Иван ждал. В прошлый раз бабахнуло — ого! Ушехлопов парочку зацепило, хоть и неблизко стояли.
Дрогнула земля, миг спустя сухо прошуршало поверху. И все?
Иван распрямился. Столб пыли, алый от закатного солнца, стоял над церковью. Купол — исчез.
— Получилось! — Лейтенант сиял. — Точно и аккуратно, можно в центре города проводить!
— Получилось, — согласился чекист. — Идем?
— Подождем, пока пыль осядет.
Низкий, поземный звук-тряс шершаво сжал сердце Ивана.
— Что это? — и уполномоченный поежился нездорово.
— На канонаду похоже, когда большие калибры вступают, — старшина вопросительно посмотрел на лейтенанта.
— Гроза, должно быть, — беспечно махнул рукой Федот.
— Думаю, это соседи голос подают, — задумчиво, не по-армейски ответил лейтенант. — Герасимов в Усмани сработал. Игорь Иванович, сегодня ведь не мы одни взрываем?
— Нет, по плану мероприятия проводятся в пяти точках области.
— И время одно, верно?
— Да. девятнадцать пятьдесят, — подтвердил уполномоченный.
— Похоже, вправду гроза собирается. — Иван отложил топор. — Весь день ясное небо, а как ночь — ни звездочки.
— Что тебе в них, звездочках? — Старшина раскладывал костер. — Без них забот хватает.
— Вот, та разжог пригодится, — Федот тихо скинул кипу книг наземь. — Налетай, подешевело! Велено употребить по назначению.
— Употребим, раз велено, — старшина выдрал листы, смял в шарики.
Загорелась бумага, от нее — щепочки, а там и весь костер занялся.
— Какой огонь! — восхитился Иван. — Дирк!
Словно ящерки огненные заскакали — красные, зеленые. голубые. Языки пламени изгибались причудливо в дуги, спирали. Умельцем оказался старшина, право.
— Ого! — воскликнул с крыльца лейтенант. — Степан Васильевич, выйди, посмотри! Бенгальский огонь, а не костер!
Басовый, тягучий звон морской волной качнул Игоря Ивановича и унесся в ночь. Откуда он? Колокола по весне поснимали, нет их. Он оглянулся.
— Ищешь что, Игорь Иванович? — сержант пытался прикурить от костра.
— Звон слышали?
— Звон? Нет.
Уполномоченный посмотрел на лейтенанта — уши помоложе. Тот покачал головой.
— Нет, ничего не слышно.
— Показалось, — отступился уполномоченный.
— Переставь лампу на окно, — попросил сержант. — И ставни закрой.
— Не душно будет? — уполномоченный отодвинул портфель.
— Переможемся. С открытыми мы, как в тире, — любой лишенец подстрелить может, — сержант расставлял на столе еду: круг копченой колбасы, вареная картошка, сало, лук. малосольные огурцы, яйца и, последнее — высокая бутыль мутного первача. — Кушать надо в спокойной, безопасной обстановке.
— И я захватил, — уполномоченный поставил бутылку поменьше.
— Рыковка? Годится. Хотя градус, конечно, слабоват.
— А вот и мы, — лейтенант вошел в комнату, в руках — стопочка тарелок, стаканы, под мышкой зажата связка свечей. — Мобилизовал на кухне.
— Наливай, лейтенант, общество доверяет, — чекист содрал шкурку с колбасы.
— Стаканчик граненый, наган вороненый, горилка чиста, как слеза, — напевая вполголоса, лейтенант раскупорил бутылку.
Уполномоченный изучал свечу.
— Обгрызенная какая-то. И зубы человеческие, похоже. не крысиные, — он вставил ее в подсвечник.
— Садись, Иванович, — позвал сержант. Стакан застыл в его руке. — За успешное окончание мероприятия… Какое оно в списке-то? Два дробь одиннадцать!
Хохот из командирской комнаты заставил старшину приоткрыть глаза. Гуляют начальники, угомониться не могут. Ну и пусть себе гуляют.
