Разве нельзя назвать жизнь первой любовницей, чьи объятия покидают ради яростного единения с божественностью?
Крокус гадал, далеко ли она зашла по этому пути — ибо она, нет сомнений, уже ступила на путь, она, женщина не старше его, движущаяся с устрашающей бесшумностью и жуткой грацией убийцы, чаровницы смерти.
Чем больше она отдалялась, тем сильнее Крокуса тянуло к ней, тянуло на грань, ею перейденную. Жажда нырнуть в темноту становилась непреодолимой; мгновенная мысль заставляла сердце бешено стучать, а кровь бурлить в жилах. Сильнее всего его страшило то видимое равнодушие, с которым она звала его на свой путь.
Как будто его привлекательность стала… самоочевидной. Не стоящей обсуждения. Желает ли Апсалар, чтобы он шел с ней рука об руку по тропе возвышения? Или… не Крокус ей нужен, а кто-то, все равно кто?
Вот истина: ему страшно глядеть ей в глаза.
Он встал с постели и тихо вышел. У берега виднелись рыбацкие лодки, их белые тугие паруса казались плавниками акул, ныряющих в море за прибрежными бурунами. Гончие однажды пробежались по берегу, оставив за собой лишь трупы, но люди вернулись. Хотя и не сюда. А может быть, их заставили вернуться. Земле не составило труда поглотить пролитую кровь; ее жажда неистребима и неразборчива. Так повелось во всем мире.
Крокус склонился, взял пригоршню белого песка. Поглядел, как кусочки коралла выпадают между пальцев. «Земля тоже умирает, не так ли? Всё умирает. Но эта истина станет ложью, если мы пройдем по предложенной тропе. Не лежит ли в основе возвышения страх смерти?»
Если так, ему эта тропа не интересна. Каким-то образом за время пути, в ходе случившегося по дороге Крокус потерял способность бояться.
Он сел, опершись спиной о ствол могучего кедра с вывороченными корнями, и вытащил ножи. Принялся упражняться в смене захватов — руки зеркально повторяют движения друг дружки, глаза устремлены на оружие — пока ножи и пальцы не стали размытыми от скорости. Потом поднял глаза, осмотрев море, катящиеся в отдалении валы, треугольники парусов, скользящие за линией пенных отмелей. Заставил правую руку совершать произвольные движения. Потом левую. В тридцати шагах на пляже ждет одномачтовая шлюпка со взятым на рифы алым парусом, с разрисованным синей, золотой и красной красками корпусом. Кораблик корелской работы, взятый в долг у ростовщика из Кана — ибо Темный Трон бросил их на улочку города, не на тропу к деревне, как обещал.
Ростовщик списал им долг за одну хлопотливую ночь, оказавшуюся для Крокуса полной брутального ужаса. Одно дело — практиковаться с ножами, вести смертельный танец с воображаемыми призраками… но той ночью он убил двух человек. Да, это были душегубы на службе у негодяя, сделавшего своей профессией вымогательство и террор. Апсалар перерезала ему горло без всяких колебаний, не содрогнувшись при виде струй крови, оросившей перчатки и рукава куртки.
С ними был местный житель, засвидетельствовавший результат ночной работы. Встав на пороге, он оглядел три трупа, потом поднял голову и встретил взгляд Крокуса. Увиденное в глазах молодого человека заставило его побелеть.
Утром Крокус получил новое имя. Резак.
Сначала он его отверг. Свидетель неправильно понял увиденное в глазах даруджа. Вовсе не ярость. Стена шока, осыпающаяся под ударами самоосуждения. Убийство убийц — все равно убийство. Он как будто приковал себя к общей цепи, к линии убийц, протянувшейся в неоглядную даль. С этой цепи не сорваться. Разум его содрогнулся, услышав предложенное имя и поняв все скрытые в нем смыслы.
Но упорство оказалось недолгим. Двое душегубов действительно убиты, и это сделали руки человека по имени Резак. Не Крокуса, не молодого даруджа, не карманника — этот тип давно исчез. Исчез и, наверное, больше не появится.
Иллюзия предоставляла некоторое утешение, столь же пустое по сути, как ночные объятия Апсалар, но тем не менее приятное.
Резак пойдет по ее пути.
Да, ведь у Императора был Танцор, не так ли? Компаньон, ибо каждому нужен компаньон. Каждому. Теперь у нее есть Резак. Резак, мастер работать ножами. Танцующий в цепи, словно ее звенья стали невесомы. Резак, который, в отличие от несчастного Крокуса, знает свое место, свою единственную задачу — хранить ее спину, став столь же умелым в искусстве причинения смерти.
Здесь таится последняя истина. Каждый может стать убийцей. Каждый.
