— Карса Орлонг. Мы долго этого ждали. Три года на создание священного места. Ты потратил слишком много времени на двоих чужаков, твоих павших друзей. Но они проиграли, тогда как ты — нет. Сей храм не будет освящен во имя сентиментальности. Их присутствие нам противно. Разбей их сейчас же.
Пробудились все семь лиц, Карса ощущал вес их взглядов, угрожающее давление, за которым таится нечто… жадное, темное и полное злой радости.
— Своей рукой, — ответил Карса Уругалу, — принес я вас в это место. Своей рукой освободил вас из тюрьмы в утесе страны Теблоров — да, я уже не такой дурак, каким вы меня видите. Вы меня вели, и вот вы здесь. Первые слова будут полны упреков? Осторожно, Уругал. Любая статуя может быть разбита, если я захочу.
Он ощутил их ярость, давящий напор, желание сделать его слабым; но он стоял, неподвижный и недвижимый. Воина-Теблора, дрожащего перед богами, более не было.
— Ты принес нас близко, — проскрипел наконец Уругал. — Так близко, что мы чуем точное место, в которое стремимся. Туда ты должен идти, Карса Орлонг. Так долго откладывал ты путешествие к нам, по тропе, нами проложенной. Слишком долго прятался ты в компании жалкого духа, способного разве что плеваться песком.
— Ваше путешествие, ваша тропа — ради чего? Что вы ищете?
— Как и ты, воин, мы ищем свободы.
Карса замолчал. «Да, поистине жажда». — Я готовлюсь идти на запад, в Джаг Одхан.
Он ощутил потрясение, возбуждение; затем семерых богов охватил поток подозрений.
— На запад! Верно, Карса Орлонг. Но откуда ты знаешь?
— Потому что я стал, наконец, сыном своего отца. Я выйду на рассвете, Уругал. И найду то, чего вы так жаждали. — Он ощутил, как присутствие слабеет и инстинктивно понял: эти боги вовсе не так близки к свободе, как внушают ему. Вовсе не так сильны.
Уругал называл поляну храмом, но не только Семеро хотели им владеть. Едва они ушли, Карса отвернулся от божьих ликов и поглядел на тех, во имя кого было по-настоящему освящено место. На тех, кого он вытесал собственными руками во имя цепей, которые смертный может носить с гордостью.
— Моя верность, — спокойно сказал воин-Теблор, — была направлена в неверную сторону. Я служил лишь славе. Словам, друзья мои. А слова могут прикрываться ложным благородством. Прятать жестокие истины. Слова прошлого, нарядившие Теблоров в одеяния героев — вот чему я служил. Тогда как настоящая слава была передо мной. Рядом со мной. Ты, Делюм Торд. И ты, Байрот Гилд.
От статуи Байрота донесся отдаленный, усталый голос: — Веди нас, Воевода.
Карса вздрогнул. — Я вижу сон? — Затем он выпрямил спину. — Я привлек ваш дух в это место. Вы шли за Семерыми?
— Мы шли по пустым землям, — ответил Байрот Гилд. — Пустым. Но мы не были одиноки. Чужаки ждут нас всех, Карса Орлонг. Вот истина, которую хотят от тебя утаить. Мы были призваны. И мы здесь.
— Никому, — сказал голос Делюма Торда из другой статуи, — не дано победить тебя в пути. Ты водишь врагов по кругу, ты обманываешь ожидания и оттачиваешь острие своей воли. Мы хотели бы идти за тобой, но не можем.
— Кто, Воевода, — спросил Байрот, и голос его стал смелее, — станет ныне нашим врагом?
Карса стоял навытяжку перед двумя воинами-Теблорами. — Вы узрите мой ответ, друзья. Узрите.
Делюм отозвался: — Мы подвели тебя, Карса. Однако ты снова зовешь нас в путь.
