Хохот затмил все проблемы, не умерла лишь одна - самая для новоселов мучительная:
- А язык какой? - тяжко вздохнул Корзубый. - Как на английский перейдут, так только и слышишь: "фак" да "фак". Бедный язык! Ну как на нем выразить самое-самое? Леня, ты знаток. Скажи, могу ли я выразить на ихнем языке главные понятия своей жизни: "Я ухожу в глухую несознанку", "Мне западло на мусоров пахать"...
Нервно-подвижный Пылесос тут же вздымает руки как бы в молитвенном экстазе: -Корзубый американец, ужасти какие!
Корзубый сопит обиженно, Леня-Доктор вступается за товарища:
- Ты чего разгулялся, Никола? Забыл, что ты в Америке вообще не Пылесос, которого все боялись. Ты - "Вакуум-клинер" поместному. Пока нет в доме уборки, не жужжи...
Корзубый спрашивает благодарно:
- Как, Леня, при таком языке выжить?
Леня-Доктор вздохнул с притворным состраданием:
- Бедный Шекспир! Каково ему было...
Тут загоготали все. Начался веселый гомон, прерванный телефонным звонком. Исаак-Цапля достал трубку из своих трусов, крикнул Леню, держа в одной руке телефон, в другой веник.
Леня-Доктор послушал и, крякнув, подождал тишины. Затем сообщил тихо:
- Я пригласил попариться Федора Ивановича. Вчера прилетел из Москвы. Заодно на братву бросит взгляд. Звонок из машины. Подъезжают...
На лицах слушателей гамма чувств: изумление, восторг, усмешка.
- Тю! - роняет Пылесос в досаде. - Дальше-то бежать некуда, а тут, бля! начнутся та-акие дела...
Панорама уголовных физиономий славянского мира. Слышится уважительный шепоток-вопрос: - Федя-Барин - это кто из Норильска рванул с концами?
. ..И вот в дверях показался упитанный, вальяжный Федор Иванович. Остановился, в трусах и банных тапочках, воскликнул, вызвав общий хохот:
- Ну, здорово, господа американцы! - Взмахнул приветственно рукой. - И с усмешечкой:
- Ну, как вы тут без меня, орелики-соколики?! Вижу, место вы выбрали с толком. Ныне все главные вопросы войны и мира решаются в саунах да банях. Говорят, даже в Афганистан влезть Брежнева в сауне уломали...
В сторонке моют друг другу спины голые знакомцы из самодеятельной, еще не существующей керосиновой фирмы. Они выделяются своей худобой и белизной. Ни одной наколки нет на их телах. Федор Иванович замечает краем глаза эту необычную здесь группу, спрашивает миролюбиво: - А вы чьи, ребятки?
- Мы? - Жорес Савицкий растерялся. - Мы с терминала. Клерки.
Сауна опять взорвалась смехом.
- Клерков под нары! - весело кричит кто-то. Наконец все успокаиваются, на новичков больше никто не обращает внимания: чужаки! Фраера!
Федор Иванович оглядел молодежь, кивнул знакомому - Пылесосу, который гримасничает, веселит "братков", нацепив на нос женские очки. Очки в виде стрекозиных крыльев придавали тому вид особенно глуповатый. Федор Иванович хмыкнул:
- Все придуриваешься, Николка- Царь Всея Пьющей Руси?
- Что с дурака взять, Федор Иванович?! - Пылесос состроил уж такую рожу, что все покатились от смеха.
Регот здоровых молодых людей отвлек внимание от нового гостя, которого привел знакомый Лени-Доктора израильский делец по имени Шептун.
- Свои, - крикнул Леня охраннику, и опоздавших пропустили. Вместе с Шептуном появился какой-то длинный сухощавый незнакомец с модной косичкой на затылке, перехваченной узкой шелковой ленточкой. Шептун еще от дверей сделал знак рукой: мол, не беспокойтесь, ребята, чужих нет. Проходя мимо Лени, бросил вполголоса, что американец свой. Немец гедезровский, золотой мешок, из полезных идиотов, по-русски ни гугу. Леня не проводил бы немца взглядом, не будь на руках и плечах того синих наколок.
