Геборик замер, сделал шаг назад. Потряс головой. — Ты хочешь, а я вряд ли.
— Иди!
— Нет.
Морщинистое лицо исказила гримаса, черные глаза блеснули.
— Ты слишком рьяно прячешь свои секреты.
— А ты нет?
— Я служу Вихрю. Все иное не имеет значения…
— Кроме твоих аппетитов.
Верховный маг склонил голову набок, потом слегка, пренебрежительно махнул рукой. — Потребности смертного. Даже будучи Рашан» аисом, я не видел нужды отворачиваться от радостей плоти. Да, плетение теней наделяет великими силами.
— И ты изнасиловал Ша'ик, когда она была ребенком. Выжег из нее все будущие радости и удовольствия, которыми сам утешаешься. Не вижу тут логики, Бидитал. Только извращение.
— Мои цели далеко превосходят твои умственные способности, Руки Духа, — ухмыльнулся маг. — Меня не задеть столь неуклюжими наскоками.
— Мне удалось узнать, что ты встревожен и озабочен.
— Ах, Л'орик. Еще один глупец. Он спутал волнение с возбуждением. Но большего я не скажу ни ему, ни тебе.
— Позволь и мне быть кратким. — Геборик сделал шаг вперед. — Если ты хоть взглянешь в сторону Фелисин, эти руки оторвут твою голову от туловища.
— Фелисин? Милашка Ша'ик? Ты действительно веришь, что она девственница? До возвращения Ша'ик девчонка была сиротой в лагере беженцев. Никто не следил за ней…
— Это не важно.
Верховный Маг отвел глаза. — Как скажешь, Руки Духа. Видит Худ, тут таких много…
— Все они под защитой Ша'ик. Воображаешь, она позволит тебе осквернять их?
— Спроси сам, — ответил Бидитал. — А теперь уходи. Ты больше не гость.
Геборик медлил. Он едва справлялся с желанием убить мерзавца на месте. Не будет ли это справедливым? Маг только что сам признал свои преступления. Но здесь не действуют малазанские законы, не так ли? Здесь царит лишь закон Ша'ик. «И я не одинок. Даже Тоблакай поклялся защищать Фелисин. А другие дети? Почему Ша'ик это терпит? По крайней мере, по словам Леомена. Ей нужен Бидитал. Нужен, чтобы сорвать заговор Фебрила.
А мне какое дело? Эта… тварь не заслуживает жизни».
— Подумываешь об убийстве? — пробормотал Бидитал, снова отвернувшись. Его тень заплясала на стенке шатра. — Ты не первый и, полагаю, не последний. Я должен предупредить: храм заново освящен. Сделай еще шаг ко мне, Руки Духа, и поймешь, что это значит.
— Веришь, что Ша'ик позволит тебе вставать на колени перед Темным Троном?
Старик взвился, лицо исказилось яростью: — Темный Трон? Этот… чужак!? Корни Меанаса находятся в старшем садке! Некогда управляемом… — Он захлопнул рот, потом улыбнулся, показав темные зубы. — Не для тебя. О нет, не для тебя, бывший жрец. Вихрь имеет предназначение. А тебя здесь лишь терпят. Брось мне вызов, Руки Духа, и познаешь священный гнев.
Улыбка Геборика была суровой. — Я все знаю, Бидитал. Но остаюсь. Предназначение? Наверное, мое — встать на твоем пути. Советую хорошенько подумать.
Вновь оказавшись снаружи, он помедлил, заморгав от яростного света. Силгара не было видно, однако он нарисовал сложные узоры в пыли вокруг мокасин Геборика. Цепи, окружающие фигуру с обрубками вместо рук… но зато с ногами. Бывший жрец скривился, пнул рисунок и ушел восвояси.
Силгар не был художником. Да и глаза Геборика слабы. Возможно, он увидел лишь то, что подсказали страхи — ведь раньше Силгар рисовал в цепях самого себя. В любом случае все это не так важно, чтобы заставить его вернуться. И рисунок уже, нет сомнений, уничтожен.
