Маквейг был страшно возбуждён и отказался назвать этого человека. Гриском убеждён, что этот свихнувшийся малый не кто иной, как сам Маквейг.
Бразерс застонал:
— Господи, этого только нам не хватало! А сказал тебе Гриском, что он думает о причине заболевания сенатора?
— Да. Гриском живёт на Оу-стрит и рассказывает, что видел, как Маквейг (Гриском уверен, что это он) выходил из дома напротив, где живёт одна девчонка. Девчонка — первый сорт, пальчики оближешь. Рита Красицкая, работает в комитете демократической партии, у Джо Донована.
— Ты её знаешь?
— Да, приходилось разговаривать. Фигурка — с ума сойти. — Смуглое лицо Смита покраснело. — В общем, шеф… словом, я не обвиняю Маквейга.
— А какое отношение имеет девчонка ко всей истории? Мало ли кто из этих господ развлекается на стороне!
— Да вот Гриском считает, что у Маквейга дело обстоит куда серьёзнее. У него чудесная жена и мировая дочка, и Гриском полагает, что человек такого сорта, как он, неспособен изменять жене без угрызений совести. Словом, он думает, что Маквейг запутался и что причина болезни в этом.
— И ты этому веришь? — Лицо Бразерса хранило прежнее отсутствующее выражение, но глаза его впились в агента.
— Нет, шеф, не верю. Этот Маквейг не столь уж сложная личность, чтобы мучиться из-за таких вещей. Он не из тех, кто только и делает, что прислушивается к своей совести. По крайней мере, я так думаю, а ведь мне не раз приходилось с ним разговаривать.
— Почему же тогда он солгал тебе об этой истории с Ля Бёлль?
— Сам не могу понять, шеф. Говорит, что пишет биографию Холленбаха и что ему понадобился материал о юных годах президента. Но это смешно, некогда ему писать такую книгу, уж вы мне поверьте, шеф.
— Особенно если учесть, что он собирается баллотироваться в вице-президенты. У меня такое впечатление, что это делается с согласия самого президента.
— Тогда, конечно, может он и впрямь пишет книгу. Но только зачем ему понадобилось лгать? А ведь он солгал, когда я спросил его о донесении Карлсона. Сказал, что Карлсон не представлял ему никакого письменного донесения, но я своими глазами видел вчера у него на столе этот доклад, а потом и сам Карлсон признался, что отпечатал для Маквейга текст на машинке. А когда я спросил Маквейга, удобно ли ему писать книгу о человеке, чьим помощником он может стать, он только расхохотался: он, дескать, не верит, что молния ударит именно в него. А потом добавил, что если бы это всё-таки случилось, то книга оказалась бы уникальной. Я согласился, но тут же спросил фамилию его издателя. Он смутился и ответил, что издателя у него пока нет, ведь он начал работать над книгой совсем недавно.
— А писал ли он когда-нибудь вообще?
— Нет. Это мы тоже проверили. Никогда не написал даже журнальной статьи.
У Бразерса стал такой вид, словно на него напали навозные мухи. От волнения лицо его сделалось красным как свёкла. Он чувствовал, что разгадка где-то совсем близко, но отыскать её не мог.
— Может он и правда пишет книгу, а может и нет, — сказал он наконец, — но мне надо знать, всё ли тут чисто с точки зрения политики. Мы установили, что он интересуется ранними годами жизни президента, но почему? Хорошо, предположим, он опасается, что Холленбах может не согласиться на его кандидатуру. И допустим, что ему удастся раскопать кое-какие неблаговидные факты, которые Холленбах, понятно, не хотел бы обнародовать. Что тогда? Тогда Маквейг оказывается в очень выгодном положении и может давить на президента.
Смит выпятил губы и с сомнением покачал головой:
— Не думаю, шеф. Вы ведь говорите о шантаже? Нет, шеф, этот парень не станет браться за такое дело, вы уж мне поверьте.
Бразерс чихнул, на глаза его навернулись слёзы:
— Одного я не могу выкинуть из головы. Смит. И это прямо не даёт мне покоя.
— Что именно, шеф?
— Да ножи, что ты видел у него в кабинете.
— Эта старая коллекция скальпелей?
— Да. Согласись, что для сенатора Соединённых Штатов хобби весьма необычное.
— Да это у него вовсе и не хобби. Он говорит, что ножи коллекционировал его отец, а он их хранит в память о старике.
— А мне это, представь, не нравится, — вздохнул Бразерс. — И я хочу, чтобы сенатора Маквейга держали под постоянным наблюдением, чтобы вы просто глаз с него не спускали. Продолжайте дознание, Лютер, только, ради бога, осторожнее. Может с ним и всё в порядке, но только знаешь, что я тебе скажу?
— Что, шеф?
