем, не на свадьбу Пола, а на свадьбу Джен Кингстон», — тут же поправил себя он.
— Вот и отлично, — сдержанно сказал он в трубку. — Значит, если я не пойду на поминки достопочтенного мистера Кингстона, никто даже не заметит, что меня там не было. Впрочем, ладно, — поспешно добавил он, почувствовав недовольство Пола. — Я загляну в церковь. Спасибо за предложение заехать за мной, но я думаю, что тебе следует быть с Джен и с ее матерью. Я и сам доберусь.
— Только постарайся сделать так, чтобы Аманда тебя заметила, — предупредил Пол. — Джен очень расстроится, если ее мать решит, что тебя не было на похоронах.
— Аманде будет гораздо приятнее, если я не приеду на похороны, — ответил Джек и рассмеялся. Он никогда не делал секрета из той неприязни, которая существовала между ним и Амандой Кингстон. На свадьбе Пола он танцевал с ней один или два раза, и Аманда, не произнеся ни одного резкого слова, сумела совершенно недвусмысленно дать ему понять, что он ей глубоко антипатичен. Удивляться этому не приходилось: как и большинство жителей Лос‑Анджелеса, она имела отличную возможность читать в газетах подробнейшие отчеты о его личной жизни. И дело было даже не в том, что писали о Джеке Уотсоне журналисты, — дело было в самом факте появления его имени в газетах — и в бульварной прессе, и в солидных газетах. Очевидно, после того как Аманда оставила свою кинокарьеру и стала женой финансового магната, она усвоила строгие принципы мужа, которые состояли в том, что приличные люди должны упоминаться в прессе только в связи с рождением, бракосочетанием или смертью. Имя и фамилия Джека, напротив, появлялись в газетах каждый раз, когда его видели в обществе популярной киноактрисы, восходящей кинозвездочки или блестящей манекенщицы или же когда он устраивал «У Джулии» шумный прием с шампанским для своих самых знаменитых клиентов.
Его салон, кстати, был известен не только своим богатым ассортиментом, но и этими самыми вечеринками, проходившими в экстравагантно отделанном торговом зале, спроектированном модными европейскими дизайнерами. Друзья, знакомые и знакомые знакомых любыми способами добивались приглашения на эти вечеринки, но Кингстоны — никогда. А Джек, зная, что ни Аманда, ни ее муж все равно не придут, даже не давал себе труда посылать им пригласительные билеты.
— Смотри не опоздай, па! Я тебя знаю — ты способен опоздать даже на собственные похороны.
— Которые, хочется надеяться, состоятся еще не скоро, — парировал Джек. — И вообще, спасибо тебе, сынок, за заботу. Только не приглашай на мои похороны Аманду Кингстон. Мне‑то, конечно, будет уже все равно, просто я не хочу доставить ей эту радость, — добавил он, раздумывая о сердечном приступе, который убил Мэттью Кингстона. Банкир скоропостижно скончался четыре дня назад на теннисном корте, а ведь он был на два года моложе Джека. Его партнер по игре оказал мистеру Кингстону первую помощь, но ни его старания, ни усилия своевременно вызванной бригады «Скорой помощи» ни к чему не привели. И вот теперь пятидесятисемилетнего Мэттью Кингстона оплакивала его семья и весь деловой и финансовый мир страны, за исключением, быть может, одного Джека Уотсона. Они с Мэттью были официально представлены друг другу, но Джек никогда не вел с тестем Пола никаких дел и не стремился к этому. Мистер Кингстон всегда казался ему чересчур правильным, напыщенным и бесконечно нудным.
— Ладно, па, увидимся, — быстро сказал Пол. — Мне еще надо заехать за Джен — она сегодня ночевала дома, у своих.
— Кстати, твоей Джен ничего не нужно? Скажем, траурное платье, шляпку, перчатки? Я могу попросить моих девочек, чтобы они все приготовили, а ты захватил бы все это по пути.