"Из наших?" - спросил взглядом у Шептуна. - В ГДР подводного флота нет, - ответил Шептун, - а подводники есть. Не беспокойся!
Леня-Доктор время от времени поглядывал на немца, что-то насторожило его, опытного лагерника. Заметил краем глаза: тот улыбнулся воровской шутке. "Вот тебе и ни гугу..." Но Шептун был своим человеком, блатным с детства, как сам рассказывал. "Легавого не приведет..." Понемногу успокоился Леня, спросил тихо Федю-Барина:
- Что провез, Федор Иванович? Федор Иванович не столь откровенен. Роняет вполголоса:
- Кое-что... - И торопливо: - Родителей я твоих видел. Чего не вызываешь? Тоскуют старики.
Леонид со смешком:
- Слышали анекдот, Федор Иванович? Какая разница между еврейской мамочкой и арабским террористом? От террориста можно сбежать или откупиться. А от еврейской мамочки?!..
- Отца твоего жалко. Рассказывал мне, как он в Москву ездил после твоей драки в спортшколе. Валялся в ногах у избитого. Выкупал твою свободку. Только еврейский папа на это способен. Сколько тогда тебе было, разбойнику?.. Четырнадцать? О-ох, добро надо помнить, Ленечка!
К беседующим неуверенно подходят голые граждане. Прикрываются стыдливо веничком. Просят рассудить по совести...
Российские молодцы, известно, в суд никогда не пойдут, тем более - в полицию. А споры, конфликты между компаньонами громоздятся. Доходы большие. Как делить? Кто над кем верх возьмет? Кутя-Китаец сует Лене-Доктору взятку. Тот гневно отвергает.
- Тут тебе что, народный суд?!
Взятка конфискуется... в пользу судьи.
- Чтоб по закону, Ленечка, - просит следующая пара голых истцов, пряча за спину и комкая деньги в мокрой руке.
- Шолохова читал? - вопрошает Леня. - Завещано им: судить интеллигентов надо не по закону, а по революционной совести...
Все понимающе смеются, поглядывая с надеждой на Федора Ивановича, который не даст Ленечке разгуляться.
Очередь истцов протянулась аж до раздевалки. Известно, Леня-Доктор судит по совести...
Наконец остались Леонид с Федором Ивановичем одни. Выпили пивка бутылочного. Из горлышка. Уединились.
- Леня, ты Николку Пылесоса давно знаешь?
- Кореши! В КПЗ вместе подкоп рыли...
- А потом?
- Тюряга развела... А что, Федор Иванович? Он языкат не в меру, но в деле... Мы с ним почти одногодки. Два сапога - пара.
- Да только с разных ног... Что он в Подмосковье творил слыхал?
- Говорят, отстреливал кой-кого...
- И что ты об этом думаешь?.. Ничего? А ты подумай... Сколько тебе было лет, когда Горбач начал свою перетряску? Тебя только от титьки оторвали, и вдруг... Вы с Пылесосом другим воздухом и не дышали... Продрали глазенки на дворе ни Сталина, ни Ленина, никакой управы на вас. Одно битое стекло под ногами хрустит. Я родителя твоего уважал, доктора от Бога, ну, и на сыночка глаз положил. Где пособлю тебе, где остерегу...
Пылесоса, Леня, никто никогда не остерегал, имей в виду. И твоих возможностей у него не было, -джинсы возить с мировых олимпиад, чеки в "Березке" менять. По заграницам не шемонался. Он в банк полез - едва ушел... Потом гнал "табуретовку", возил в Москву цистернами.
- А как бы он иначе поднялся, Федор Иванович? Только на горбачевские деньги. Отменил Горбач монопольку, целое стадо кинулось гнать "табуретовку". Не он один...
- Верно! Ты знаешь, как он в своем Подмосковье хозяйничал? Конкурентов выбил, ларьки, прилавки их сжег. Чумой пронесся... А вот слыхал ли, как он старика Расула додавил, который никак не смирялся? Дом у Расула был как дот. Взорвал он этот дот. А там, кроме Расула, сестры жены, гости из аула, восемь детишек мал мала меньше. Семнадцать невинных душ погубил, борзота вшивая, и не моргнул... Он, Леня, завсегда вначале делает, потом думает. Манера такая. Да и характерец... Пылесосы коммунякам как воздух! Когда у власти спички отсыревают - о таких спички зажигать...