— Если даже Гриском и прав, то Маквейг будет не первым свихнувшимся конгрессменом в этом чёртовом городе.
ГЛАВА 8. ОБЫЧНОЕ ДОЗНАНИЕ
Агитационная кампания по избранию Маквейга вице-президентом неслась вперёд, как парусник, и напор ветра усиливался с каждым днём. Председатель демократической партии штата Висконсин заявил, что он будет поддерживать кандидатуру сенатора Маквейга. Днём позже сенатор от демократической партии Висконсина, единственный представитель этого штата в Сенате, и все делегаты Висконсина в Конгрессе заявили о своей единодушной поддержке этой кандидатуры. В Грин Бэй открылся ещё один агитационный пункт по избирательной кампании в пользу Маквейга (такой же агитационный пункт уже действовал в Милуоки). По всей стране циркулировали воззвания, призывавшие вписывать в избирательные бюллетени имя Маквейга как единственного достойного кандидата в вице-президенты от демократической партии.
Председатель национальной демократической партии Джо Донован сначала отказывался отвечать на вопросы корреспондентов, но под всё возрастающим давлением и ему пришлось созвать пресс-конференцию. Он категорически отрицал, что национальный комитет поддерживает Маквейга. Когда же корреспонденты стали доказывать обратное, ссылаясь при этом на утверждение председателя демократической партии в Эпплтон-сити, что Донован сам звонил ему по телефону с просьбой поддержать кандидатуру Маквейга, Донован заявил корреспондентам, что лидеры демократической партии в Эпплтоне неправильно его поняли. Он всего-навсего заверил руководство демократической партии штата Висконсин, что ни одна кандидатура не вызовет недовольства со стороны Белого дома. Хотя право окончательного выбора президент сохраняет за собой, тем не менее, он приветствует любое движение в стране в пользу любого кандидата.
Что же касается пресс-конференции самого президента, устроенной две недели спустя после официального извещения, что Патрик О’Мэлли не выставит свою кандидатуру на следующих выборах, то она почти целиком была посвящена вопросу о будущем вице-президенте.
— Как я уже заявил, — сказал Холленбах, — я сократил список возможных кандидатур до семи человек, но, как демократ, я всегда во всём советуюсь со своей партией. Поэтому в течение оставшегося до выборов срока я намерен самым внимательным образом прислушиваться ко всем советам. Если у демократов Америки имеется своя кандидатура на этот пост и они мне её укажут, то я не оставлю их совет без внимания, хотя и сохраню за собой право окончательного выбора, в зависимости от того, как сложатся обстоятельства. В настоящий момент я ещё не могу сказать ни «за», ни «против» кого бы то ни было.
Интерпретация прессы: полная поддержка кандидатуры Маквейга.
Сделавшись постоянной мишенью репортёров, Джим старался, чтобы десятки интервью, которые ему приходилось давать, как можно меньше отличались одно от другого. Да, он очень ценит поддержку многочисленных друзей и доброжелателей в Висконсине, но ведь только президенту принадлежит исключительное право выбора. Режиссёр программы «Встречи с прессой» умолял его выступить по телевидению, но Маквейг наотрез отказался, объяснив, что такое выступление поставило бы его в положение кандидата, коим он не является. Заметка об этом отказе появилась в утреннем выпуске газеты «Вашингтон пост», и президент Холленбах позвонил Маквейгу, как только прочитал её, оторвав сенатора от завтрака.
— Вы совершенно правильно поступили, Джим. — Его задушевный топ в восемь часов утра был не слишком уместен, и Маквейгу свело скулы.
— Нечего вам показываться на экране. Кампания в вашу пользу и без того развивается достаточно быстро. Я очень доволен, всё идёт именно так, как я предсказывал.
— Благодарю вас, мистер президент, но должен сказать, мне это притворство не по душе. Мне надоело врать всем и каждому.
— Ну, это уже простая механика, Джим. Что мне сейчас нужно от вас — это чтобы вы уже начали серьёзно задумываться над «Великим планом». Скоро нам с вами снова предстоит обсуждать его долго и обстоятельно. У меня созрели новые идеи, которые мне необходимо на вас проверить.
— Хорошо, сэр. Мне очень хотелось бы поскорее узнать о них.
Звонок президента снова пробил брешь в чувстве нереальности происходящего, которое, как корка, образовалось над глубинами опасений Джима. Последние несколько дней он чувствовал себя совсем как в доброе старое время. Возбуждение от того, что он оказался в центре политической интриги, искусная защита и нанесение ответных ударов на встречах с представителями прессы, телефонные звонки политических деятелей со всех концов страны, растущие требования выступить перед общественностью, иногда за баснословные гонорары — всё вместе взятое заставило его забыть о страшных подозрениях. Они оказались вытеснены суматохой выборного года; среди крикливых репортёров и беспрестанных телефонных звонков Маквейг снова почувствовал себя в своей тарелке. На размышления у него теперь не оставалось времени.
