Капитан проверил радио - оно было выключено.Капитан вышел в коридор, осторожно прошел вдоль кают, но музыка не усиливалась и не стихала. Он плотно закрыл уши ладонями - музыка продолжала звучать в голове.
- Слуховая галлюцинация? - неуверенно предположил Роберт.
- Капитан сначала тоже так подумал. Он, конечно, знал о голосах, звучащих в барокамерах и в одиночестве долгих полетов, когда возникает информационный голод. Слышали ведь первые космонавты на орбите лай собак и плач ребенка! Когда капитан вышел из медицинского блока, он был в полной растерянности, а музыка продолжала негромко играть. Приборы не обнаружили у капитана ни малейших признаков галлюцинаций. Капитан попробовал использовать звукозаписывающую аппаратуру, но бесполезно: никакого воспроизведения не получилось.
Около сорока минут капитан просидел в рубке в полной растерянности, а музыка все играла и играла...
- Это играла на старинном музыкальном инструменте прекрасная марсианка, очарованная подвигами капитана Войта, о коих регулярно сообщало радио Солнечной системы, - нараспев заговорил Анджей. - Жила она на дне заброшенного канала, томилась от любви и посылала сквозь вселенную страстные призывы на не открытом еще учеными мужами Земли излучении любящей души.
- Капитан Феликс Войт до сих пор не знает, кто играл, - невозмутимо продолжал Пашка. - Музыка все-таки стихла и он решил молчать об этом странном происшествии, а то и на берег списать могли. Но когда за завтраком собрались остальные, выяснилось, что музыку слышали все. Во сне. Были на "Амазонке" люди с хорошим музыкальным слухом и в те же полетные сутки музыку записали в исполнении на синтезфоне - другого инструмента на корабле не оказалось. Но хотя синтезфон совсем неплохой инструмент, все как один утверждали, что воспроизведенная на нем музыка так же далека от оригинала, как Бах, исполненный на дудочке, далек от Баха органного. Ту же самую музыку экипаж "Амазонки" слышал еще двое суток примерно в одно и то же время. А потом она прекратилась. Капитан Феликс Войт отметил координаты и долго наводил справки, кто еще летал в этом участке.
- Ну и как? - спросил Роберт и затаил дыхание в ожидании ответа.
- А никак. Если даже в морях есть места, где никогда не проходили корабли, так что же тогда говорить о космосе! Тем более в окрестностях Урана. Доложил он в Космоцентр, отнеслись к этому, конечно, весьма скептически, но года через полтора туда все-таки зашел по пути "Армавир" капитана Кухианидзе - и ничего не обнаружил.
- Прекрасная марсианка не вынесла тяжести ожидания, - задумчиво прокомментировал Анджей.
- А мелодия, между прочим, потом появилась в чьей-то обработке. Капитан Войт говорил, да я уже забыл. "В пути" называется.
- Ах, "В пути"? - воскликнул Анджей. - Припоминаю. Только вот понятия не имел, что у нее такая романтическая история. Не подозревал как-то.
- А напеть можешь? - тихо спросил Роберт.
- Могу, - неуверенно ответил Пашка. - Только приблизительно, потому что личность я еще далеко не всесторонне развитая.
Он сел, обхватил руками колени и тихо засвистел, подняв лицо к небу. У Роберта внутри словно что-то оборвалось и рассыпалось с удивленным звоном.
Каморка, мокрое от слез лицо Софи, широко раскрытые глаза невидяще уставились в пол... Софи задумчиво перебирает губами концы черных волос и молчит. Тишина - и вдруг неторопливые шаги в коридоре, и кто-то негромко насвистывает странный полузнакомый мотив. Непонятно знакомый мотив, словно когда-то услышанный во сне. Во сне..
- А я ведь тоже ее слышал, - растерянно сказал Роберт. - И тоже не по радио... Радио было только у Энди. И Софи когда-то слышала... И тот, кто в коридоре свистел... И другие, наверное, только их никто не спрашивал...
