Но успею позвонить и по приезде на место. Пусть он решает все вопросы со своим коллегой, раз послал ко мне такого оболтуса.
С этими мыслями я двинулся по вагонам. Между двумя из них на всякий случай снял со связки и выбросил на пути свой железнодорожный ключ. Экспертиза в состоянии определить, что дверь Югов открывал именно этим ключом. А меня должны посчитать главным подозреваемым, если узнают, что я еду в поезде. И могут искать ключ у меня. Только искать среди пассажиров они могут Ангелова. А я еду под другой фамилией. Но даже если они и найдут меня, без ключа у них не будет ни одной улики. Единственное, что мне могут предъявить — использование поддельных документов да хранение и перевозка оружия. Но здесь уже должен вступить в работу куратор и прикрыть меня. Для того он и существует. Обычно Служба потом сама разбирается со своими сотрудниками. Но ментам не сдает, если нет явного криминала.
Поезд сильно шатало. Так, пошатываясь, я дошел до ресторана. И по дороге сумел заметить одного из своей троицы. Он ехал в плацкартном вагоне и играл в карты с какими-то парнями. Двух других с ним не было. Правильно. Захватов — человек с головой. Он хорошо проинструктировал посланных. Им ни к чему показывать свои тесные целевые отношения. Вдруг да я окажусь излишне глазастым.
В вагоне-ресторане я скудно пообедал за сумму, эквивалентную расчету за ужин с девочками из кабаре «Мулен Руж» в парижском ресторане «Максим». Насколько я знаю, «Максим» — самый дорогой ресторан в Европе, а в «Мулен Руж» — самые дорогие девочки в Париже. Значит, если исходить из логики, в вагоне-ресторане обедать не менее престижно. Даже без девочек.
Но здесь меня, к сожалению, не дожидался даже слегка знакомый могильщик из бюро ритуальных услуг. Тем не менее я остался уверен, что он едет в этом же поезде. Что же, увидимся, думаю, на станции назначения.
На обратном пути я застал следственную группу уже в нашем вагоне. Молодые менты хихикали, разговаривая с проводницей. Проводница тоже молодая, и поговорить им есть о чем. И она похихикать никогда не отказывается, если судить по всегда возбужденным, бегающим глазам. Я прошел к себе в купе, перестелил постель — люблю аккуратность с армии — и улегся на полку. Наверняка сыскари пожелают опросить всех пассажиров вагона. Мало ли кто что сумел заметить. Придется все же разговаривать. «Не видел» и «не знаю» — это иногда тоже хороший вариант, но он сам не дает информации. А если хоть что-то видел, то информацию можно и выудить.
Так и оказалось. Я уже успел подремать, когда они появились в дверях и поздоровались.
— Извините, нам необходимо задать вам несколько вопросов, — сказал тот, что в форме.
— А что надо-то? — недружелюбно спросила моя соседка. Двух соседей с верхних полок в купе не оказалось, и она приняла разговор на себя.
— Вы вчера не видели случайно вот этого человека?
Я сел, позевывая и протирая глаза.
Из-за спины мента в форме высунулась рука второго сыскаря и развернула лист термобумаги. Портрет майора Мороза. Довольно крупный портрет. Но факс в поезде или на станции — не знаю уж, где они сообщение принимали — работает из рук вон плохо. Изображение нечеткое.
— Никого я не видела. Я спала, — скороговоркой сказала соседка не вставая и старательно зажмурила глаза. Должно быть, сильно ее достали наши местные менты на базаре, где женщина торгует. Там ментовский рэкет, насколько мне известно, считается беспредельным, потому что ментов слишком много, почти все они с похмелья и почти все стремятся похмелиться за счет торгующих.
— Вы бы хоть спросили про время, когда могли его увидеть... — укоризненно сказал мент в форме.
— Никого не видела... — не открывая глаз, повторила она и отвернулась к стенке, придерживая двумя руками свою поясную сумку. Именно к этой сумке она и боялась подпустить ментов — инерция мышления сработала даже так далеко от родного базара.
Я же заинтересовался и взял листок в руки. Рассматривал долго.
— А у вас в профиль портрета нет?
— Нет. Только в анфас прислали.
— Анфас, — поправил я, но мент, похоже, не понял.
Я еще повертел тонкий листок и так и сяк.
— Жалко. Похоже, вчера я его видел, — сказал я. — Хотел в вагон-ресторан вечером сходить, не знал, что он только с утра открывается. В соседнем вагоне похожий стоял. Только я его в профиль рассмотрел. Но у меня глаз наметанный, профессиональный. Кажется, что он...
— Вы кто по профессии? — спросил сыскарь в гражданском.