— Ну, это уже простая механика, Джим. Что мне сейчас нужно от вас — это чтобы вы уже начали серьёзно задумываться над «Великим планом». Скоро нам с вами снова предстоит обсуждать его долго и обстоятельно. У меня созрели новые идеи, которые мне необходимо на вас проверить.
— Хорошо, сэр. Мне очень хотелось бы поскорее узнать о них.
Звонок президента снова пробил брешь в чувстве нереальности происходящего, которое, как корка, образовалось над глубинами опасений Джима. Последние несколько дней он чувствовал себя совсем как в доброе старое время. Возбуждение от того, что он оказался в центре политической интриги, искусная защита и нанесение ответных ударов на встречах с представителями прессы, телефонные звонки политических деятелей со всех концов страны, растущие требования выступить перед общественностью, иногда за баснословные гонорары — всё вместе взятое заставило его забыть о страшных подозрениях. Они оказались вытеснены суматохой выборного года; среди крикливых репортёров и беспрестанных телефонных звонков Маквейг снова почувствовал себя в своей тарелке. На размышления у него теперь не оставалось времени.
Но телефонный звонок президента, напоминание о «Великом плане» мгновенно повергли его в прежнее состояние мрачного отчаяния. Если, как предположил Гриском, речь шла о временном психическом расстройство, то как же понять это затянувшееся фантазирование о сверхсоюзе? Так значит, всё-таки существует мрачный мир Аспен-лоджа с его щёлкающими вычислительными машинами, регистрирующими каждый телефонный разговор, со зловещими видениями боевого союза всех наций и с мелочной пугающей яростью против О’Мэлли, Дэвиджа и Спенса — троих порядочных людей, которые не замышляли ничего дурного?
Джим рассеянно вышел из дома, забыв поцеловать на прощание Марту.
Выехав на Джордж Вашингтон-паркуэй, он опустил стёкла, и в машину ворвался прохладный утренний ветерок, донёсший слабый запах весны. Мрачные мысли не покидали Маквейга и давили на него тяжёлым бременем, не давая наслаждаться прелестью мартовского дня. Он опять чувствовал себя неуверенно, словно перед ним медленно вырастала стена.
Итак, Поль Гриском ничем ему не помог. Да ещё решил, что это сам Маквейг нуждается в помощи психиатра. А этот странный визит Лютера Смита! Зачем понадобилось агенту Секретной службы допрашивать сенатора Соединённых Штатов, если только не… Неужели Смит, и правда, подозревает, что Маквейг замыслил недоброе против президента? Да нет, абсурд. Кто мог забрать себе в голову такую нелепую мысль? Но зачем тогда этот визит? И вообще, почему состояние президента интересует только одного Маквейга? Он со многими беседовал в Сенате, осторожно и невинно вплетая вопросы по ходу беседы. И ни один человек не намекнул, что он заметил что-то странное в поведении президента. Неужели те две ночи в Кэмп Дэвиде были сном? Джим усмехнулся. Ничего не скажешь, тонкий из него получился конспиратор, прямо как водитель самосвала. Пока всё, чего он достиг, — это возбудил подозрения против самого себя минимум у двух людей: у Грискома и Смита.
Объезжая переход у Мемориэл-бридж, Джим взглянул в зеркальце на ветровом стекле и заметил следовавший за ним серый «седан». «Седан» этот ничем не отличался от сотен других таких же, но что-то в нём показалось вдруг сенатору смутно знакомым. Огибая Линкольн Мемориэл, он снова посмотрел в зеркальце. Серый «седан» упрямо следовал за ним. За рулём сидел щеголеватого вида молодой человек в модной серой шляпе с короткими полями. Ну, конечно, теперь Маквейг всё вспомнил. В последние дни он уже много раз видел позади себя серый «седан», но до сих пор этот факт как-то проходил мимо его сознания. Лицо водителя он разглядеть не мог, но наклон головы и шляпа хорошо запечатлелись в памяти. Неужели за ним следят? Не может быть! Перед старинным зданием Морского министерства Маквейг свернул налево и поехал по 17-й улице в направлении к Пенсильвания-авеню. Теперь он уже не спускал глаз с зеркальца, — серый «седан» тоже свернул на 17-ю. Когда Маквейг повернул направо — водитель в модной шляпе повторил манёвр.
Освещённые ярким солнцем, оба автомобиля проехали мимо Белого дома. Чёрт побери, его действительно преследуют!