Она вышла из хижины, мрачная, но без слез в глазах.
Он спрятал ножи в ножны одним текучим движением, вскочил, встречая ее лицом к лицу.
— Да, — сказала она. — Что теперь?
* * *Столбы из ломаного камня виднелись повсюду на идущей волнами равнине. Поблизости находилось полдюжины столбов, и лишь один был выше человека. Все они сложены кое-как. Странно бесцветные травы образовали у подножия каменных пилонов кочки, скрученные и покрытые чем-то маслянистым. Воздух серый, зернистый.
Калам скакал между ними, и грохот подков словно отскакивал от каждого камня; эхо множилось, пока ему не стало казаться, что сзади мчится целая армия. Он замедлил бег коня, остановившись около одного из кособоких пилонов.
Эти безмолвные стражники казались ему нарушителями, вторгшимися в мир одиночества. Он склонился в седле, изучая груду камней. Она была на вид старой, как и многое в Королевстве Теней, забытой и заблудившейся, навеки позабывшей свое предназначение. Здесь нет ни руин, ни фундаментов, погребов или иных углублений в земле. Каждый пилон стоит поодиночке. Никакой видимой системы.
Взгляд уцепился за железное кольцо в камне около основания; от него отходила утопающая в земле цепь. Калам спешился. Присел, коснувшись цепи рукой. Слегка дернул кверху. Их травы поднялась сухая лапа какого-то невезучего существа. Когти длиной с кинжал, четыре прямых и два отставленных пальца.
Остальная часть пленника сдалась корням, погребена в охряной пыльной почве. Между стеблями травы можно различить желтые волосы.
Лапа вдруг дернулась.
Калам в отвращении отпустил цепь. Лапа упала наземь. От основания пилона послышался тихий, из-под земли идущий скулеж.
Ассасин встал и вернулся в седло.
Пилоны, колонны, пни, платформы, лестницы в никуда… Хотя бы один из дюжины объектов держит в плену некое существо. Ни один из пленников, похоже, не может умереть. Полностью. О да, вот разумы их умерли очень давно. Бред на непонятных языках, бессмысленные причитания, просьбы о прощении, предложения наград. Вот только никто пока не говорил о полной своей невиновности.
Как будто милосердие следует являть злодеям. Он послал коня вперед. Это королевство ему не по нраву. Хотя особого выбора нет. Сделка с богами всегда — для смертного — является упражнением в самообмане. Калам охотно предоставил бы Быстрому Бену играть с хозяевами этого садка. Колдуну такие игры хотя бы нравятся… нет, тут иное. Быстрый Бен оставил много ножей во многих спинах — он никого не убивает, но наносит раны достаточно глубокие, чтобы зудели при каждом прикосновении. Колдуну так нравится тянуть за рукоятки…
Ассасин принялся гадать, где сейчас оказался старый друг. Он сказал о проблемах — ну, в этом нет ничего нового — а потом замолчал. Еще и Скрипач. Старый дурак записался в армию во второй раз. Ради милостей Худа! Ну, они хотя бы чем-то заняты. Но не Калам, о нет, не Калам. Тринадцать сотен детей, воскрешенных по прихоти бога. Сияющие глаза ловят каждое его движение, запоминают каждый шаг, каждый жест — но чему он может их научить? Искусству причинения страданий? Вряд ли детям нужны такие уроки.
Впереди завиднелся хребет. Доскакав до подножия, он медленно поехал вверх.
К тому же Минала хочет всё держать под контролем. Прирожденный тиран — вот кто она такая, и на публике, и в тишине разделяемой ими хижины. Как ни странно, он оказался невеликим противником тирании. В принципе, то есть. Дела идут на лад, когда появляется некто способный и непреклонный, берет командование. Она и апторианская демоница… Дети с ужасающим восторгом учат их уроки, и блеск гордости в глазах Миналы заставляет ассасина чувствовать… дрожь в коленях.
Готовится армия для Темного Трона. Тревожная перспектива, если не сказать больше.
Он въехал на гребень холма. И резко натянул удила.
На соседнем холме виднеются огромные врата из серого камня — два столба и арка. Внутри кружится серая стена. По ближнюю сторону врат земля покрыта бесчисленными ниоткуда взявшимися тенями, как будто что-то вылезает из портала только для того, чтобы потерянными духами блуждать у порога.
— Осторожнее, — произнес голос за спиной.
Он повернулся, увидел высокую худощавую фигуру под капюшоном, в окружении двух Гончих. Котиллион и его излюбленная парочка, Слепая и Руд. Звери уселись на покрытые шрамами зады, уставив тусклые глаза на портал.
Готовится армия для Темного Трона. Тревожная перспектива, если не сказать больше.
