— Если бы вы решили утолить этот голод, — сказал Онрек (первые струйки дыма уже пробивались между кусков коры и поломанных сучьев), — мы нашли бы в вас новую причину сражаться.
Тралл помолчал. Взор его затуманился. — Мы всё забыли, — произнес он наконец, вновь опуская голову на глину. — Всё, что я сейчас рассказал. До недавних пор мой народ — кажется, последний оплот Тисте Эдур — почти ничего не знал о прошлом. О нашей долгой и полной мучений истории. А то, что мы знали, было ложным. Если бы, — воскликнул он, — мы оставались в невежестве!
Онрек не спешил поднимать взгляд на Эдур. — Теперь твой народ не глядит внутрь себя.
— Я сказал, что могу поведать о твоих врагах из Т'лан Имассов.
— Сказал.
— Среди Тисте Эдур, Онрек, были твои сородичи. Они объединились ради новой цели.
— И какой цели?
Тралл отвернулся и закрыл глаза. — Ужасной цели.
Т'лан Имасс перевернул тушу убитой им твари, вытащил обсидиановый нож. — Я хорошо знаком с ужасными целями, — бросил он, нарезая мясо.
— Я поведаю тебе всё. Ты поймешь, с чем придется столкнуться.
— Нет, Тралл Сенгар. Больше ни слова.
— Но почему?
«Потому что твоя правда отяготит меня. Заставит снова искать сородичей. Твоя правда способна приковать меня к этому миру, к моему миру. Снова. А я не готов». — Устал я от твоего голоса, Эдур, — сказал он вслух.
Шипящее мясо пахло как тюленье. Вскоре Тралл Сенгар наелся. Онрек подошел к краю стены, смотрящему на болото. Воды потопа нашли себе древние низины, и пузыри газа поднимались над омутами и пещерами, туманными пятнами плавая над густой грязью. Еще более плотный туман застилал горизонты; однако Т'лан Имассу показалось, что он ощущает вдали возвышенность, цепь низких горбатых холмов.
— Стало светлее, — заметил Тралл, лежавший около костра. — Небо местами светится. Там и… вон там. Солнца возвращаются. Здесь, в Зародыше, еще живо древнее сердце Куральд Эмурланна. Но воды потопа должны сделать климат хаотическим. И разрушить выросшую здесь цивилизацию.
Онрек поглядел вниз. — Тоже Тисте Эдур?
Мужчина покачал головой: — Нет, скорее ваши потомки, Онрек. Хотя трупы, которые можно увидеть в воде, сильно пострадали. — Тралл скривился. — Они были словно паразиты, эти твои люди.
— Не мои, — ответил Онрек.
— Значит, ты не гордишься их скороспелыми успехами?
Т'лан Имасс склонил голову к плечу. — Они склонны к ошибкам, Тралл Сенгар. Имассы Логроса убивали их тысячами, когда необходимо бывало восстановить порядок. Но еще чаще они убивали сами себя, ибо успех порождает презрение к тому, что стоит в его основе.
— Кажется, это навело вас на размышления.
Онрек шевельнулся, скрипя костями. — Скорее меня, чем всех нас. Клинок моего презрения к роду людскому остается острым.
Тисте Эдур попытался встать, медленно и обдуманно. — Зародыш нуждался в… очищении, — сказал он горько. — Так было решено.
— Ваши методы, — отозвался Онрек, — куда более крайние, чем мог бы выдумать Логрос.
Пошатываясь, Тралл поглядел на Т'лан Имасса. На губах была безрадостная усмешка. — Иногда, друг мой, трудно удержать в руках начатое.
— Проклятие успеха.
Тралл почему-то вздрогнул и отвел глаза. — Я должен найти чистую, свежую воду.
— Долго ли ты был скован?
Эдур пожал плечами: — Долго, я думаю. Магия Отсечения разработана для продления мук. Твой меч разрушил ее силу, и обычные требования плоти вернулись.
Солнца — красное и синее — прожгли тучи, наполняя воздух влагой. Туман распадался, исчезая на глазах. Онрек снова поглядел на пылающие светила. — Тут нет ночи, — заметил он.
— Да, летом нет. Говорят, что зимой все иначе. Но, думаю я, после наводнения предсказывать стало трудно. Лично я не стремлюсь изучать этот мир.
— Нужно покинуть стену, — помолчав, сказал Т'лан Имасс.
— Да, пока не развалилась полностью. Похоже, я вижу вдалеке холмы.
— Если накопил силы, цепляйся на меня. Я полезу вниз. Обогнем низину. Если здесь остались животные, они скопились на возвышенностях. Хочешь захватить еще мяса этой твари?
— Нет. Оно тошнотворно.
— Не удивляюсь, Тралл Сенгар. Они плотоядные и питаются мертвечиной.