Но это не объясняло холодка, пронизавшего Геборика под жгучим солнцем.
Гадюки ворочаются в логове, а он оказался в самой середине.
* * *Старые шрамы от стягивавших руки и ноги цепей и веревок напоминали ему о стволах деревьев, хранящих годовые кольца. Каждое говорит о прошлом, о тугих кандалах, о прижимающих к земле цепях. Во снах боль снова ревела, как живая тварь, пробиваясь сквозь сумятицу перепутанных, смазанных сцен.
Старый малазанин без рук и с мерцающими, подобными твердой корке татуировками сумел, хотя и слепой, узреть волочащихся следом призраков, бормочущий на ветру поезд смертей. Тот ныне следует за Карсой днем и ночью, заглушая глас Уругала, затемняя вид каменного божьего лика полотнищами человеческих лиц, искаженных в агонии и страхе, запечатленных в миг умирания. Но старик не всё понимает. Дети среди жертв — дети в новом, обретенном здесь смысле — не пали от кровавого меча Карсы Орлонга. Нет, это наследники, которых не будет, семейные линии, оборванные в забитой трофеями пещере истории Теблора.
Тоблакай. Имя древней славы, имя расы воинов, звучащее наравне с именами смертных Имассов, именами владеющих холодом Джагутов и демонических Форкрул Ассейлов. Имя, под которым известен ныне Карса, словно он стал единственным потомком древних победителей, правителей юного и сурового мира. Годы назад такая мысль наполнила бы грудь яростной, кровожадной гордыней. А ныне она терзает его как сухой кашель, ослабляет самые кости. Он видел как никто другой, что новое имя стало титулом ослепительной иронии.
Теблоры низко пали по сравнению с Теломен Тоблакаями. Зеркальное отражение — но лишь во плоти. Они стоят на коленях перед семью грубыми лицами, вырезанными в боку скалы. Обитатели долин, где до горизонта можно дотянуться рукой. Жертвы дикого невежества — ну, за это нельзя никого стыдить — усиленного обманом. Что ж, за него Карса Орлонг найдет способ отмщения.
Он и его народ заблудились, но воин, шагающий между сухими и белыми стволами давно мертвого сада, однажды даст ответ.
Но у врага так много ликов…
Даже оставаясь один, как сейчас, он грезит об уединении. Но ему оно недоступно. Лязг цепей не прекращается, отзвуки стонов сраженных им жертв не затихают. Даже загадочная, хотя вполне ощутимая сила Рараку не дает избавления — сама Рараку, не Вихрь, ибо Тоблакай знал: Вихрь подобен ребенку перед древним присутствием почти не замечающей его священной Пустыни. Рараку познала много подобных бурь и пережила их, закрывшись мягкой шкурой песка и прочной истиной камня. Рараку была тайной в себе, и скрытые скалы в глубине удерживали Карсу. В Рараку, верил он, отыщется и личная его истина.
Он преклонил колени перед Ша'ик Возрожденной — много месяцев назад. Перед юной женщиной с малазанским акцентом, едва ковылявшей, поддерживая татуированного безрукого «питомца». Было облегчение — ведь кончилось ожидание, когда же он может увести Леомена из мест неудачи и смерти. Они видели, как положившуюся на их защиту Ша'ик Старшую убили. Поражение до сих пор грызло Карсу. Однако он не мог вызвать в себе веру, будто новая Избранная — всего лишь несчастная жертва, которую безумная богиня Вихря нашла где-то в заброшенных землях, всего лишь смертное орудие, которое будут использовать с безжалостной грубостью. Идея о том, что она добровольно соучаствует в собственном уничтожении, также отдавала глупостью. Карсе было ясно: юная женщина имеет свои причины и жаждет власти.
«Веди нас, Воевода».