Он повернулся на бок. натянул на голову одеяло, отгораживаясь от прошедшего дня. Тепло разливалось по телу, убаюкивало.
Федот долго смотрел на сопящего старшину, потом смахнул крошки со стола, прикрутил фитиль лампы и, положив голову на руки, задремал.
— Моя супружница сало солит иначе, — дохрустывая огурцом, заявил уполномоченный. — Берет она…
— Погоди, — чекист прислушался. — Ерунда, — он откинулся на спинку стула.
— Продолжай, Игорь Иванович, — лейтенант вертел в руках маленький, не больше папиросы, металлический цилиндрик.
— А что продолжать? — уполномоченный взял бутылку, разлил остатки по стаканам. — Конец горилке.
— Ты про сало рассказать хотел.
— Правда? — удивился уполномоченный. — А ну его…
Сержант, вывернув руку, пытался достать спину.
— Что с тобой, Власьевич? Укусил кто?
— Как яиц переем, волдырь вскакивает. И всегда в одном и том же месте. Чешется, мочи нет.
— Давай пособлю, — лейтенант перегнулся через стол, поскреб спину чекисту.
— Во, во… — прижмурившись, замурлыкал чекист, — самое туточки.
— Что это за штука? — уполномоченный поднял со стола цилиндрик.
— Пиродетонатор.
— Что, что?
— Пиродетонатор, без него взрывчатка не взрывается.
— Он может рвануть?
— Если поджечь, — лейтенант взял детонатор из рук уполномоченного. — Собственно, это футляр, а сам он внутри. Отличная вещь, надо сказать, незаменимая в работе. Нертутные детонаторы, те и сами могут… — он спрятал цилиндрик в нагрудный карман гимнастерки.
— Умен ты, лейтенант, не по годам, — насупился вдруг уполномоченный. — Хочешь совета? Не выхваляйся, не отрывайся от масс, — свободной рукой он оперся о стол, поднялся. — За то, чтобы всегда быть с массами! — Он выпил самогон, как воду, не поморщившись.
— Ты, Иваныч, лейтенанта не замай, — сержант положил руку на плечо офицеру. — Нашей власти умные люди нужны. Для них — все дороги открыты. За открытые дороги!
— За них! — вторил лейтенант.
— Грызи науку, — пустой стакан поставлен вверх, дном на тарелку. — Не жалей зубов. А источишь — вставишь новые. Вот, — чекист достал из планшета крестик. — Червоное золотое. Дарю!
— Да ну, Власьевич, зачем? — отнекивался лейтенант.
— Бери. бери. Крале на колечко переделаешь. Товарищу ничего не жалко. — Он оглядел стол. — Быстро управились. Выйдем, освежимся перед сном?
— Пошли, — согласился лейтенант.
— Не отделяйся, Иваныч! — сержант подмигнул притихшему уполномоченному.
Иван присел у костра, протянул к нему руки.. Винтовка лежала рядом, чужая в эту теплую тихую ночь. Теплую-то теплую, — познабливает. Картошечки испечь, горячую скушать, с солью да хлебушком — как приятно. Нельзя, лейтенант запретил. Не тот костер, чтобы печь, отравиться можно.
Он подхватил винтовку, вскочил — и вовремя.
— Глазнев! Как дела? — голос лейтенанта сытый, расслабленный.
— Никаких происшествий, товарищ лейтенант! — рвение не уставное, предписанное, а от радости жизни.
— Никаких? Молодец! Но ты — смотри!
— Орел он у тебя, — похвалил и чекист.
— Есть смотреть, товарищ лейтенант! — Ивану в благодарность захотелось сделать что-нибудь хорошее, нужное.
— С чего это вишня расцвела? — строго спросил сержант.
Иван оглянулся. Действительно, вишня стояла белая-белая, словно не август сейчас, а май.