- То в Московии, Федор Иванович. Бандит бандиту руку моет. А здесь... Леонид не удержался, хохотнул. - Он по английски вообще не Пылесос, а Вакуум-клинер. Без гарантий...
- Не придуривайся, Леня! Ты знаешь, о чем я говорю. Я так понимаю, народилось новое племя. Страшное. У сестры жил племяш. Во дворе его прозвали Огурец. У Огурца была мечта - сесть и тюрьму, к настоящим уголовникам, вернуться в деревню в наколках, с деньгами. Я как-то на рынок пришел, вижу, Огурец семечками торгует. Я ему: "Стаканом семечечек не угостишь?" Он вынул из-под прилавка молоток и на меня. Затем его убили, конечно... Я так скажу, Ленечка. Поднялось племя Огурцов, для которых нет закона. Никакого. Ни казенного, ни воровского. Оно и слов-то таких не слыхало, как сочувствие, сострадание, жалость. Пырнут ножом и не оглянутся. Это пострашнее Чернобыля... Я так скажу тебе, - мы брошенный, обманутый народ,Ленечка. Нас, русаков, весь мир боялся.А теперь?.. Вот чего я не понимаю, скажу тебе по совести. Запада не понимаю. Здесь же политиков в школах учат. Где они, ученые-верченые? Западу надо было беречь СССР как зеницу ока. Подновлять железный занавес, наваривать, где прохудился... А они... Какой радостный визг был, когда Берлинскую стену развалили! Черчилля на них нет, он бы дураков предостерег. А теперь хлынуло. Ну, мастера какие, наши физики-лирики доморощенные тут при деле. Хотя Запад и без них бы не погиб. А вот от Огурцов куда деваться? Едут пройда на пройде. Разве Западу справиться с этим оголтелым племенем?!
Леонид дослушивал рацеи Федора Ивановича терпеливо, знал: такое со стариком случается. Разговорится - хоть святых выноси.. . Но чувств своих не выдавал. Из уважения к старику. По лицу Лени блуждала улыбка.
- Ну, ладно, - заключил Федор Иванович, - теперь показывай свое хозяйство. Что посеял-намолотил?
- Все покажу, Федор Иванович, только вот безотлагательное завершим. С художниками-передвижниками. А то уйдут. С концами... Завтра дожимаем артистов этих. Нанял адвоката, дорогого. Тот к сироте слетал. Приедет девонька. Все! Пся Крев и его Дульцинея ждут суда.
- Суда?! Коли суд, кому тогда наши деньги пойдут?
- Федор-свет Иваныч. Ты меня не знаешь, что ли? Не тут точка. Пся Крев понял: ему не отвертеться. Все распродал. И норовит вместе со своей канадочкой рвануть с концами... Куда? Куда-то в Европу. А может, в Китай. А куда им еще?.. Фраера. Заметались. Мои люди сообщили, вылетают из Ванкувера, от дома подале. Почему? Да потому же, Федор Иванович. Фраера. Пинкертоны. Думают, заметут следы.
- Знаешь что, я с тобой слетаю, - помолчав, пробасил Федор Иванович. Посмотрю, как твои люди работают.
...На Тихом океане, в аэропорту Ванкувера, они появились за час до посадки на самолет южнокорейской компании. Леня-Доктор, Федор Иванович и четверо помощников. Федор Иванович посоветовал взять и Пылесоса.
- Он, конечно, пакостник, борзота, но в таком деле не лишний. Пусть видит, им не пренебрегают...
...На Пылесоса натягивают, хохоча, брючишки с форменными лампасами чина королевской полиции. Наконец набились в лимузин, помчались по Ванкуверу, городу клумб и оранжерей-розариев.
- Здесь живет известный Павел Буре, - сообщил Леня
- Часовщик? - удивился Федор Иванович.
- Часовщик - это при Николае Кровавом, а ныне это хоккеист -молния...