Эти слова горько хохотали над его мыслями, пока Карса одиноко брел через рощу. Город остался почти в лиге к востоку, а место, в котором он оказался, было прежде окраиной другого города. Воеводам нужны скапливающиеся вокруг силы, отчаянно готовые защищать свои самообманы, оборонять собственную одержимость. Избранная ближе к Тоблакаю, чем ему хочется думать; или, скорее, ближе к более молодому Теблору, командиру убийц — армии из двоих, готовой нести смерть.
Ша'ик Старшая была совершенно иной. Она прожила достаточно долго, одержимая видениями Апокалипсиса, тянувшими и толкавшими ее вперед — словно к костям привязаны струны. Она узрела истину души Карсы, предупредив о грядущих ужасах — не точными словами, ибо была, как все провидцы, проклята недоговоренностью — но сказав достаточно для рождения в Карсе некоей… настороженности.
И, кажется, в последние дни он только и делает, что стоит на страже. Видит, как безумие души богини Вихря подобно яду сочится в души вождей мятежа. Мятеж… о да, это слово правильное. Но враг — не империя малазан. Мятеж поднят против здравого ума. Порядка. Достойного поведения. «Правила порядочных», называл это Леомен, когда сознание ускользало от него в мерцающие пары дурханга. «Да, я посочувствовал бы его бегству, поверь я в то, что он желает нам показать. Ленивые клубы дыма в яме, сонные глаза, спутанные слова… ах, Леомен, я ни разу не видел, чтобы ты сильно затягивался зельем. Я вижу лишь привычные признаки одурманивания, выставленные напоказ. Ты засыпаешь как раз тогда, когда тебе удобно оборвать беседу или спор…»
Карса подозревал, что, подобно ему самому, Леомен тянет время. Рараку ждет их. Может, только их. Священная Пустыня таит дар, но лишь немногие способны его распознать, тем более принять. Этот дар вначале является незримо, незаметно, он слишком стар, чтобы облекаться словами, слишком бесформен, чтобы ухватить его рукой, словно меч.
Тоблакай, бывший прежде воином покрытых лесами гор, научился любить эту пустыню. Бесконечные оттенки пламени, окрасившие песок и камни, растения с острыми иглами и множество тварей, ползущих, скачущих и летящих на бесшумных крыльях по воздуху ночи. Он полюбил голодную злобность этих тварей, танцы охотника и жертвы, постоянно меняющихся ролями. Вечные циклы, записанные на песке и под камнями. И пустыня, в свою очередь, переделала Карсу, затемнила кожу, сделала тугими и жилистыми мускулы, заставила глаза сжиматься в щелки.
Леомен много рассказывал об этом месте, тайну которого знают лишь истинные обитатели. Кольцо руин городов, все имеют гавани; лигу за лигой тянутся старые пляжи и обрывы. Ракушки стали твердыми как камень и ветер заунывно, похоронно стонет в них — Леомен сделал ему подарок, кожаную куртку с прикрепленными раковинами, доспех, стонущий на бесконечном, вечно-сухом ветру. Среди пустошей есть скрытые родники, гробницы и пещеры, в которых прославляли древних морских богов. Дальние низины, которые раз в несколько лет очищаются от песка, являя взорам длинные и высокие корабли из окаменевшего, покрытого резьбой дерева. Давно мертвый флот, показывающийся очам звезд, только чтобы быть снова засыпанным на рассвете. В других местах, обычно сразу за обрывами берегов, позабытые мореходы разместили кладбища; выдолбленные кедры хранят покойников, ставших камнями, когда ими завладела неумолимая сила Рараку.
Слои за бесчисленными слоями тайн обнажает ветер. Острые утесы стоят как подножия тронов, на них можно найти скелеты гигантских чудищ. Пни вырубленных лесов, показывающие, что деревья здесь были не хуже оставленных Карсой на родине. Колонны оснований пирсов и доков, якорные камни и распахнутые пасти оловянных шахт, рудники кварца и прямые как стрелы дороги, деревья, растущие только под землей — масса корней тянется на лиги. Из такого железного дерева вытесан новый меч Карсы (старый кровомеч давно треснул).