— Спасибо. — Пол улыбнулся. Как все старики, Джек иногда начинал брюзжать, но на самом деле он был отличным парнем, и Пол искренне любил его. — Ты это хорошо придумал, но у Джен есть все необходимое. Аманда обо всем позаботилась. Она совершенно убита, но старается держаться. Не представляю, как ей только это удается… Поистине, моя теща — удивительная женщина!
— Твоя теща — настоящая Снежная королева! — не подумав, ляпнул Джек и немедленно пожалел об этом, но исправить что‑либо было уже поздно. Пол немедленно отреагировал:
— Стыдно, отец, говорить так о женщине, которая только что потеряла мужа!
— Ну извини, извини, — примирительно пробормотал Джек и вздохнул. Они оба знали, что в своей оценке он не так уж далек от истины. Аманда Кингстон всегда выглядела спокойной, уравновешенной, уверенной в себе женщиной. Ни Джек, ни даже Пол, встречавшийся с Амандой гораздо чаще, чем отец, не могли припомнить случая, чтобы она вышла из себя. Прическа ее неизменно бывала аккуратной, а одежда — такой безупречной и строгой, что каждый раз, когда Джек смотрел на это совершенство во всех отношениях, он испытывал почти непреодолимое желание взлохматить ей волосы, сорвать с нее платье, уложить в постель и посмотреть, что из этого выйдет.
Неожиданно для себя Джек подумал об этом и сейчас, и, даже повесив трубку, он еще некоторое время размышлял об Аманде, хотя обычно делал это довольно редко. Он хотел бы искренне сочувствовать ее горю, ибо хорошо помнил, как плохо ему было, когда он потерял Дори, однако Аманда представлялась ему настолько сдержанной и холодной, что даже сочувствовать ей было непросто. Она была слишком совершенна, а любое, даже самое божественное совершенство вызывает в простых смертных глухое раздражение и протест. Кроме того, несмотря на свои пятьдесят, она все еще выглядела свежо и привлекательно — почти как двадцать пять лет назад, когда звезда серебряного экрана Аманда Роббинс оставила кинобизнес, чтобы стать женой Мэттью Кингстона. Их свадьба наделала много шума, и еще долго в барах Голливуда операторы и продюсеры бились об заклад, сколько времени пройдет, прежде чем Аманда пошлет к черту своего скучного сухаря и вернется в волшебный, сверкающий мир кинематографа. Но шли годы, а этого так и не случилось. Аманда сохраняла свою сногсшибательную внешность, свою изысканную, холодную красоту, но ее карьера была закончена раз и навсегда. Возможно, она и хотела вернуться, но Мэттью Кингстон ей не позволил. В это было довольно легко поверить, поскольку банкир вел себя так, словно владел ею, как владеют недвижимостью или крупным пакетом акций.
Вздохнув, Джек поднялся с кресла и заглянул в стенной шкаф. Он выбрал темно‑серый костюм строгого покроя, как раз то, что надо для церемонии похорон, пусть это даже были похороны банкира. Правда, среди светло‑голубых, красных и желтых галстуков, висевших здесь же, не оказалось ни одного темного, но это было легко исправить.
Захлопнув дверцы шкафа, Джек вышел в приемную.
— Почему ты не напомнила мне о похоронах? — строго спросил он у Глэдди и скорчил страшную гримасу, хотя на самом деле он ничуть не сердился, и секретарша прекрасно это понимала. Джек Уотсон принадлежал к тем редким людям, которые никогда не сваливают свою вину на других и умеют признавать собственные ошибки. Это было одной из причин, почему Глэдди нравилось работать у него. В некоторых кругах Джек Уотсон был известен как человек ветреный и безответственный, но Глэдди знала его гораздо лучше. С людьми, которые работали у него, Джек был неизменно внимателен и щедр; любой из его сотрудников — начиная от старшего бухгалтера и заканчивая продавщицей или уборщицей — мог положиться на него в трудную минуту. И персонал отвечал на заботу самоотверженным и честным трудом.