Карса боролся с побуждением завопить, испустить боевой клич — как будто одно это может разогнать наступающую тьму. Он не понимал, что за импульсы, что за ураган эмоций угрожает им овладеть. Он не отрываясь смотрел на вырезанное в камне подобие высокого друга, на освещенные разумом, чистые черты — на Делюма Торда до того, как Форкасаль — Форкрул Ассейла по имени Тишина — столь небрежно уничтожила его на горной дороге далекого континента.
Байрот Гилд сказал: — Мы тебя подвели. Ты воистину просишь нас идти с тобой?
— Делюм Торд. Байрот Гилд. — Голос Карсы был хриплым. — Это я вас подвел. Но я хотел бы снова стать воеводой, если вы согласитесь.
Долгий миг молчания. Байрот ответил:- Наконец будущее что-то сулит.
Карса чуть не упал на колени. Горе его вдруг улетело. Время одиночества окончилось. Наказание завершено. Путь начинается заново. «Дорогой Уругал, ты узришь. О, как ты узришь!»
* * *В очаге осталась лишь горстка тлеющих угольков. Когда Фелисин Младшая вышла, Геборик неподвижно застыл в темноте. Через некоторое время набрал пригоршню сухих кизяков и возродил пламя. Ночь заморозила его — даже незримые руки стали холодными, словно к запястьям прилипли тяжелые куски льда.
Его ждет единственное, краткое путешествие, и совершить его он должен один. Он слеп, но не больше, чем все другие. Пропасть смерти — видишь ее издалека или вдруг обнаруживаешь под ногой — всегда удивляет. Обещает внезапное избавление от вопросов, но не дает ответов. Избавления вполне достаточно. «Так должно быть с каждым. Даже если мы жаждем разрешения сомнений. И даже большего: искупления».
Сейчас, впервые за годы, он смог понять: любая дорога рано или поздно, неизбежно становится цепочкой одиноких следов. Туда, к самому краю. А дальше… пропадает. Итак, он видит то, что суждено всем смертным. Одиночество смерти, финальный дар забвения — равнодушие.
Пусть боги сражаются за его душу, если хотят, грызутся и дерутся над жалкой трапезой. Если же смертные станут по нему тосковать, то лишь потому, что смерть ближнего пробуждает от иллюзии спокойного и плавного течения жизни. Одним меньше на дороге…
Шелест от дверного полога; кто-то откинул кожу, входя.
— Ты решил превратить палатку в погребальный костер, Руки Духа? — Голос принадлежал Л'орику.
Слова верховного мага заставили Геборика осознать, что по лицу его течет пот, а от очага исходят волны нестерпимого жара. Он, сам не замечая, скармливал огню один кизяк за другим.
— Я увидел свечение — трудно не заметить, старина. Оставь же его, пусть гаснет.
— Чего тебе нужно, Л'орик?
— Я признаю твое нежелание говорить о том, что тебе известно. И правильно, нет нужды давать Бидиталу или Фебрилу лишние подробности. Потому не стану требовать ответа, что же увидел ты во Владыке Колоды. Вместо этого я предлагаю обмен. Все, что скажем, останется между нами. Никому иному…
— Почему я должен тебе доверяться? Ты скрытен даже перед Ша'ик. Не говоришь, ради чего пришел к ней в войско, зачем вступил в войну.
— Одно это должно подсказать: я не похож на остальных.
Геборик скривился. — Это дает меньше, чем ты надеешься. Не будет обмена, ибо тебе нечего мне дать. Зачем мне узнавать о схемах Фебрила? Этот человек — глупец. Извращения Бидитала? Однажды ребенок вонзит ему нож под ребро. Корболо Дом и Камист Рело? Война против империи далеко не окончена. Оказавшись в итоге у ног императрицы, они не встретят уважительного обращения. Нет, это изменники, и душам их суждено гореть вечно. Вихрь? Я презираю богиню, и презрение только растет. Итак, что же ты сможешь мне сказать, Л'орик, что особо ценное?