* * *Когда они наконец спустились к подножию стены, почва захлюпала под ногами. Поднялись тучи насекомых, с яростной алчностью набросившиеся на Тисте Эдур. Онрек позволил спутнику задавать темп ходьбы, пока они брели между затопленными ложбинами. На уровне земли ветра не было, но тучи над их головами вытянулись, обгоняя путников и скапливаясь над вершинами холмов. Небо там становилось все темнее.
— Мы идем навстречу шквалу, — пробормотал Тралл, отмахиваясь от гнуса.
— Если он несет ливень, всё вокруг затопит, — сказал Онрек. — Ты можешь идти быстрее?
— Нет.
— Тогда я понесу тебя.
— Понесешь или потащишь?
— Что предпочитаешь?
— Когда тебя несут, это не так унизительно.
Онрек вложил меч в петли на перевязи. Хотя воин считался высоким среди соплеменников, Эдур был выше почти на длину предплечья. Пришлось усадить его наземь с подтянутыми к груди коленями. Онрек тоже присел, просунул руку под колени Тралла, второй обхватил плечи. Затрещали сухожилия, когда воин поднялся.
— На твоем скальпе свежие царапины. На остатках скальпа, то есть, — заметил Тисте Эдур.
Онрек промолчал, двинувшись вперед размеренным шагом.
Вскоре начался ветер, спустившийся с холмов и набравший такую силу, что Т'лан Имассу пришлось согнуться. Ступни его утопали в жидкой грязи низины. Зато насекомых скоро унесло прочь.
Вскоре Онрек заметил, что лежавшие впереди холмы имеют странно правильные очертания. Их было семь, расположенных по прямой, каждый одинаковой высоты, одинаково бесформенный. Штормовые тучи проносились выше, громоздясь темными колоннами над огромным горным хребтом.
Ветер с воем ударял по сухому лицу Онрека, трепал пряди тускло-золотистых волос, гудел унылым шмелем, попадая между ремней перевязи. Тралл Сенгар скорчился, отворачивая лицо от режущего кожу вихря.
В колоннах сверкали молнии, хотя гром едва доносился сюда.
Эти холмы оказались вовсе не холмами. Это были сооружения, тяжеловесные и громадные, сложенные из гладких черных камней так ровно, что казались лишенными швов. Высота их достигала роста двадцати человек. Похожие на собак звери с широкими лбами, прижатыми ушами и рельефными мышцами опустили головы навстречу странникам и стене за их спинами; большие глазницы слабо мерцали темно-янтарным светом. Онрек замедлил шаг. Но не остановился.
Низина осталась позади; земля скользила от недавно пролившегося, принесенного бурей дождя, но все же давала ногам надежную опору. Т'лан Имасс свернул к ближайшему монументу. Подойдя ближе, спутники оказались защищенными от ветра массой статуи.
Вой ветра сменился гулкой тишиной. Онрек опустил Тралла наземь.
Тисте Эдур ошеломленно разглядывал громоздящееся над головами сооружение. Он молчал и продолжал сидеть, пока Онрек не решил отойти в сторону. — За ним, — спокойно пробормотал Тралл, — должны быть врата.
Онрек замер, неторопливо повернулся к спутнику. — Это твой садок, — не сразу сказал он. — Что ты чувствуешь в… монументах?
— Ничего, но я знаю, что они должны изображать. Как и ты. Кажется, здешние обитатели сделали их своими богами.
Онрек не нашелся с ответом. Он снова встал лицом к массивной статуе, опустил голову, озирая пьедестал, а потом поднял взгляд навстречу янтарным очам зверя.
— Там будут врата, — настаивал позади Тралл Сенгар. — Средство, чтобы покинуть этот мир. Почему ты медлишь, Т'лан Имасс?
— Я медлю, потому что вижу невидимое тебе. Их семь, да. Но два… живые. — Он поколебался и добавил: — И этот — один из них.
Глава 7
Мир был окружен красным кольцом. Оттенок старой крови, ржавеющего на поле брани железа. Кольцо вставало стеной, словно повернувшаяся боком река, оно — бездумное и неловкое — нападало на грубые утесы, окружившие границы Рараку. Самые древние хранители Священной Пустыни, выбеленные солнцем известняковые скалы, таяли под бесконечной бурей Вихря, под гневом богини, не терпящей соперников. Готовой в слепой ярости пожирать даже утесы.
Но в середине Вихря царила иллюзия покоя. Старик, известный здесь как Руки Духа, медленно взбирался по склону. Его вялая кожа имела цвет бронзы; плоское некрасивое лицо покрылось трещинами морщин, походя на изгрызенный ветрами булыжник. Гребень над ним облепили ковром мелкие желтые звездочки, эфемерные цветы низкорослого растения, называемого местными племенами дхен» бара. Из сухих цветков получается чай, вызывающий головокружение, гасящий горести, бальзамом льющийся на душу смертного. Старик карабкался по крутому склону с каким-то остервенением.