— Фотограф. Художник-фотограф. Я, если колоритное лицо вижу, тут же отмечаю. На этого посмотрел, сразу подумал, что надеть ему каску с фонарем на голову, лицо угольной пылью испачкать, и будет классический шахтер. Только черно-белый снимок. Цвет все испортит. Красиво бы получилось Лицо и добродушное, и волевое. Хорошее лицо.
— А назад возвращались?..
— Минут через десять-пятнадцать. Я, понимаете, вчера слегка тяжеловат был... Хотел пару бутылок пива взять. А вагон-ресторан закрыт. И там же, рядом с рестораном, какой-то мужик с бутылкой попался. Мы с ним прямо в тамбуре и выпили. Может, больше пятнадцати минут. За разговором время быстро летит.
— И в соседнем тамбуре?..
— Не было уже его. Никого там не было.
— А вот этого не видели? — Сыскарь в штатском показал второй факсимильный портрет. Капитан Югов собственной персоной, в форме Вот и информация...
— Нет. Этого не видел. У этого лицо никакое. Скучный, судя по всему, человек. А что случилось?
— Ничего, — грубовато отказал мне в праве на знания сыскарь. Вот же рожа хамская. К нему с душой, по-человечески. И о своем вчерашнем состоянии рассказал. И собственными наблюдениями поделился. И мнением насчет лица человека. А он в ответ так вот...
— Ладно, — мент в форме достал блокнот и карандаш. — Сообщите ваши данные.
— Айвазян Рамзес Эдуардович, — сказал я и повторил, чтобы не вышло ошибки. И назвал адрес, который был указан в паспорте.
Документы мент проверить не захотел.
— Спасибо. А где ваши соседи?
— Гуляют. Может, в ресторане сидят. Сходите... — предложил я. — Только пиво там не пейте. Прокисшее...
Сыскари ушли, как я видел, довольные. Нетрудно догадаться по вниманию исключительно к себе, что я дал первые показания, которые им удалось добыть. Но поиск продолжился. Они перешли в следующее купе, чтобы там пытать пассажиров. Бесполезно. Никто событий в тамбуре не видел и ничего им не расскажет. Выстрел заглушился стуком колес, и едва ли кто смог принять его за выстрел.
С этими успокаивающими мыслями я откинулся на спину и уподобился соседке — закрыл глаза. Но не заснул. Надо будет попытаться дозвониться Захватову с первой же станции. Югов обречен. Если я не ликвидировал его, пусть это сделает Труповоз. У него сил для этого хватит.
2
Ближе к утру генерал Легкоступов решил съездить домой, хотя знал, что никто его там не ждет. Жена с дочерьми и с собаками — их у генерала по две, две дочери и две собаки — на даче. Но хотелось ощутить себя в домашней обстановке и хотя бы чуть-чуть расслабиться, отдохнуть.
— При первом же сообщении немедленно мне звони, — предупредил он подполковника Сазонова. Подполковник тоже ночь не спал, генерала дожидался вместе с офицерами отдела, но, при внешней медлительности и рыхловатой круглотелости, Сазонов отличается небывалой работоспособностью.
Может сутками из-за стола не выходить и не выпускать из рук телефонную трубку. — И еще вот что... Через каждый час звони сам, узнавай, как там обстоят дела относительно Мороза, и поторапливай их. Дави, чтобы поменьше пьянствовали и побольше работали. Без контроля они работать не умеют.
Гибель сотрудника, если в самом деле погиб майор Мороз, вещь не каждодневная. И дело даже не в том, что с генерала за это спросится. Просто управлению брошен вызов. Кто этот вызов бросил? Рисковый человек. Или был вынужден, или знает себе цену...
Но в любом случае этот человек должен ответить.
С этими мыслями генерал отправился домой, а не на доклад к начальству, потому что докладывать было пока нечего, да и начальство в такие ранние часы еще не появляется. Следовало все выяснить окончательно. С подробностями.
Геннадий Рудольфович вызвал дежурную машину, которая быстро отвезла его в старый дворик на улице Гоголя. В предутренние часы движение еще небольшое, и у бордюров тротуаров на узких старомосковских улицах паркуются только те машины, которые здесь привычно ночуют. Генерал вышел у въезда во двор, отпустил «дежурку» и осмотрелся. Так всегда бывало, когда он возвращался откуда-то издалека. В душе поднималась теплая волна. По сути своей он был человеком домашним, свой дом любил и в каждой командировке или в отпуске скучал по нему.
Метла старого дворника привычно шуршала по выщербленному асфальту. Геннадий Рудольфович поздоровался с дворником за руку, как здоровался всегда. Обменялся парой ничего не значащих фраз и поднялся к себе на третий этаж.
На удивление, в квартире было совсем не пыльно. Не то что в кабинете. Не иначе жена вчера приезжала и навела порядок.