- Ты что, обо всех знаешь, кто куда умчал?
- О спортсменах - да...
В аэропорту разбежались во все стороны. Где они, сердечные? Шумно в зале, радио трещит о рейсах, матери окликают детей, девчонки в клетчатых шотландских юбочках целуются-прощаются.
Пылесос увидел "передвижников" первым. Позвонил по радиотелефону:
- Сдают багаж... Три чемодана. Мелочевка. Рейс номер... "Сидней, Австралия". Отвалили от касс с большим ручным багажом. Везут на двух тележках. Подгребайте!
Когда Леня-Доктор подбежал к кассам, лысоватого Вацлава уже не было. Куда исчез, ловкач? Розовощекая необъятных размеров канадка ждала мужа, уцепившись сразу за обе доверху нагруженные тележки.
Леня-Доктор метнулся в сторону "Информейшен", затем к носильщикам, наконец застучал железками каблуков вниз по каменной лестнице. Влетел в уборную. Тут он, Пся Крев дорогой! Стоит у писсуара. Леня-Доктор встал к соседнему, как бы расстегивая ширинку. Шепнул почти миролюбиво:
- Ну, выбирай судьбу, передвижник! Остаток жизни за "решетами", здесь, или в Австралию, на свободку.
Задергался лысоватый, оглянулся затравленно, поднялся медленно, на ватных ногах, к своей подруге.
Пока их не было, Корзубый подкатил багажную коляску, перегородил ею путь тележкам "передвижников".
Лысоватый шагнул к подруге, остановился в панической растерянности, лицо взмокло. Леня-Доктор дышит ему в затылок:
- Предупреди свою зазнобу, чтоб без истерики. Иначе ей замечательный город Кингстон светит до конца дней... Вон из королевской полиции человек, Леня-Доктор показал на подтянутого молодцеватого Пылесоса, из-под драпового пальто которого виднелись форменные брюки с белыми лампасами чина политической полиции, заправленные в надраенные до блеска сапоги.
- Властям тоже с говном связываться резона нет. Согласились закрыгь глаза, если исчезнете. А хочешь, спроси их, сколько дают за контрабандный вывоз шестидесяти миллионов зелененьких.
Тут объявили посадку на самолет, следующий по маршруту "Ванкувер-Сидней". Леонид продолжил вполне добродушно, не повышая голоса:
- Ручную кладь забудь. Здесь, на полу. Всю! И тот чемоданчик. И баул. И сеточку с пакетиками. Чтоб все оставили на вашей прекрасной родине. До зубной щетки! Постиг, пся крев?!
Вацлав свою голубицу почти уволок, никак она не могла взять в толк, что стряслось...
Гуляли неделю. Молодняк укатил на юг, а Леонид и Федор Иванович заперлись в плохонькой эмигрантской квартирке Федора Ивановича, сестра Федора Агриппина Ивановна выставила его любимый холодец из телячьих ножек, заветный жбан кислой капусты. Разлили шведскую водку "Абсолют", и Леонид, чтоб не стал подвыпивший Федор Иванович опять речь толкать-занудствовать, начал было своим драматическим тенорком арию герцога из оперы "Риголетто", да Агриппина от полстакана водки размякла, сбила Ленину арию. Заголосила про Стеньку Разина. И Федор Иванович подтянул. Леонид подпел, конечно, а потом вдруг сказал сердито:
- Вы, русаки - страшный народ. Разин Степан Тимофеич швырнул персианочку с борта, "в набежавшую волну", тут сомнения нет. Для него мокрое дело - как два пальца обоссать, извини Агриппина Ивановна. Но ведь это по всей России-матушке, вдоль и поперек, два века подряд, в каждом доме, в каждом бараке, как праздник, пригубят чего Бог послал, расслабятся, так сразу топить персидскую княжну. И ведь с сердцем горланят-топят, с горделивой слезой: вот каков наш Стенька-атаман, истинно русская душа. Знай наших! Кого хошь утопим!.. Страшный вы народ.