— Никак бабочки, — сержант подошел к дереву, провел зажженной спичкой над цветками. — Налетело же их, незваных, — он поднес спичку к белому соцветию. Ивану показалось, что вишня взлетела вверх, но нет, это бабочки маленьким облачком поднялись над ней и исчезли в вышине. Только одна, с обгорелым крылом, отчаянно билась в траве, кружилась на месте, силясь увернуться от сапога человека.
— Отойдем, — предложил лейтенант.
За углом, куда не доставал свет костра, они остановились.
— Ни зги не видно, — уполномоченный растопырил пальцы. Не скажешь, есть рука, только угадываешь. Нет, все-таки видно; глаза, привыкая к ночи, прозревали.
Он поднял голову.
Где-то во мгле лежит село. Примолкшее, невидимое, затаившееся, А днем… Какие у той женщины были бешеные глаза! — уполномоченного передернуло".
— Освободился, Игорь Иванович? — весело лейтенанту. Молодой, щенок. Что он понимает.
Словно звездочка тусклая, мигнул фиолетовый огонек. Мигнул — и погас. Но тут же затлел второй, рядом.
— Смотрите, в селе-то… — уполномоченный не договорил. В стороне, на кладбище, мерцала россыпь таких огоньков.
— Вижу. Могильные… Самовозгорание газа, вроде болотного.
— Это и нам читал лектор, — поддержал из темноты чекист, — на антирелигиозном вечере. Факт известный.
Точно. Теперь и он вспомнил. Совсем ведь недавно приезжал умник из города, вроде лейтенанта, тоже почему-то военный. Еще и брошюру раздавал, там все объясняется — про мощи нетленные, могильные огни, чудо-теорие иконы. А горят они, иконы, не хуже любых иных дров.
Они уже возвращались к крыльцу, когда забилась, заржала лошадь в конюшне — громко, с прихрапом.
— Волков, стало быть, чует. Лес недалеко, расплодились, видно, — насчет волков уполномоченный знал точно, было по ним совещание.
— Волков? — с сомнением повторил за уполномоченным чекист.
— Глазнев, сходи, проверь, заперты ли ворота, — приказал лейтенант.
— Как отобрали ружья у населения, так и стали волки непугаными, — слышал Иван говорок уполномоченного. Вот балаболка. Что им волки — в руках винтовка, патронов вдоволь, на три стаи хватит.
Он шагнул за ворота. Неплохо, если волки, стреляет он метко, потешился бы.
Ничего не видно, мрак. Он напряг слух. Шорох, слабый, едва слышный. Винтовка успокаивала, да и чего бояться. И все-таки.
Он отступил. Из пыльного, сухого воздуха накатила волна запаха, в первый момент показавшегося даже приятным, а секунду спустя — невыносимым. Рвота скрутила, согнула Ивана, кислая, комковатая жидкость толчками выплескивалась из него, а вдогонку тянулась клейкая, липкая слюна, спускаясь неразрывно до земли и возвращаясь назад. Рвота перебивала дыхание, пот заливал глаза.
— Падаль, видно, — Иван старался набрать побольше воздуха. Дрожащие, подгибающиеся ноги с трудом держали обессилевшее тело.
— Ой, худо мне, — он оперся о винтовку, переводя дух. Скорее назад, пока не подошла следующая волна.
Скользкая холодная рука легла на лицо, сначала нежно и мягко, но едва запах вновь коснулся ноздрей, хватка стала железной. Иван еще услышал влажный треск, ни понять, что это ломалась его шея, не успел.
Лошадиное ржание перешло в визг, пронзительный, нестерпимый — и вдруг стихло.
— Пропал орелик, — Игорь Иванович стоял на крыльце, поджидая остальных. Послали солдата-дуралея на свою голову. А где им другого взять? И чего он возится, делото немудреное — ворота закрыть.
— Вот и он, — миролюбиво ответил лейтенант.
Из черного проема ворот отделилась тень и направилась к костру, к дому.
— Кто это с ним? — прошептал уполномоченный.
Вторая тень, третья, пятая. Одни выходили из ворот, другие переваливались бесшумно через ограду и, даже не вставая в полный рост, почти на четвереньках, надвигались на стоявших у порога дома.