Взгляд отметил в пепельнице целую кучу окурков. Жена не курит. Да и на фильтре помады не видно, как бывает на окурках старшей дочери. Но если бы и приезжала дочь, то в квартире сейчас царил бы не порядок, а разгром. Неприятно кольнуло в груди, но привычка притупила чувство ревности. Генерал любил свою жену и всегда на нее надеялся. И сейчас постарался усилием воли заставить себя думать о другом. А думать ему было о чем.
Что могло случиться в поезде? Капитан Югов или поездка на юг? Мороз, если это действительно был он, ни о каком юге говорить не мог. Он мог сказать только о Югове. А врач понял его неправильно. Если бы это был милиционер, а не врач, тот обратил бы внимание на слова умирающего. А врачу простительно пропустить их мимо ушей.
Но все же?
Геннадий Рудольфович постарался вспомнить каждую из непродолжительных минут своего общения с капитаном. Он даже поставил их в воображении рядом — Югова и Мороза. Опытный и тренированный боевой майор, участник многих опасных операций — не должен он был позволить такому человеку, как капитан Югов, застать себя врасплох. Тем более основательно пьяному капитану. И вообще — как они встретились? Как Югов оказался в поезде? После резкой и справедливой взбучки, полученной от генерала, он должен бы был отправиться домой отсыпаться, потому что утром его вызовет собственное начальство. И предстать перед ним он должен бы в нормальном виде — на это-то хоть ума у капитана должно хватить.
Не хотелось верить, что человека, с которым ты несколько часов назад расстался, уже нет в живых. Тем более не верилось, что убийство мог совершить пьяный Югов. Не просто — что он в состоянии такое совершить, а что он вообще мог решиться на такое.
Зазвонил телефон. Генерал бросился к аппарату.
— Товарищ генерал, — уже по севшему голосу подполковника Сазонова Геннадий Рудольфович понял, что тот не с добрыми вестями. — Только что передали через сеть фотографии убитого.
— Мороз?
— Без сомнения. Сообщить семье или вы сами?
— Я с его женой не знаком. Пусть кто-нибудь из его близких друзей сходит домой, сообщит. Так, мне кажется, лучше будет. Только так... Почеловечнее... Что-то насчет Югова известно?
— Не могут его найти. Вчера вечером после звонка вам он ушел из дома, попросив у жены сто рублей, потом она хватилась, что он и без разрешения еще сто взял. Может, собрался куда-то ехать? Трудно сказать. Утром намереваются объявить в розыск.
— Почему утром? Немедленно надо.
— Провинциальные проволочки. Они еще не решаются поверить и потому тянут.
— Наши люди туда вылетели?
— Так точно. С ночным рейсом. Еле-еле успели. Их уже после завершения общей посадки в самолет сунули. Специально трап возвратили.
— Хорошо. Как только будет первый доклад с места, сразу сообщайте. У Соломина новостей нет?
— Ждет начала рабочего дня. Только тогда. Он по автомобильным номерам собирается действовать.
— Хорошо. Пусть тоже сразу звонит.
Генерал положил трубку и прошелся по квартире. Судьба майора Мороза больно задела его. Такой сильный и такой жизнерадостный. Был... И вот его уже нет. Суток не прошло, как разговаривали с ним. И никогда больше не будут разговаривать. И жена Мороза тоже никогда не услышит его голоса. Не дождется его домой из командировки, не предвещавшей никакой, казалось бы, опасности.
И вдруг Геннадий Рудольфович с непонятной тоской подумал — вполне могло бы так случиться, что и его жена не дождалась бы мужа. Что толкнуло на преступление капитана Югова, если это был действительно он? Нет видимых причин. Вполне может так быть, что капитан расстроился из-за того, что Легкоступов позвонил начальнику их управления. Какой-то нервный срыв — и решил отомстить? Но он мог бы отомстить не майору, а генерал-майору, виновнику своего положения. Что бы случилось тогда?
Опять раздался телефонный звонок.
— Слушаю. Легкоступов.
— Товарищ генерал, новое сообщение. Проверены списки. Среди пассажиров был Югов Аркадий Валерьевич. Билет купил по броне прямо во время посадки.
— Ищите... — зарычал генерал в трубку.
— Еще сообщили... Предварительная экспертиза. У Мороза от сильнейшего удара сломана челюсть. Похоже, удар наносился ногой. И гематома на затылке. Возможно, его сначала ударили сзади по голове, а потом ногой в челюсть. Добивали. Он же мужик крепкий был и не слишком удачный удар мог выдержать.
— Возможно.
— Но, возможно, сначала в челюсть ударили, сломали, а потом уже пытались добить.
— Узнайте, владеет ли Югов карате. И мне сообщите.
— Я уже отправил запрос. Сазонов положил трубку.