Рараку познала откровение Апокалипсиса первой, тысячелетия назад, и Тоблакай гадал, вправду ли она приветствует его возвращение. Богиня Ша'ик бродит по пустыне, безумно ревя от гнева и поднимая ветры на границах — но Карса не понимал, к чему ей такие проявления. Это холодная беспричинная ярость — или дикарские, необузданные доводы?
Не воюет ли Богиня с пустыней?
А далеко на юге от чреватой предательством страны готовится выступить армия малазан.
Подойдя к сердцу рощи — туда, где низкий алтарь из плоских камней господствовал над небольшой поляной — он увидел изящную длинноволосую женщину, усевшуюся на алтарь, словно на скамейку в каком-то заброшенном саду. На коленях у нее лежала книга со знакомым взору Тоблакая потрескавшимся переплетом.
Женщина сказала, не оборачиваясь: — Я нашла здесь твои следы, Тоблакай.
— А я твои, Избранная.
— Я прихожу сюда удивляться, — сказала она и повернулась на алтаре, сев к нему лицом.
— Я тоже.
— Сможешь догадаться, чему я удивляюсь?
— Нет.
Почти пропавшие рубчики от укусов кровомух становились видны, когда она улыбалась. — Дар богини, — улыбка стала натянутой, — предлагает лишь разрушение.
Он отвел глаза, посмотрел на деревья. — Роща будет сопротивляться пути Рараку, — пророкотал он. — Это камень. А камень держится стойко.
— Но не вечно, — шепнула она. Улыбка угасла. — Однако во мне осталось нечто, желающее… творить.
— Сделай ребенка.
Смех казался всхлипом. — Ох ты, громадный дурень Тоблакай. Нужно почаще тебя приглашать.
— Почему же не зовешь?
Она провела маленькой рукой по книге. — Дриджна была автором, талант которого плохо развился — и это еще слабо сказано. Боюсь, в ее томе нет ничего, кроме костей. Одержимость забиранием жизни, уничтожением порядка. Но ни разу не предлагает она ничего взамен. Нет возрождения среди пепла ее видений, и это печально. А ты опечален, Тоблакай?
Он долго смотрел на нее сверху вниз, потом сказал: — Идем.
Пожав плечами, она положила книгу на алтарь и встала. Простая, поношенная, бесцветная телаба свободно висела, скрывая округлости тела.
Он вел ее между рядов белых как кости деревьев. Она молча шла следом.
Тридцать шагов, другая прогалина, окаймленная кругом толстых окаменевших стволов. В тени скелетообразных сучьев, сохранивших даже небольшие веточки, стоял ящик каменщика. Тоблакай отступил в сторону и принялся смотреть на ее лицо. Ша'ик же изучала его незавершенную работу.
Два ствола в круге были изменены резцом и молотком. Двое воинов, смотрящих незрячими глазами — один чуть ниже Тоблакая, но гораздо шире в плечах, второй выше и стройнее.
Он видел, как прервалось ее дыхание, как порозовели щеки. — У тебя талант… грубый, но вдохновляющий, — пробормотала она, не отрывая глаз от статуй. — Намерен окружить всю поляну такими могучими воителями?
— Нет. Другие будут… иными.
Ее голова дернулась на звук. Ша'ик торопливо подступила к Карсе. — Змея!
Он кивнул: — Будут еще. Они ползут со всех сторон. Поляна заполнится гадами, если мы останемся.
— Яркошейки.
— И другие. Но они не кусаются, не плюют ядом. Никогда. Они приползают… смотреть.
Она тревожно поглядела на него, чуть вздрогнула. — Какая сила здесь проявляется? Это не от Вихря…
— Нет. Я не знаю ее имени. Может, сама Святая Пустыня.