- Кончай рассказывать! - недоверчиво и немного испуганно произнес Анджей. - Не подыгрывай сиятельному графу.
- Я не подыгрываю. Я вспомнил...
У Роберта вдруг закружилась голова.
- Вот тебе и марсианка! - сказал Пашка.
Роберт прошептал:
- Другие тоже вспомнят, обязательно вспомнят... Надо только спросить. Они вернутся и я им скажу...
Палуба легонько дрогнула. Лодка ткнулась носом в причал, от которого они начали свое путешествие.
- Приплыли, - очень деловито сказал Пашка. - Выходи!
Он первым выбрался на причал и обернулся.
- В земле и небе более сокрыто, чем снилось вашей мудрости, мой Анджей! Над этим нужно поразмыслить.
- Очень приятно, Рослов, что ты стараешься не забывать классику.
Роберт и Анджей притихли, не успев подняться, а Пашка замер, как одна несчастная особа, превратившаяся из-за любопытства в соляной столб. Наставница Анна стояла совсем рядом, а из темноты, с берега, донеслось хмыканье наставника Генриха.
- И вам не спится? - растерянно спросил Пашка, выигрывая время.
- Вы с Томашевским не учли, что ночью на реке очень далеко и хорошо слышно. Вставай, Томашевский, лежать нужно было в постели.
- Побег не удался, благородный граф, - уныло сказал Анджей, поднимаясь с палубы. - Капитан завел нас в ловушку, потому что был подкуплен роялистами.
Роберт лежал и не шевелился.
- А может быть не все потеряно? - бодро воскликнул Пашка и зашагал к берегу. - Миледи, вам ничего не говорят слова "Франция и свобода"?
Пашка явно отвлекал внимание наставницы от лодки. Анджей тоже вышел на причал.
- Вы обратились не по адресу, граф! - насмешливо ответила наставница. - Мы здесь для того, чтобы захватить вас и препроводить в тюрьму. Я и маркиз загнали лошадей, всю ночь преследуя корабль, и теперь-то вы в наших руках! Учтите, сопротивление бесполезно - за холмом стоит гвардейский полк, преданный королю.
- Попрошу ваши шпаги, - сказал наставник Генрих.
- Я с вами!
Роберт вскочил с палубы, пробежал по причалу и тоже оказался на берегу.
- О! - воскликнула наставница. - Заговорщиков больше, чем мы думали. Не послать ли солдат проверить другие лодки?
- Не надо, - сказал Пашка. - Между прочим, что поделать, если у меня бессонница? Намедни ночью бессонница моя меня томила...
Наставница засмеялась.
- Рослов, ночью тебя прямо-таки тянет на цитаты. Пошли!
Они медленно направились к дороге, ведущей на холм. Пашка разглагольствовал, картинно разводя руками:
- Ночь вообще располагает к мудрым мыслям. Душа, освободившись от дневных дел, сбросив бремя больших и малых забот, становится легкой, светлой и сухой, как говаривал знаменитый эфесец Гераклит, и устремляется к горним высотам, постигая глубинную сущность мироздания. Ночь прекраснее дня, потому что днем, ослепленные сияньем солнца, мы не в состоянии заметить и понять всей красоты мира.
- Что-то такого не припомню, - удивился наставник Генрих.
- Мое собственное! А сколько шедевров о ночи создано поэтами! Взять хотя бы "Выхожу один я на дорогу"...
- Если ты сочинишь ночью что-нибудь лучше, мы подумаем над изменением твоего режима, - пообещала наставница Анна.
Наставник Генрих согласился:
- Таланты надо поощрять! - Так дайте же мне возможность!- обрадовался Пашка. - Разрешите гулять по ночам и я налажу серийное производство шедевров!
- И почему это наставникам можно, а нам вот нет? -задумчиво произнес Анджей в пространство.