Любая тропа жизни полита кровью. Лей кровь тех, что заступили путь. Лей свою кровь. Сражайся, усиливай бурю яростью, обнажай животную тягу к самосохранению. Зловещий танец посреди набегающих со всех сторон течений не отличается изяществом; думать иначе — впадать в заблуждение.
Заблуждения. Геборик Легкокрылый, бывший жрец Фенера, лишился всех заблуждений. Утопил их собственными руками уже давно. Его руки — его призрачные руки — оказались весьма пригодными для такой задачи. Они шепчут о незримых силах, они руководимы загадочной необоримой волей. Он знает, что лишен контроля над собственными руками. Какие уж тут заблуждения? Как он может…
За его спиной на обширной равнине встали тысячи палаток и шатров. Воинам и их приспешникам неведома чистота духовного зрения. Армия — это сильные руки, ныне отдыхающие, но готовые схватить оружие; но ведет ее воля отнюдь не стальная, воля, погрузившаяся в иллюзии. Геборик не просто отличается от людей внизу — он их противоположность, горькое отражение в кривом зеркале.
Дхен» бара дарит ему ночи без сновидений. Утешение беспамятства.
Он добрался до гребня, тяжело дыша от чрезмерных усилий, и уселся отдохнуть среди цветов. Руки Духа столь же ловки, как и руки телесные, хотя он их не видит — не видит даже слабого свечения, как все вокруг. Да уж, зрение неизменно его подводило. Проклятие стариков, кажется — видеть, как горизонты становятся все ближе. Даже ковер желтых цветков стал всего лишь смутным пятном. Лишь пряный аромат заполняет ноздри, оставляя привкус на языке.
Жара пустынного солнца подавляет, ошеломляет. Она наделена силой, делающей Священную Пустыню тюрьмой, навязчивой и безжалостной. Геборик приучился презирать жару, проклинать Семиградье, культивировать ядовитую ненависть к его народу. Но сейчас он оказался пленником. Барьер Вихря не делает исключений, не пуская никого изнутри наружу и снаружи внутрь. Никого, кроме Избранной.
Движение сбоку, смутно видимая черноволосая фигурка. Она уселась рядом с ним.
Геборик улыбнулся: — Я думал, что остался один.
— Мы оба одни, Руки Духа.
— Об этом и говорить не нужно, Фелисин. «Фелисин Младшая — но это имя нельзя произносить вслух. У твоей приемной матери, девочка, есть свои тайны». А что у тебя в руках?
— Свитки, — ответила девочка. — От Матери. Кажется, она снова жаждет писать стихи.
Татуированный бывший жрец хмыкнул: — Мне казалось, это не жажда, а любовь.
— Ты не поэт, — сказала девочка. — Но ведь истинный талант — умение говорить прямо. А в наши дни поэзией называют умение спутывать двусмысленности.
— Ты жестокий критик, милая.
— «Призыв Тени», так она их назвала. Точнее, она продолжила поэму своей покойной матери.
— Гм, Тень — мрачное королевство. Она явно избрала стиль, соответствующий теме. Наверное, такой же темный, какой любила ее мать.
— Слишком банально, Руки Духа. Но подумай, какое имя носит ныне армия Корболо Дома. Собакодавы. Вот тебе поэзия, старик. Имя, шатающееся под грузом показной бравады. Имя, вполне подходящее самому Дому. Он стоит на четвереньках от ужаса.
Геборик протянул руку и сорвал первый цветок. Поднес к носу, прежде чем уронить в кожаную сумку на поясе. — «На четвереньках от ужаса». Запоминающийся образ, девочка. Но я не вижу в напане страха. Малазанская армия в Арене — всего лишь три легиона новобранцев. Во главе ее женщина без всякого военного опыта. Корболо Дому нет причины бояться.
Смех девушки был столь резким, что прорезал воздух подобно осколкам льда: — Нет причины, Руки Духа? Причин много. Леомен. Тоблакай. Бидитал. Л'орик. Матток. И самая ужасная изо всех: моя мать. Ша'ик. Лагерь — змеиная яма, кишащая раздорами. Ты не застал последнюю вспышку. Мать отлучила Маллика Реля и Паллика Алара. Изгнала их. Корболо Дом потерял двух союзников в силовой борьбе…
— Никакой силовой борьбы, — пробурчал, схватив цветочные головки ладонью, Геборик. — Они глупцы, если верят в силу. Ша'ик выбросила этих двоих, ибо в их венах течет измена. На чувства Корболо Дома ей наплевать.
— Он думает иначе, и его убеждения важнее вероятной и невероятной истины. Но как Мать отвечает на последствия своих повелений? — Фелисин провела свитками по верхушкам цветов. — Поэмами.