Она медленно склонила голову. — Думаю, ты не прав. Думаю, это ТВОЯ сила.
Он пошевелил плечами. — Ну, увидим, когда я закончу всех.
— Сколько будет?
— Кроме Байрота и Делюма Торда? Семеро.
Она нахмурилась: — Для каждого из Святых Защитников?
— Нет. Наверное, я еще не решил. Вот эти двое — мои друзья. Уже мертвые. — Он помедлил. — У меня было лишь два друга.
Казалось, она тоже вздрогнула. — А Леомен? А Матток? А… я?
— Я не планировал изображать твое подобие.
— Не об этом я говорю.
— Знаю. — Он указал на воинов: — Творчество, Избранная.
— Когда я была молода, писала стихи в подражание матери. Ты знал?
Он улыбнулся, ведь слово «молода» прозвучало вполне серьезно. — Нет, не знал.
— Я… я воскресила привычку.
— Пусть она тебе поможет.
Похоже, она уловила в его тоне некую скользкую от крови грань. Лицо Ша'ик напряглось. — Никогда не было такого предназначения. Служить. Или приносить удовольствие. Себе, ведь чужое удовольствие походит на волны, отразившиеся от стенок колодца…
— И разрушившие ровность круга.
— Можно и так сказать. Слишком легко видеть в тебе толстолобого варвара, Тоблакай. Нет, тяга к творению — это что-то иное. У тебя есть ответ?
— Он пожал плечами: — Если ответ существует, его надо искать — а поиск есть суть творчества, Избранная.
Она снова поглядела на статуи. — И чего ты ищешь? С твоими… старыми друзьями?
— Не знаю. Пока.
— Может, однажды они тебе подскажут.
Змеи уже окружили их сотнями, незаметно подобравшись к стопам, обвив лодыжки; они снова и снова поднимали головы, высовывали язычки, смотря на обработанные стволы.
— Благодарю, Тоблакай, — проговорила Ша'ик. — Я устыжена и… вернулась к жизни.
— В твоем городе неуютно, Избранная.
Она кивнула: — Знаю.
— Но сердце твое спокойно?
Горькая улыбка изогнула губы. — Эти гады позволят нам уйти?
— Разумеется. Но не шагай, а шаркай ногами. Медленно. Они откроют тропу.
— Я должна бы встревожиться, — сказала она, отступая.
«Это малейшая из твоих тревог, Избранная». — Я сообщу тебе, когда продвинусь в работе. Если желаешь.
— Спасибо. Сделай так.
Он смотрел, как она выбирается с поляны. Обеты туго обвили душу Тоблакая. Они сжимаются как удавы. Вскоре что-то сломается. Он не знал, что, но Леомен научил его одной вещи. Терпению.
Едва она удалилась, воин подошел к ящику каменщика.
Пыль на руках, призрачная патина, казалась розоватой в свете окружившего мир яростного багрового шторма.
* * *Дневная жара в Рараку была, по сути, иллюзией. С нисхождением темноты мертвые кости пустыни быстро избавлялись от лихорадочного дыхания солнца. Ветер становился ледяным, пески взрывались жужжанием и ползанием живности — словно черви выползали из трупа. Ризаны пускались в дикую, азартную погоню среди туч плащовок, стада песчаных блох кишели в шатрах и развалинах. Вдали выли волки, словно их терзали привидения.
Геборик жил в скромной палатке, поставленной над кругом камней — фундаментом древнего амбара. Его жилище расположилось вдалеке от центра поселения. Вокруг стояли юрты пустынных племен Маттока. Пол застилали ветхие ковры. С одной стороны горка кирпичей поддерживала жаровню, если не прогревавшую комнату, то хотя бы годную для готовки пищи. Рядом была фляга с колодезной водой, улучшенной янтарным вином. Шесть мерцающих лампад заливали помещение желтым светом.