- У вас, благородные графы, будет время поразмыслить на эту тему за толстыми крепостными стенами! - весело ответила наставница.
- Вперед, друзья! - воскликнул Пашка. - История сохранит наши имена!
- А завтра в Киево-Печерскую лавру мы, по всей вероятности, отправимся без вас, - добавила наставница.
Анджей протяжно вздохнул и первым начал взбираться на холм.
- Борцы за свободу всегда страдали, так уж повелось, - уныло сказал он.
- А чтобы нам не было скучно брести долгой ночной дорогой, я расскажу вам одну историю о капитане Феликсе Войте, - пообещал Пашка, обращаясь к наставникам. - А Роберт кое-что добавит.
*
Наверное, в каждом человеке есть некий ограничитель впечатлений, задерживающий поток воспринимаемой из внешнего мира информации, когда ее становится слишком много, и доводящий ее до сознания через определенный промежуток времени, когда человек уже в состоянии все воспринять и осмыслить.
Так размышлял Роберт, сидя на скамейке и рассеянно прислушиваясь к далеким голосам. Впереди, за низким кустарником, за белыми лестницами и золотистой полосой горячего песка разлеглось море. Море лениво приподнималось к горизонту, оно было зеленым и серым... Оно казалось застывшим и в то же время стремительно летело в бесконечность торопливыми гребнями мелких волн, оно отражало небесную синеву и все-таки оставалось иногда зеленым, иногда серым, но ни разу - голубым.
И все было впервые. Впервые - ширь и беспредельность, но беспредельность земная, уютная, совсем не похожая на черную пустоту другой стороны небес. Впервые - странная соленая вода. Впервые - ТАКИЕ небо и солнце. И первая встреча с медузой - скользкое прикосновение под водой и торопливо отдернутая рука, а потом любование нежной белой бахромой и изящными очертаниями морской жительницы, чем-то похожей на декоративные светильники из старых кинофильмов. И брызги от волн, бьющих в низкий каменный парапет, и запах гниющих водорослей, и россыпи хрупких раковин на берегу...
И все было впервые. Впервые - ширь и беспредельность, но беспредельность земная, уютная, совсем не похожая на черную пустоту другой стороны небес. Впервые - странная соленая вода. Впервые - ТАКИЕ небо и солнце. И первая встреча с медузой - скользкое прикосновение под водой и торопливо отдернутая рука, а потом любование нежной белой бахромой и изящными очертаниями морской жительницы, чем-то похожей на декоративные светильники из старых кинофильмов. И брызги от волн, бьющих в низкий каменный парапет, и запах гниющих водорослей, и россыпи хрупких раковин на берегу...
А до этого - тишина лавры. Гулкие медленные шаги за бесчисленными поворотами, желтые черепа за стеклом, неподвижные парчовые фигуры и иногда, из красного одеяния, - сморщенная коричневая рука... Тихие маленькие церкви в лабиринте узких коридоров.
Он не смог там долго пробыть, потому что огни над головой потускнели, налились угрюмой синевой, в стенах возникли двери каморок и тоскливая База воплотилась вдруг в этих длинных переходах, вырытых в незапамятные времена у днепровских берегов.
Море! Море...
"Сейчас я закрою глаза и этот мир исчезнет," - подумал он и с улыбкой закрыл глаза. Он знал,что с миром ничего не случится.
- На берегу пустынных волн сидел он, дум великих полн!
Полуголый Пашка с разбегу перепрыгнул через песочницу с забытой детской лопаткой и упал на траву у скамейки.
- Синьорино! Ты присутствовал при так называемом "геройском прыжке лосося", которым некогда славился Кухулин, - торжественно заявил Пашка, развалившись на спине.
Грудь и живот Пашки были пятнистыми, как у ягуара, нос и щеки пестрели неровными пятнышками коричневой и розовой кожи. Весь его облик убедительно говорил о злоупотреблении солнечными ваннами.
- Кухулин - это вождь папуасов?