Неловкое молчание прервал Федор Иванович:
- Видать, много тебя обижали, Леня, по еврейской линии... Но ведь и сам не без греха: не полосни ты лезвием директрисовы каракули аж до самой ее ночной сорочки, разве ж турнули бы тебя со второго курса? Глядишь, вышел бы в знаменитые лепилы, сердца пересаживал, как этот Бернгард или как его?
- Так она сука, жидоморка, всех перекусала...
- Вот ты и ходишь укушенный, - вырвалось у Федора Ивановича весело. Шучу-шучу! Порох. Не лезь на стенку. "Страшный народ"...Не страшный... Да откуда ты его знаешь? По лагерю, разве что...
- Имею, Федор Иванович, представление. Кто меня заталкивал в лагерь? "Мусора"?.. "Мусора" - люди служивые, с них взятки гладки. Общественность вонючая! Еще суда не было, начали резвиться. Выдрючиваться друг перед другом. Вроде игры в "жучка", кто больнее врежет. Из олимпийской команды - в шею? Из мастеров - тут же! Даже из кооперативного дома, вот-вот въезжать, вычеркнули. Обрадовались, государство, может, даст мне крышу. Задарма. .. В детской спортшколе преподавал, хотел там, пока суд да дело, удержаться. Чтоб не свистеть в кулак с голодухи. Какое! У профкома запросили характеристику, прислали такую, будто я каждый божий день убиваю по младенцу...
- Ленечка, какой же это народ? Коммуняки номенклатурные.
- "Расскажите вы ей..." романс такой слыхали, Федор Иванович? Кто меня мордовал, министры, что ли? Депутаты? Гешка-профсоюзник в моей команде играл. Квартиры делили кореши. Спринтер, фехтовальщики. Массажист-фарца негде клейма ставить! Речь держал - изгилялся. Кто просил местный комитет бежать впереди собачьего визга? Своего топить? Бывшая женка моя рассказала, у них, актеров, была игра: какие слова должны прозвучать по радио, чтоб слушатель немедля, кто от скуки, кто от злости, выдернул шнур. Победил Соломон Михоэлс, сказал, мудрец: "... и местных комитетов".
А ежели, Федор Иванович, всем тошно, невмоготу, чего же терпят?
Федор Иванович помрачнел:
- Наша беда, Леня. Терпят... Но опять же, коли всерьез, ты, Ленечка, жив-здоров, кошель тугой. А у меня, кроме Агриппины, все сестры померли с голодухи. Уж не обессудь...
Агриппина всплакнула, ушла в угол, где сияли русские иконы и дешевых рамах. Принялась бить поклоны. Леня поинтересовался, какого века иконы.
- Чем иконы старее, тем к Богу ближе, - весело заметил он, но, увидев, с какой истовостью молится Агриппина, притих.
До утра не ложились. Даже поорали друг на друга малость. Помирились, когда Федор Иванович сказал:
... - Если по правде, Ленечка, русские - те же самые евреи Суди сам: прав никаких. Всю историю - без варягов или коммуняк никуда. Правосознание... спроси Агриппину, она и не слыхала, что это такое... на нуле правосознание. На донышке... - И тут хлоп Федор Иванович кулаком по столу: - Потому наш народ всю дорогу голодный и несчастный. А от несчастного до страшного пол- шага. Вот тебе и Стенька-коновод, и революции...
Леонид налил еще по стакану:
- Умен ты, Федор. За это и пью. -И подкрепил взгляды Федора Ивановича Пушкиным:
- Не дай Бог русский бунт, бессмысленный и беспощадный
На том и сошлись. Затянули удовлетворенно старинную, со слезой и голосе, видно, с давних кавказских войн, застольную:
- Хазбулат удалой, бедна сакля твоя,
Золотою казной я осыплю тебя;
Дам коня, дам булат, дам винтовку свою.
А в обмен ты отдай молодую жену...
...С утра Леонид показывал Федору Ивановичу свои приобретения. Показывал осмотрительно. Он много чего купил...
Недавно взял задешево спортивный бизнес. Гимнастический зал, души. Молоденькие гимнастки работают на брусьях, турнике. В бассейне спортивный заплыв. Радио сообщает о победителях. У входа, для порядка, двое полицейских. - Зарегистрировал? - роняет Федор Иванович. - Все чин чином!