— Стой! — сержант неспешно вытащил револьвер. — Стой, говорю! — и, лейтенанту:
— Не отставай!
Стрелял он спокойно, любуясь собой, насвистывая сквозь зубы вальсок и выпуская пулю на каждый третий счет.
— Догоняй, лейтенант!
Увесистый пистолет стал послушным, рвался из руки, подпрыгивая после каждого выстрела, и только с последней пулей строптивость покинула оружие.
Попал ли в кого?
— Отходим, — дернул за рукав сержант.
Подтолкнув растерянного Игоря Ивановича, они вбежали в дом. Не выпуская пистолета, лейтенант свободной рукой искал засов.
— Посветите же!
Стукнула дверь в коридоре.
— Сюда, хлопцы, — возница подбежал первым, встрепанный, с горящей свечой. За ним и Федот — с винтовкой.
Лейтенант задвинул засов.
— Старшина где? — и, отвечая, звон разбитого стекла со стороны караулки.
— Быстрее в комнату, — поторопил чекист.
Лейтенант шел последним, оглядываясь в темноту коридора. Никого.
Отекшие, не отдохнувшие ноги старшины с трудом влезали в красивые, но узкие голенища-бутылки. Ничего, он сейчас. Левый сапог наполовину натянулся, когда треснуло выдавливаемое стекло, посыпались осколки! Холодом потянуло из окна, пламя свечи затрепетало.
— Старшина! — кричал кто-то в коридоре. Вырванный оконный шпингалет покатился по полу.
Прислоненная к стене винтовка накренилась и упала, штыком процарапав на обоях дугу. Скверно.
Старшина нагнулся поднять винтовку, а когда выпрямился, в окно уже ввалился грязный тощий мужик, а вслед за ним лез другой.
И на такую рвань патрон тратить? наработанным ударом старшина воткнул штык в живот противнику, железо пронзило плоть легче обычного, но — ни вскрика, ни стона, грязные пальцы обхватили цевье.
— Балуешь! — винтовка завязла в теле, мужик никак не выпускал ее, а из-за его покатой спины выходил и второй.
Задетая локтем лампа опрокинулась и жарко вспыхнула.
Где остальные-то? Старшина мельком оглянулся на дверь. Одному не сдюжить, уходить надо, вон еще одна харя в окне. Он оттолкнулся винтовкой, отступая. Босая нога зацепилась за полуспущенный сапог, он упал на руки, пыльный половик сморщился, сбился. Старшина полез к двери, вырываясь из цепких рук, сначала молча, но когда зубы стали рвать живот, заныли вытягиваемые кишки, он закричал, и только тогда вместе с криком пришла и боль.
Ломтики сала с розоватыми прожилками, синяя луковица, краюха черного хлеба лежали на скатерти никому не нужные, лишние.
С тихим щелчком обойма обойма скользнула в рукоять пистолета.
— Лейтенант, помогай! — Федот уперся в тяжелый шкаф, толкая его к двери.
— Сейчас, сейчас, — тот откинул крючок.
— Куда! — чекист не спрашивал, запрещал, но лейтенант уже крался по коридору. Из караулки — дымный треск, возня. С пистолетом наготове он подошел к ней, заглянул и замер.
ТИЛИ — БОМ, ТИЛИ — БОМ…
Он отскочил от двери. Надо рассказать взрослым, милиционеру. Дядя милиционер смелый и сильный, он не даст в обиду, защитит. Взмахнет только милицейской палочкой — и сразу станет хорошо, как и было.
ЗАГОРЕЛСЯ КОШКИН ДОМ…
Коридор длинный, темный-темный. В таком же он с тети-Аниным Витькой в прятки играют а в футбол. И примусный чад так же щиплет глаза. Старик Кушнаренко из семнадцатой квартиры ругается за футбол, во двор гонит.
КОШКА ВЫСКОЧИЛА…
Дверь прочная, гладкая. Дотронуться ладошкой — и все.