- О темный человек! Кухулин - герой ирландских саг. А свой знаменитый прыжок он выполнял именно так, доказано научно.
Пашка с таинственным видом подполз к Роберту, огляделся по сторонам, заглянул под скамейку.
- Один друг моего отца работает в Институте времени. - Пашка понизил голос и еще раз заглянул под скамейку. - Понимаешь? В лаборатории разработки темпоральных систем. Результаты пока не публикуются, но я кое-что знаю. - Пашка перешел на шепот. - Удалось обнаружить несколько туннелей во времени и заглянуть в прошлое. Обыкновенной телекамерой. Энергии, правда, тратится уймища, зато кое-что удалось разглядеть. Я был вместе с отцом на демонстрации первого "тэ-фильма" - так их назвали - и вот там-то увидел...
- А где же эта лаборатория находится? - как можно безразличней спросил Роберт.
Пашка на секунду задумался.
- М-м... Под Москвой. А что?
- Ага! Поздравь друга твоего отца. Вероятно, он первый доказал, что древняя Ирландия находилась в подмосковных лесах!
Пашка беспечно отмахнулся.
- А! Спорить неохота. Пошли лучше купаться, всего три дня осталось!
Он вскочил, отряхнул прилипшие к ладоням сухие травинки. - Да я только что из воды.
- Тогда привет!
Пашка опять перепрыгнул через песочницу, с треском полез в кусты, прикрывая лицо рукой, и крикнул, уже невидимый, с той стороны:
- Совсем забыл! Туннель-то обнаружили в Ирландии и снимали там, а потом "тэ-фильм" просто привезли в подмосковную лабораторию. Так что все в порядке, скептик!
Море. Теплая прозрачная вода, нежные медузы над усыпанным ракушками желтым дном - и на дне видна каждая песчинка. А чуть дальше от берега дно незаметно понижается и неожиданно ныряет в глубину, в темный лес водорослей, пошевеливающих разлохмаченными лапами в холодной придонной воде. Там, над этими зарослями, становится жутковато, потому что знаешь: нога больше не найдет опоры, соленые волны сомкнутся над головой и сквозь зеленую толщу пробьется лишь неяркий отсвет горячего южного солнца. А у берега - гомон малышей, шумные игры, дугообразный полет и падение больших разноцветных мячей, музыка, смех, веселые голоса...
У самого пляжа покачивались от нетерпения в ожидании пассажиров белые катера, готовые в любую секунду сорваться с места и умчаться к длинному узкому острову, который лежал за горизонтом и был похож сверху на саблю. Загореть там, как говорили знатоки, можно было в два счета.
Роберт взобрался на скамейку, поглядел поверх кустов на пляж. Весь одиннадцатый класс плескался в зеленой воде. Наперегонки плыли вдоль берега Пашка и Йозеф Бекер. Девчонки, забравшись по шею в воду, играли в волейбол. Наставница Анна в белом купальнике стояла у края вышки и медленно поднимала руки, готовясь к прыжку.
Роберт пошел вдоль кустов, разыскал проход и ступил босыми ногами на теплые плиты набережной. Навстречу шла стайка девчонок. Он хотел обойти их, но девчонки мгновенно взялись за руки и преградили ему дорогу. Роберт в смущении остановился, а яркие купальники со смехом закружились вокруг него, замелькали со всех сторон загорелые лица, зеленые, голубые, карие глаза... Кольцо разомкнулось и девчонки побежали к морю. Он стоял и смотрел им вслед, и одна, невысокая, смуглая, с каштановыми волосами приглашающе махнула рукой, чуть задержавшись на лестнице, ныряющей прямо в зеленую воду. Сверкающие брызги вспыхивали за ее спиной, и девчонка показалась Роберту сгустком солнца и моря, сплетением теплых лучей и зеленых волн. Ему захотелось догнать ее, взять за руку и прыгнуть в прозрачную воду, и плыть вместе, не ощущая своего невесомого гибкого тела, скользящего над песчаным дном. Он даже сделал шаг к лестнице, но вдруг увидел, что смуглая девчонка совсем не похожа на ту, что стояла в темном коридоре, стояла и ждала, когда же ворвутся в коридор зеленые волны и веселым воздушным шариком засияет над головой солнце. Он остановился - и девчонка исчезла в серебристом веере брызг.