— Дар знания, — шепнул Геборик. — Богиня Вихря шепчет на ушко Избранной. В Садке Теней есть тайны, скрывающие истины, важные даже для Вихря.
— О чем ты?
Геборик дернул плечом. Его сума была почти полна. — Увы, у меня есть свои тайны и предвидения. «Хотя мне от этого добра не будет». Разрушение древнего садка рассеяло его фрагменты по всем мирам. Богиня Вихря имеет силу, но это не её собственная сила. Всего лишь один из фрагментов, заблудившийся, странствующий, страдающий. Чем была Богиня, гадаю я, когда впервые набрела на Вихрь? Наверное, божеством некоего мелкого племени. Духом летних ветров, защитницей бурного родника. Не сомневаюсь, лишь одной из множества подобных. Разумеется, когда она завладела фрагментом, ей не составило труда уничтожить давних соперников, обретая полную и безраздельную власть над святой пустыней.
— Сомнительная теория, Руки Духа, — протянула Фелисин. — В ней ничего не говорится о Семи Святых Городах, Семи Священных Книгах, Дриджне и Откровении.
Геборик фыркнул: — Культы питаются друг дружкой¸ милая. Мифы соединяются, питая веру. Семь Городов родились от бродячих племен, но претендуют на наследие древней цивилизации, а та сама неловко ворочается на костях еще более древней империи — Первой Империи Т'лан Имассов. Память и забвение — всего лишь игра случая и обстоятельств.
— Поэты могут жаждать, — сухо бросила Фелисин, — но историки пожирают. Они убивают язык, делают его трупом.
— Это преступление не историков, а критиков.
— Будем цепляться за мелкие различия? Преступление ученых.
— Ты негодуешь, что мои объяснения убили тайны пантеона? Фелисин, в нашем мире есть вещи более достойные удивления. Оставь богам и богиням их безумные притязания.
Снова его хлестнул холодный смех: — О, да ты забавный, старик! Жрец, изгнанный собственным богом. Историк, севший в темницу за свои теории. Вор, которому нечего красть. Не только я жажду чудес.
Он услышал, как она встает. — Так или иначе, — продолжала девочка, — меня послали найти тебя.
— О. Ша'ик нужен очередной совет, который она, не сомневаюсь, презрит?
— На этот раз не ей. Леомену.
Геборик скривился. «Где Леомен, там жди Тоблакая. Убийца держит слово и никогда со мной не говорит. Но я чувствую его взгляд. Взгляд убийцы. Если есть в лагере достойный изгнания…» Он осторожно разогнул спину. — Где его найти?
— В храмовой яме.
— Разумеется. А что ты, милая девочка, делаешь в компании Леомена?
— Я взяла бы тебя за руку, — сказала Фелисин, — но касание этих ладоней какое-то уж слишком поэтическое.
Она пошла рядом, вниз по склону, между двумя большими загонами для скота, ныне пустыми — овцы и козы уведены на пастбища к востоку от развалин. Они миновали широкий пролом в стене мертвого города, пересекли одну из главных улиц, направляясь к обширным зданиям, от которых остались лишь фундаменты и часть стен. Именно их называли здесь Кругом Храмов.
Глинобитные хижины, юрты и вигвамы встали новым поселением среди руин. Под растянутыми между постройками кожаными навесами буйствовали рынки, наполняя воздух бесконечными криками и ароматами пищи. Местные племена, идущие за своим военным вождем по имени Матток, что стал у Ша'ик чем-то вроде генерала, смешались с Собакодавами, пестрыми бандами городских изгоев, разбойниками, душегубами и преступниками, бежавшими из различных малазанских тюрем. Лагерь приверженцев различных воинств был не менее разрозненным. Это неизвестно как сплотившееся «племя» кочевало вокруг построенных на скорую руку трущоб, руководствуясь загадочными и непостоянными политическими пристрастиями. В данный момент некие скрытые от глаз посторонних неудачи заставили его приутихнуть. Старые ведьмы с выводками полуголых тощих детей, кузнецы, починщики, повара и копатели выгребных ям, вдовы и жены, немногочисленные мужья и еще более немногочисленные отцы и матери… все они вязаны с воинами армии Ша'ик, но связи эти непрочные, легко рвущиеся, а еще легче спутывающиеся в клубки измен и кровосмешений.
Город, по мнению Геборика, стал микрокосмом Семиградья. Он воплотил все болезни, которые малазане старались искоренить, завоевывая и оккупируя. В свободах, которые видел здесь отставной жрец, оказалось мало благ. Однако, полагал он, мало кто разделяет такие изменнические мысли. «Империя причислила меня к преступникам, но я все же остался малазанином. Сыном империи, в котором проснулось уважение к «миру на острие меча» старого Императора. Да, дорогая Тавора, веди армию в сердце мятежа, разруби его на части. Я не стану плакать».