Он въехал на гребень холма. И резко натянул удила.
На соседнем холме виднеются огромные врата из серого камня — два столба и арка. Внутри кружится серая стена. По ближнюю сторону врат земля покрыта бесчисленными ниоткуда взявшимися тенями, как будто что-то вылезает из портала только для того, чтобы потерянными духами блуждать у порога.
— Осторожнее, — произнес голос за спиной.
Он повернулся, увидел высокую худощавую фигуру под капюшоном, в окружении двух Гончих. Котиллион и его излюбленная парочка, Слепая и Руд. Звери уселись на покрытые шрамами зады, уставив тусклые глаза на портал.
— И чего мне опасаться?
— О, теней во вратах. Они потеряли хозяев… но сойдет любой.
— Врата запечатаны?
Скрытая капюшоном голова медленно повернулась. — Дорогой Калам, это попытка к бегству? Как… неблагородно.
— Я ничего такого не сказал…
— Тогда почему твоя тень так жадно тянется к порталу?
Калам глянул вниз и скривил губы: — Откуда мне знать? Может, она думает, что в такой толпе сможет достичь большего.
— Большего?
— Наслаждения.
— А. Шутить изволишь? Вот бы не подумал.
— Лжец, — бросил Калам. — Минала меня прогнала. Но ты уже знаешь, иначе не вышел бы встречать.
— Я Покровитель Ассасинов, — сказал Котиллион. — Я не посредник в супружеских ссорах.
— Разве это не зависит от степени их опасности?
— Так вы уже готовы убить друг дружку?
— Нет. Я только намекаю…
— На что?
— Что ты здесь делаешь, Котиллион?
Бог надолго замолчал. — Я часто удивляюсь, — произнес он наконец, — почему ты, ассасин, не изъявляешь покорности своему покровителю.
Калам вздернул брови: — А чего ты ждал? Возьми нас Худ, Котиллион! Если тебе нужны фанатичные поклонники, не обращайся к ассасинам. По самой нашей натуре мы не приемлем подчинения. Или сам не знаешь? — Голос его затих. Калам повернул голову, внимательнее вглядываясь в полускрытую тенями фигуру. — Но ведь ты стоял рядом с Келланведом. До самого конца. Танцор, кажется, знал и преданность и рабскую покорность…
— Рабскую? — с легкой насмешкой отозвался бог.
— Или все было ради выгоды? Трудновато поверить, учитывая, через что вы прошли бок о бок. Но хватит, Котиллион. Чего тебе нужно?
— Разве я о чем-то просил?
— Ты хочешь, чтобы я… служил тебе, как служит приспешник своему богу. Наверное, меня ждет какая-то грязная миссия. Я тебе зачем-то нужен… вот только ты так и не научился просить.
Руд вдруг поднялся, вытянувшись во весь немалый рост. Тяжелая голова пошевелилась, сверкающие глаза уставились на Калама.
— Гончие встревожены, — пробормотал Котиллион.
— Я уже заметил, — язвительно сказал Калам.
— У меня много задач, — продолжал бог, — которые отнимут все мое время. Надолго. Но одновременно нужно предпринять и… кое-что другое. Одно дело — найти преданного слугу, и совсем другое — найти помощника, оказавшегося в нужном месте и способного…
Калам грубо хохотнул: — Ты пошел ловить верных слуг, но понял, что слуги слишком многого просят.
— Мы можем поспорить в любой другой день, — сказал Котиллион.
В голосе бога прозвучала ирония, позабавившая Калама. Он с неохотой начал признавать, что Котиллион ему нравится. Дядя Котиллион, как зовет его мальчик Панек. Да, Темный Трон не имеет и тени скромности, не привык следить за собой. Вот вам и причина уважать Покровителя Ассасинов. Его иногда можно устыдить. Хотя на самом деле чувства богов понять невозможно… — Согласен, — сказал Калам. — Правду говоря, Минала не желает видеть мое красивое лицо. Тем самым я становлюсь более или менее свободным…
— И лишаешься крыши над головой.
— Да, лишаюсь крыши над головой. К счастью, в твоем мире дождей не бывает.
— Ах, — вздохнул Котиллион. — В моем мире.
Калам поглядел на Руда. Зверь так и не расслабился. Ассасин начал нервничать от его неотвязного внимания. — Неужели ваши притязания — твои и Темного Трона — были оспорены?
— Трудно сказать, — пробормотал Котиллион. — Но мы чувствуем… содрогания почвы. Волнение…
— Ты сказал, Гончие встревожены.
— Точно.
— Ты вы хотите больше узнать о потенциальном противнике.
— Хотелось бы.