Белая палуба качнулась под ногами. Ушел назад берег - пляж и зеленые факелы пирамидальных тополей, - медленно начали расплываться в синеве туманные очертания далеких зданий. Удалились и стихли голоса и смех. Он остался один на один с морем. Бесшумно всплывали, покачивались у поверхности воды и уходили в изумрудную толщу медузы, дул свежий ветер, текла над головой небесная синева, беззвучно смеялось солнце.
Остров надвинулся, желто-зеленый и плоский, окружил берегами, словно мягко обхватил добродушными великаньими лапами. Узкая полоса пляжа, желтоватая степная трава, а дальше, в дымке - зеленые облака невысоких деревьев. Остров казался пустынным и Роберт почувствовал себя первопроходцем, который внимательно и настороженно всматривается с борта каравеллы в шагнувшую с горизонта терра инкогнита. Он, конечно, знал, что в действительности все не так, что противоположный берег усыпан домиками детских лагерей, но чувство первопроходца не исчезало.
Катер покорно застыл, ткнувшись носом в толстый ковер сухих водорослей, и Роберт спрыгнул на песок. Рубашку он, поколебавшись, набросил на плечи, потому что обзавестись пятнистой спиной, как у Пашки, ему совсем не хотелось.
И все-таки он первопроходец! Нужно пересечь остров под палящим солнцем, без воды, выйти к неизвестному океану и указать дорогу людям. Он будет первым на другом берегу, глядящем на океан, он обязательно достигнет его и - кто знает! - может быть, потомки назовут тот неведомый пока берег берегом капитана Гриссома...
Неширокая дорога, извиваясь, тянулась через степь. Земля на дороге была утоптанной, растрескавшейся от жары, и идти по ней было легко. Препятствие возникло за первым же поворотом. Дорога ныряла под воду и выныривала с другой стороны только метров через пятьдесят. Роберт снял тапочки и осторожно вступил в подернутое мелкой рябью теплое озерцо. Он шел, с шумом раздвигая воду, доходившую до колен, и был готов к тому, что из окрестных зарослей в любой момент может вылететь стремительная стрела аборигенов, предназначенная ему, капитану Гриссому, прошедшему два океана и пять сотен островов и растерявшему всех спутников на этом долгом пути.
Но заросли были спокойны. С негромким гудением сновали над водой жуки, врассыпную мчались от ног капитана Гриссома рыбешки. Лишь один раз в дальней протоке он увидел двух мальчуганов с удочками, но сказал себе, что это просто пришедшие на водопой антилопы. Потом ему попалась белая детская панамка, занесенная ветром в колючую жесткую траву. Панамка сошла за выбеленный солнцем череп сайгака, погибшего от зубов голодного льва.
Море скрылось из глаз и степь разлеглась перед ним, обессилев от зноя. Если бы не чайки, белыми черточками мелькающие вдали, можно было поверить, что степь так же безгранична, каким до этого казалось море. Вскоре потянулись вдоль дороги невысокие корявые деревья, почти не дававшие тени, степь стала холмистой. Роберт снял рубашку с плеч и пошел быстрее.
И вот за последним холмом - снова море. Роберт, ослепленный, стоял на вершине холма, порывы ветра приятно холодили кожу, а впереди белел совершенно пустой длинный пляж. Тяжелые зеленые волны накатывались на берег, темно-синее небо так резко контрастировало с белизной песка, что казалось черным, раскаленное солнце насквозь прожигало густую синеву. Зеленые, белые, синие краски были настолько яркими, что у Роберта заболели глаза. Он сел на песок и зажмурился.