— А я подумала, что вы решили не ходить, — без колебаний ответила Глэдди. — Или вы забыли?
Джек с виноватой улыбкой кивнул:
— Совершенно забыл, Глэдди. И, должно быть, это неспроста. Терпеть не могу ходить на похороны людей младше себя. Каждый такой случай наводит на грустные мысли о…
Не договорив, он энергично тряхнул головой, не желая говорить о неприятном.
— Сделай одолжение, Глэд, загляни в «Гермес» и купи мне, пожалуйста, темный галстук. Только, упаси бог, не черный, не траурный, — просто достаточно строгий, чтобы не поставить Пола в неловкое положение перед тещей. В общем, я надеюсь, что ты не купишь галстук с обнаженной женщиной?
Глэдди улыбнулась и взяла в руки свою сумочку. Она уже собиралась уходить, когда в офисе появился представитель итальянской кожевенной фирмы с помощником, и Джек, жестом отпустив замешкавшуюся на пороге секретаршу, повернулся к ним. Эта должна была быть очень короткая встреча, и он мог справиться со всем без ее помощи.
К одиннадцати часам Джек договорился о поставке итальянцами полутора сотен изящных дамских сумочек из крокодиловой кожи и попрощался с гостями. В дверях он столкнулся к Глэдди, которая вернулась из «Гермеса» с французским галстуком темно‑серого цвета, по всему полю которого были разбросаны крошечные белые треугольники и квадраты. Это было то, что надо, — Джек понял это сразу.
— Отлично, Глэдди, — благосклонно кивнул он и отправился переодеваться. Через несколько минут, на ходу завязывая галстук, Джек снова вышел в приемную.
— Ну как я выгляжу? Пристойно? — спросил Джек, останавливаясь перед зеркалом и поправляя на шее узел галстука. У него были светло‑каштановые волосы, теплые темно‑карие глаза и резкие, но не жесткие черты лица. Темно‑серый костюм, отлично сидевший на его спортивной фигуре, белая сорочка и мягкие французские туфли ручной работы были безупречны, и Глэдди невольно залюбовалась своим шефом.
— Пристойно?.. Я бы сказала — великолепно, но, боюсь, вряд ли так можно сказать о человеке, который собрался на похороны, — ответила она. Как и всегда, его мужские чары оставили Глэдди равнодушной, о чем Джек отлично знал. Это, впрочем, его нисколько не задевало, — напротив, ему даже нравилось, что Глэдди совершенно наплевать на его репутацию, на его успех у женщин и на его внешность. Ее интересовало только дело, а со своими обязанностями она справлялась отлично.
— Нет, серьезно, шеф, вы выглядите просто блестяще. Пол может гордиться вами.
— Что ж, будем надеяться, что моя внешность произведет впечатление даже на его благонравную тещу и она воздержится от того, чтобы вызвать полицию нравов. Господи, ненавижу похороны!.. — Последние слова вырвались у него совершенно непроизвольно, ибо Джек снова вспомнил Дори. Ему действительно было очень тяжело тогда: сначала он испытал настоящий шок, за которым пришла боль — непереносимая, мучительная боль, которой, казалось, не будет конца. Джек никак не мог смириться с тем, что Дорианна ушла навсегда. Ему потребовались годы, чтобы если не принять это, то по крайней мере понять. Увы, пустоту в сердце, которую он пытался заполнить десятками женщин, ему не удалось победить до сих пор. Ни одна из его любовниц не могла сравниться с Дорианной, которая была такой красивой, такой сексуальной, такой озорной, веселой и желанной, что при одном воспоминании о ней Джек чувствовал себя несчастным. Даже сейчас, двенадцать лет спустя, он все еще ощущал в груди тупую, саднящую боль, которую не в силах были умерить никакие лекарства.