— Лишь то, что тебя может заинтересовать, Геборик Легкокрылый. Владыка Колоды Драконов меня тоже интересует. Я не буду жульничать в обмене. Нет, я расскажу все, что знаю о Нефритовой Руке, торчащей из отатаралового песка — о Руке, которой ты коснулся, которая ныне отягчает твои сны.
— Откуда ты узнал… — Геборик замолчал. Пот на лице вдруг стал холодным.
— И как, — возвысил голсс Л'орик, — сумел ты столь многое понять из простого описания карты Владыки? Давай не будем спорить, ведь тогда разговор может пережить саму Рараку. Итак, Геборик, мне начать?
— Нет. Не сейчас. Я слишком устал. Завтра, Л'орик.
— Отсрочка может оказаться… гибельной. — Через миг верховный маг вздохнул. — Ладно, ладно. Вижу твое утомление. Тогда позволь хотя бы заварить чая.
Добрый жест оказался неожиданностью, Геборик склонил голову: — Л'орик, обещай вот что: когда наступит день, ты будешь далеко отсюда.
— Трудное обещание. Позволь обдумать. Ну, где же дхен'бара?
— Сума висит над очагом.
— А, вижу.
Геборик слушал звуки, свидетельствовавшие о приготовлении — шелест цветочных головок, которые маг вынул из сумки, плеск воды в котелке. — Ты знаешь, — бормотал маг, работая, — что некоторые старые ученые писали трактаты о триумвирате садков? Рашан, Тюр и Меанас. Эти три будто бы тесно связаны между собой. Каждый имеет отношение к соответствующим Старшим садкам.
Геборик хмыкнул, но потом кивнул: — Оттенки одного и того же? Я склонен согласиться. Садки Тисте. Куральд такой и Куральд сякой. Человеческие версии не могли не перепутаться, накладываясь один на другой. Ну, я не знаток, Л'орик. Кажется, ты знаешь больше меня.
— Что же, имеется явная взаимосвязь тем между Тьмой и Тенью, да и Светом тоже. Смешение трех, вот именно. Ведь сам Аномандер Рейк предъявил исключительные права на Трон Тени….
Аромат чая манил разум Геборика. — Права? — пробормотал он, едва интересуясь разговором.
— Ну, некоторым образом. Поставил сородичей его охранять, предполагаю, что от Тисте Эдур. Нам, смертным, трудно понять историю Тисте, ведь они такой долгоживущий народ. Как ты сам знаешь, история людей тоже отмечена некими личностями, благодаря своим качествам или просто назойливости разрушающими статус кво. К счастью для нас, таким мужчины и женщины редки, и обыкновенно они погибают или исчезают. Но среди Тисте… да, эти личности не уходят никогда, или так нам кажется. Они действуют снова и снова. Упорствуют. Выбери худшего тирана, ты ведь хорошо знаешь историю, и вообрази его практически бессмертным. Представь, что он возвращается снова, снова и снова. Какой тогда тебе покажется история?
— Куда более жестокой, чем история Тисте. Л'орик, мы, люди, не похожи на Тисте. К тому же я не слышал о Тисте-тиранах.
— Возможно, я использовал неподходящее слово. Я имел в виду персону — в человеческих понятиях — наделенную опустошительной силой. Погляди на Малазанскую империю, рожденную из разума Келланведа, одного человека. Что, если бы он был вечным?
Нечто в разглагольствованиях Л'орика заставило Геборика оживиться. «Вечным?» Он резко засмеялся. — Может, он именно таков. Вот деталь, которую тебе нужно обдумать — может быть, она важнее всего уже сказанного. Тисте уже не составляют планы в одиночку. В их игру вошли люди — люди, не наделенные терпеливостью и легендарной отстраненностью Тисте. Садки Куральд Галайн и Эмурланн уже не чисты, осквернены присутствием человека. Меанас и Рашан? Возможно, они стали дверями в, соответственно, Тьму и Тень. А возможно, все еще сложнее — кто смеет надеяться, что сможет отделить темы Тьмы и Тени от Света? Как говорят ученые, это взаимозависимый триумвират. Мать, отец и дитя — вечно ссорящаяся семья… но теперь в ссору влезли племянники и внуки.