Значит, все так и было. Значит, Югов поспешил разобраться с майором Морозом, который в общем-то капитану симпатизировал и даже защищал его перед генералом. А мог бы пожелать разобраться и с самим генералом. Просто дождался бы, когда он выйдет из подъезда — генерал один выходил, Мороз еще вещи собирал и по привычке вытирал по всей квартире отпечатки пальцев. Только один выстрел или удар, и все — и сегодня уже плакала бы не жена Мороза, а генеральская жена. Вдова то есть. Генеральская вдова...
Он подумал о жене, вернулся мыслями к окуркам в пепельнице и опять почувствовал себя неприятно. Похоже, те окурки мужчине принадлежат. И мужчина долго в квартире находился, потому что почти пачку сигарет успел выкурить. Конечно, есть такие, которые курят и по две пачки в день. Но это редкость.
Но Легкоступов не стал зацикливаться на этой мысли. Опять прогнал ее искусственно. И подумал о жене иначе. Что стала бы делать она, окажись сейчас он на месте Мороза? Ведь вполне могло бы быть и так.
Он представил ситуацию, и ему стало жалко не себя, а жену. Такая беспомощная, совсем не приспособленная к жизни. Ведь она после института нигде не работала. И совсем потеряла свою квалификацию врача. Что ждет ее, если с ним случится подобная неприятность? Как она перенесет такой удар судьбы?
Затем мысль перешла на жену Мороза, которой он не знал, слышал только, что очень красивая женщина, но уже пожалел. Это тяжелая участь жен, чьи мужья имеют профессиональную склонность к риску...
И вдруг он подумал о других женах. О жене того же Захватова. Отставного подполковника Захватова, который обречен стать жертвой Ангелова только потому, что генералу Легкоступову понадобилось прижать самого Ангелова, заманить его в ловушку и основательно потрясти. Так, чтобы не смогли добраться до капитана-инвалида его сослуживцы из ГРУ. Чтобы была причина не выпускать его из-под опеки.
Он подумал о жене приволжского мафиозного бизнесмена Таманца, который должен стать жертвой Ангелова по той же причине.
Думать о женах было больно. Но там Геннадий Рудольфович видел цель. Людьми он жертвует. И делает это негласно. К тому же это не простые люди — это преступники, которых давно пора бы посадить, но возможности доказать виновность пока не было. Пусть их постигнет такое наказание.
А жен?.. Их за что наказывать?..
Генерал думал так и не вспоминал, как когда-то в молодости, еще на заре своей службы в КГБ, он пытался спорить со своим начальником, доказывая, что виновность может определить только суд и только суд вправе определить меру наказания.
Опять зазвонил телефон...
3
Когда-то — и приятно об этом сейчас вспомнить! — мне довелось потаскать на своих плечах достаточное количество различного груза. Иногда в дальнем рейде полная выкладка вместе с боезапасом за полета килограммов тянула. И ничего. Тягал, сопя, как паровоз, и скрипя зубами, словно горсть канифоли в рот засыпал. Частенько даже бегом с этим грузом носился. Под обстрелом. И сам отстреливался. Такая вот работа была. И именно потому сейчас, наверное, предпочитаю путешествовать налегке. Только небольшая спортивная сумка, в которой помещается все необходимое. Даже пистолеты и метательные ножи.
И потому мне на стоило большого труда собраться, когда подошло время высадки. Я попрощался с попутчиками и занял место в тамбуре первым, зная привычку пассажиров на больших станциях выходить для покупок и прогулки по перрону.
Поезд остановился. Проводница открыла дверь и откинула прикрывающую лестницу площадку. Она вышла первой, я следом за ней.
Опять этот же вокзал. Его давно реконструируют и никак не могут реконструкцию закончить. Новые контуры обещают что-то нью-модернистское. Посмотрим, что получится, если бог даст дожить...
Я вдохнул воздух полной грудью и осмотрелся. И лицо мое при этом выражало радость идиота, посетившего давно забытые места и пытающегося уловить в воздухе давно ушедшие в былое вибрации. Хорошее и нужное выражение лица. Оно дает возможность заметить слежку так, чтобы слежка не осознала себя замеченной.
Конечно, Труповоз был когда-то хорошим оперативником с богатым опытом. Но слишком он на этот опыт надеется и не желает знать той простой вещи, что у кого-то опыт может быть и большим. На его месте я поступил бы не так. Не следовало отправлять своих парней одним со мной поездом. Они должны были приехать раньше, устроиться и обзавестить транспортом. А потом встретить Ангела в нужный час и проследить за ним. Незаметно. А Труповоз понадеялся на мою наивность. Подумал, что я слепо верю каждому подлецу, даже выплатившему мне аванс в размере пятнадцати тысяч баксов. Решил, что пара человек, которых он дал мне для обеспечения, вполне сможет справиться с бывшим спецназовцем. И проследит за ним, и сообщит остальным. Моя задача — мягко убедить Труповоза в обратном.