Он толкнул ее. Заперто, закрыто изнутри. Пистолетик — на пол и кулаками:
— Откройте!
Он стучал и стучал, пока краем глаза не заметил идущих из караулки. Плохие люди. Надо бегом спрятаться поскорее в чулан.
ГЛАЗА ВЫПУЧИЛА…
Он захлопнул дверцу, постоял в темноте.
Спички в кармане есть. Мама за них ругает, потом придется выбросить. На полке свеча, с ней не страшно. А в двери — замок английский, наверное, от прислуги или от детей, чтобы варенье не брали. Попы — они жадные.
Язычок щелкнул, замкнув чулан, и тут же дверь передала ему прикосновение рук — с той стороны.
— Давайте диван, диван придвинем! — Игорь Иванович ходил из угла в угол, не находя сил остановиться.
— Не мельтеши, — чекист размял папиросу. — Горим, что толку отсиживаться.
— Нельзя же ничего… — уполномоченный осекся. Что-то тяжелое ударило в дверь и, помедлив, опять.
— Уходить будем, — сержант пустил дым колечками. — У них оружия нет. Шваль. Идем к конюшне, запрягаем лошадь и — ходу. Стрелять без скупости, от души.
Удары зачастили. Не выдержит дверь, высадят. Уполномоченный отошел в дальний от входа угол.
— Пойдем по двое, сначала Игорь Иванович с Платонычем, следом мы с Федотом, страхуя, — папироса, не выкуренная и на треть, расплющена о стол.
— Платоныч, стреляй, не раздумывая!
Возница угрюмо кивнул.
— Игорь Иванович, готов?
— Сейчас, минуточку, — уполномоченный оглянулся в нерешительности.
Дверь затрещала, торопя.
— Пошел! — подсаживая уполномоченного, скомандовал сержант. — А ты, Платоныч, погоди.
Соскок получился легкий, удачный. И, над головой — винтовочный выстрел, другой.
— Жми, Иваныч, мы прикроем!
Из-за кустов выскочили наперерез двое. Успеет проскочить? Игорь Иванович обернулся. А где — остальные? Он сбился с бега, остановился. Вернуться? От дома шел кто-то, неузнаваемый в яростном пламени пожара.
— Сержант! — позвал уполномоченный тоскливо. — Сержант! — но, разглядев лицо, бросился в сторону, к воротам и, когда его схватили, почувствовал странное облегчение — конец, не надо больше никуда бежать, что-то делать. В груди кольнуло, лизнуло горячо, и наступила тишина. Покой. Хорошо.
Комната тряслась, отражаясь в подрагивающем зеркале шкафа.
— Возьми, — сержант протянул топор. — Понадежнее, чем пуля.
Федот согласно кивнул. Три обоймы выпустил, а хоть бы кого свалил. Дым глаза заел, вот и мажешь.
Возница, съежившись, влез на подоконник.
— Быстрее! — и, не раздумывая, сразу за ним. На ходу он обогнал Платоныча, зло прикрикнул:
— Живее, козел!
У костра сгрудились тени над уполномоченным. Дело свое тот сделал, отвлек.
Навстречу — парочка доходяг. Ха! Солдат перешел на шаг, пружинящий, танцующий, и с ходу ловко ударил колуном по голове, даже в лицо брызнуло. Доходяга сел у ног. Ну, еще добавки? Возница вбежал в конюшню.
Второй приближался к Федоту медленнее. Боится, хмырь, и правильно боится.
Федот подобрался, готовясь прыгнуть, но первый, порубленный, обхватил его ноги. Живучий, гад! Еще раз! Сплеча! По голове! Топор рубил сочно, с хрустом, и вдруг, вырванный из рук, взлетел, на миг застыл в небе, видимый лишь тусклым отблеском огня на мокром лезвии, и рухнул вниз, в костер, а костер, дом, конюшня сорвались с места и закружились, сливаясь в багровую полосу, а когда остановились, осталось только небо с тающими в нем искрами пожара, небо, в которое смотрела оторванная голова Федота.