Он ожидал ответа Л'орика, гадая, как тот воспринял замечания… но ничего не слышал. Бывший жрец попытался сфокусировать взгляд на маге…
…а тот сидел неподвижно, чашка в руке, кольцо заварочного чайника в другой, неподвижно, глядя на Геборика.
— '«орик? Прости, не могу разобрать выражение твоего лица…
— И хорошо, — проскрежетал Верховный Маг. — Я пытался предостеречь тебя насчет вмешательства Тисте в дела человечества — только чтобы услышать предостережение совсем иное. Словно не нам нужно беспокоиться, а самим Тисте.
Геборик промолчал. Странный шепот, летучее подозрение пронеслось по его рассудку, словно пробужденное неким оттенком в голосе Л'орика. Но он тут же его отмел. Слишком смело, слишком нелепо так думать. И вздохнул: — Кажется, мне вовек не вкусить чая. Расскажи тогда о нефритовом гиганте.
— Ах, а ты в ответ расскажешь о Владыке Колоды?
— Некоторые подробности мне запрещено разъяснять.
— Ибо они связаны с тайнами прошлой жизни Ша'ик?
— Фенеровы клыки, Л'орик! Кто из здешних гадюк может подслушивать нас прямо сейчас?! Было бы безумием…
— Никто не слышит, Геборик. Я позаботился. Я всегда помню о тайне. Я узнал многое о твоем прошлом…
— Как?
— Мы же решили не уточнять. Скажу прямо: никто больше не ведает, что ты малазанин и беглец из отатараловых рудников. Кроме Ша'ик, разумеется, ведь она бежала с тобой. Что же, я ценю личную свободу, свои мысли и тайны, я всегда настороже. О да, попытки и магические атаки были — местные обитатели сплели целую сеть чар, желая проследить за соперниками. Такое случается каждую ночь.
— Тогда твое отсутствие заметят…
— Я мирно дремлю в своем шатре, Геборик — по крайней мере так видится искателям. Как и ты в своем шатре. Мы одиноки. Безвредны.
— Тогда ты всех превосходишь в колдовском искусстве. Значит, ты сильнее всех прочих. — Он заметил, что Л'орик пожимает плечами, и вздохнул. — Если желаешь подробностей о Владыке, которые заинтересовали Ша'ик, нам нужно встретиться втроем. Но тогда тебе придется раскрыться перед Избранной сильнее, чем тебе того хотелось бы.
— Скажи хотя бы вот что. Новый Владыка — он создан после малазанских несчастий на Генабакисе. Или будешь отрицать? Мост, на котором он стоит — он был как-то связан со Сжигателями Мостов. А призрачные стражи — то, что осталось из Сжигателей, уничтоженных в Паннион Домине.
— Не могу утверждать, — ответил Геборик, — но сказанное тобой выглядит весьма правдоподобным.
— Итак, влияние малазан растет — не только в мире смертных, но и в садках и Колоде Драконов.
— Ты повторяешь ошибку многих врагов империи, Л'орик. Ты решил, будто все малазане насильно объединены в целях и задачах. Но дело сложнее. Не думаю, что Владыка — какой-то слуга императрицы. Он ни перед кем не склоняется.
— Тогда почему его охраняют Сжигатели?
Геборик ощущал, что это самый главный вопрос, но решил потянуть время. — Иная верность сильнее власти самого Худа…
— Ага. Значит, он был солдатом этой знаменитой части. Что же, вещи начали проясняться.
— Неужели?
— Скажи, ты слышал о Страннике Духа по имени Кимлок?
— Смутно знакомое имя. Но он не здешний. Каракаранг? Руту Джелба?