И вдруг в голове сенатора точно сложились кусочки китайской головоломки, бессмысленные, казалось бы, сочетания составили вдруг разумное целое. Он вспомнил, что в последние дни видел этого молодого человека в модной шляпе с короткими полями несчётное количество раз. Тот с равнодушным лицом стоял рядом с сенатором у прилавка аптеки в Мак-Лине, стоял за ним в очереди в цветочном магазине на Коннектикут-авеню, где Маквейг покупал цветы Марте, был он и в фойе кинотеатра, когда Маквейг водил Чинки на новый фильм. Да, теперь он в этом уверен. И потом, на одном из последних заседаний Сената он тоже видел поблизости это молодое лицо.
Теперь он постоянно переводил взгляд на зеркальце. Серый «седан» всё время следовал за ним, не допуская между ним и собой больше двух машин. Когда Маквейг свернул к подземному гаражу Сената, «седан» быстро проехал дальше, снижая скорость.
Сознание, что он находится под наблюдением неизвестных лиц, возможно агентов ФБР, ещё больше усилило в Маквейге настроение мрачной подавленности. Он понимал, что ему следовало либо возмутиться, либо расхохотаться. Тот факт, что сенатора Соединённых Штатов и кандидата в вице-президенты страны преследуют сыщики из ФБР, действительно, можно было расценивать либо как зловещий, либо как смехотворный. Но Джим не мог стряхнуть мрачное оцепенение, он чувствовал себя слабым и беспомощным, словно он медленно скатывался в бездонную пропасть. Рассеять это уныние не смог даже кипучий рабочий день. Он диктовал письма влиятельным избирателям, толковал с Флипом Карлсоном, ответил на десяток телефонных звонков и принял три группы посетителей, включая депутацию студентов-четверокурсников из Айовы, наполнивших его кабинет свежей, розовощёкой юностью. Произошёл даже один комический инцидент, позволивший ненадолго отвлечься от невесёлых мыслей.
Джессика Байерсон, приторная толстуха, которая уже несколько лет осаждала все приёмные Сената, охваченная твёрдой решимостью заставить Конгресс признать белую хризантему национальной эмблемой страны, ловко проскользнула мимо служащих в приёмной и без доклада впорхнула в святая святых — в кабинет сенатора. При виде её он так и подпрыгнул, ибо миссис Байерсон, или «бабуся», как прозвали её в Сенате, прославилась именно такими неожиданными налётами на государственных деятелей. Он выпроводил её в коридор, схватив дородную даму за оба локтя и подталкивая её впереди себя, как тяжело нагруженную телегу. Закрывая за ней дверь, он услышал астматический протестующий хрип. Но даже эта интерлюдия, потребовавшая от него истинного мужества, не могла прогнать мрачного настроения Маквейга. Мысль о том, что за ним следят сыщики-профессионалы, не выходила из головы.
Когда прозвенел звонок на заседание Сената, он устало направился к вагончику подземки, то и дело настороженно оглядываясь по сторонам. Сидя за столом в сенатской комиссии, он никак не мог сосредоточиться на разбираемом вопросе, хотя речь шла о политике повышения оборонспособности США — тема, близко его касавшаяся. Вместо того чтобы слушать дебаты, он оглядывал галереи, всматривался в лица… Маквейг понимал, что бесполезно жаловаться на то, что за ним следят, или, по выражению детективных романов, «висят у него на хвосте». Кто поверит ему, если он расскажет об этой слежке? Он увидел сидевшего во втором ряду Фреда Одлума. Одлум, хитроумный и сардонический старик лет семидесяти, был старшим сенатором от штата Луизиана, председателем комиссии по ассигнованию законопроектов и вероятно самым влиятельным лицом в Сенате. Допустим, Маквейг захочет разрешить свои сомнения и шепнёт Фреду на ухо, что за ним, за Джимом Маквейгом, ведут слежку. Старый Фред просто смерит его взглядом своих выцветших, но всё ещё зорких ястребиных глаз и посоветует не прикладываться к бутылке, по крайней мере, до вечера.
Маквейг просидел так примерно час, перескакивая мыслями с Кэмп Дэвида на Пата О’Мэлли, а потом на молодых людей в модных шляпах. Вдруг он почувствовал, что за ним кто-то стоит, и, обернувшись, увидел служащего. Тот вручил ему клочок бумаги, на котором стояло: «Немедленно позвоните Брайярвуд, 9-8877. Очень срочно».
Номер телефона Риты. Той самой Риты, которая грозилась вызвать полицию и корреспондента Ассошиэйтэд пресс, если Маквейг когда-нибудь посмеет снова позвонить ей. Теперь она сама хочет говорить с ним. Он вышел из зала и, не решаясь звонить из гардероба демократического крыла Сената, позвонил из платного автомата в коридоре.
— Мне немедленно надо тебя видеть, — сказала она. В первое мгновение он даже не узнал её голоса — резкого, не терпящего возражений.