Калам поглядел на врата, на извивающиеся у подножия тени. — И откуда мне начинать?
— Полагаю, это место совпадет с твоими желаниями.
Ассасин бросил на бога быстрый взгляд и кивнул.
* * *В сумерках море успокоилось. Чайки слетались с мелководий, чтобы переночевать на пляже. Резак сложил костер из кусков плавника — скорее чтобы хоть чем-то заняться, нежели для тепла, ведь канезский берег находится в субтропиках и бриз обычно бывает слабым и жарким. Затем дарудж принес воды из родника близ дороги и занялся завариванием чая. Над головой пробуждались первые мерцающие звезды.
Вопрос Апсалар остался без ответа. Резак не был готов вернуться в Даруджистан. Но и выполнение задуманного не принесло покоя его душе. Реллок и Апсалар наконец вернулись домой — только чтобы найти его населенным духами смерти, смерти, исподволь отравившей душу старика. Ныне он стал еще одним призраком на забытом берегу. Для них, живых, здесь не осталось ничего.
Знания Резака о Малазанской Империи были неполными и искаженными, он сам это понимал. Зловещая ночь в Малазе, потом три напряженных дня в Кане, завершившихся еще тремя убийствами по заказу. Империя — чуждое место, и он заранее мог предполагать, что ее нравы войдут в противоречие с тем, к чему он привык в Даруджистане. Однако увиденное в городах — днем — говорило о большей стабильности и покое, о твердом правопорядке. Впрочем, даже это его раздражало, постоянно показывая, что он здесь чужой.
А вот в Апсалар не было и следа его душевных терзаний. Она казалась носительницей абсолютного покоя, безмятежности — вне зависимости от того, в каких обстоятельствах находилась. Самоуверенность бога, который владел ее душой, оставила несмываемый отпечаток. Не просто самоуверенность. Он снова вспомнил ночь, в которую она убила того человека в Кане. Потрясающее мастерство, ледяная точность. Только необходимые движения. Он вдруг подумал — с содроганием — что в ней остались многие из воспоминаний бога, относящиеся к тому периоду, когда он был смертным человеком, Танцором. Она помнит и ночь устранений, когда будущая Императрица повергла императора… и Танцора.
Она сама рассказала ему. Откровение, лишенное чувств и сантиментов, простое как небрежно брошенное замечание насчет погоды. Воспоминания об уколах ножей, о каплях крови, катящихся по пыльному полу словно угольные шарики…
Он снял горшок с костра, бросил в кипящую воду горсть трав.
Апсалар ушла прогуляться к западу, вдоль белого пляжа. Сгустилась тьма, и он быстро потерял ее из виду. Начав гадать, вернется ли она.
Полено внезапно лопнуло, выбросив массу искр. Море было спокойным, незримым; за потрескиванием углей он даже не слышал шлепков волн. Бриз становился прохладным.
Резак вскочил, когда что-то задвигалось в темноте за пределами отброшенного костром света. — Апсалар?
Ответа не прозвучало. Тихий топот по песку — там вроде бы движется нечто большое… и на четырех ногах.
Дарудж вытянул ножи, отступил от мерцающего костра.
И увидел в десятке шагов, на уровне головы, два сверкающих глаза, золотистых и бездонных. Голова и тело казались пятнами тьмы темнее ночи, обрисовывая громадину, заставившую Резака заледенеть.
— Ах, — сказал голос из тени слева, — молодой дарудж. Слепая нашла тебя, приятель. А где твоя спутница?
Резак медленно спрятал ножи. — Треклятая Гончая заставила меня вздрогнуть, — буркнул он. — Если она слепая, почему пялится на меня?
— Ну, имя ей придумали неудачно. Она видит, хотя видит не совсем то же, что мы. — Фигура под капюшоном шагнула в круг света. — Ты меня знаешь?
— Котиллион, — ответил Резак. — Темный Трон намного ниже ростом.
— Не намного. Хотя он поддается эмоциям и подчеркивает свои особенности.
— Чего вам нужно?
— Я хотел бы поговорить с Апсалар, неужели не ясно? Здесь запах смерти… недавней…
— Реллок. Ее отец. Во сне.
— Как неудачно. — Скрытая голова бога повернулась, как будто он обозревал окрестности. Затем он снова поглядел на Резака. — Отныне я твой покровитель?
Ему хотелось сказать «нет». Хотелось отскочить, избегая вопроса и всего, что он нес с собой. Хотелось обдать бога презрением. — Думаю, что это правда, Котиллион.
— Я… польщен, Крокус.
— Теперь меня зовут Резак.
— Не особенно изящно, но вполне подходяще. Но в прежнем твоем имени был намек на смертельное очарование. Уверен, что не хочешь его вернуть?