— Ныне проживает в Эрлитане. Его прошлое нам не важно, но он каким-то образом вступил недавно в контакт с одним из Сжигателей. Иначе не объяснить, почему он подарил им песню. Таноанскую песню. Любопытно, что она начинается здесь, в Рараку. Пустыня, друг мой, была местом рождения Сжигателей Мостов. Ты знаешь, в чем значимость такой песни?
Геборик отвернулся к пышущему сухим жаром очагу и не ответил.
— Конечно, — продолжил Л'орик вскоре, — значимость уменьшена, ведь Сжигателей больше нет. Благословения не будет…
— Да, подозреваю, что так, — пробормотал Геборик.
— Чтобы освятить песню, хотя бы один Сжигатель должен вернуться в Рараку, в место рождения своей компании. Кажется, такого трудно ожидать?
— Почему возвращение Сжигателя так важно?
— Колдовство таноанцев… эллиптично. Песня должна уподобиться змее, кусающей собственный хвост. Кимлокова песня для Сжигателей в данный момент не имеет завершения. Однако она пропета — и живет. — Л'орик пошевелил плечами. — Словно заклинание, активное, но ожидающее подтверждения.
— Расскажи о нефритовом гиганте.
Верховный Маг кивнул. Налил чаю, передал Геборику. — Первый был найден глубоко в отатараловых рудниках…
— Первый?!
— Да. Контакт оказался гибельным для шахтеров, подошедших слишком близко. Гм, скорее они пропали. Без следа. Потом открыли части двух других, и эти штреки запечатаны. Гиганты… вторглись в наш мир. Из какого-то иного.
— Прибыли, — тихо сказал Геборик, — только чтобы попасть в цепи отатарала.
— Ах, значит, у тебя тоже есть знания. Да, похоже, их прибытия каждый раз ожидали. Кто-то или что-то позаботился нейтрализовать угрозу…
Но Геборик покачал головой: — Нет, думаю, ты не прав, Л'орик. Сам проход — портал, в который входили гиганты — создает отатарал.
— Ты уверен?
— Нет, конечно. Вокруг сущности отатарала слишком много тайн, чтобы быть уверенным хоть в чем-то. Была одна ученая — не помню имени — предположившая, будто отатарал создается уничтожением всех источников магии. Он похож на шлак от выгоревшей руды. Она назвала это абсолютным высасыванием энергии, по природе вещей имеющейся во всем.
— А говорила ли ее теория о том, как это достигается?
— Возможно, мощью высвобождаемой магии — заклинанием, пожирающем все энергии.
— Но сами боги не владеют подобной магией.
— Верно, но я думаю, это достижимо… посредством ритуала, доступного, скажем так, целой армии боевых магов.
— Вроде ритуала Телланна.
Л'орик кивнул. — Да.
— Или, — мягко сказал Геборик, протянув руку за чашкой, — призвания Увечного Бога…
Л'орик сидел неподвижно, не сводя глаз с татуированного жреца. Он долго молчал, пока Геборик пил травяной чай. И сказал, наконец: — Хорошо, открою еще один фрагмент информации — я увидел необходимость, весьма большую нужду это сделать, хотя и придется сказать слишком многое о себе…
Геборик сидел и слушал. Л'орик рассказывал, и тесные пределы хижины стали неразличимы, жар очага более не достигал его; все, что он чувствовал — призрачные руки. Две незримых кисти стали казаться тяжестью целого мира.
* * *Восходящее солнце отбелило восточное небо. Карса еще раз проверил снаряжение — свертки с пищей и водяные мехи, все мелочи, нужные для выживания в сухой и жаркой местности. Такой набор он носил впервые в жизни. Да и меч стал другим — железное дерево вместо кроводрева, острие грубее и не такое прочное. Он не рассекал воздух с легкостью смазанного кровяным маслом клинка. Но и он успел хорошо послужить. Карса глянул на небо: оттенки зари почти исчезли, синева была плохо видна сквозь рассеянную пыль.