Андрей пошел в каюту и посмотрел в зеркало. На него из зеркала уставился какой-то незнакомец. Его волосы, еще вчера светло-русые, за одну ночь стали седыми.
XIVПолночь. Над островом снова звучит колокол. Солдаты застыли. Они рассеялись по всему замку, в том числе и во внутреннем дворике. Они ждут, готовые к нападению.
Со скрипом открывается дверь склепа. Шесть фигур выходят во двор. Развеваются тяжелые рясы, стальные мечи поблескивают в высохших руках.
– Включить свет!
Прожекторы залили светом всю площадку. Один из солдат вскрикнул при виде отвратительных мумифицированных черепов.
Капуцины не двигались.
– Огонь!
Загрохотало оружие. Серебряные пули впились в монахов. Те попадали.
– Огнеметы!
Солдаты пересекли дворик, навели огнеметы на безжизненные фигуры. Рясы вспыхнули. Осталась одна зола.
Военные провели в замке Тирон всю ночь, но ничего больше не случилось. Наутро они очистили остров. После того как все поднялись на борт корабля, по радио были взорваны оставшиеся на Тироне боеприпасы. Эхо взрывов прокатилось по морю, его слышали даже на побережье.
Плотное облако пыли поднялось над замком, а когда оно улеглось, на месте Тирона остались только жалкие камни. Нагонявшего в течение многих столетий страх на всю округу замка больше не существовало.
Инспектор Райманис и Андрей стояли на палубе быстроходного морского катера и смотрели на остров.
– Невероятно, – обратился инспектор к Андрею. – Мы живем в просвещенном двадцатом веке и все же… – Он замолчал. – Но теперь с вампирами покончено раз и навсегда.
– Несчастные жертвы кровавой ночи на пароходе были позавчера сожжены. Но никакого сокровища в замке не нашли, – ответил Андрей. – Это просто счастье, что вы действовали оперативно и уведомили вооруженные силы, инспектор.
Райманис пожал плечами.
– Что мне оставалось делать, когда Резо Кивилиани прокрутил мне свой фильм? Мерзавец и сам был испуган и поражен, когда я его арестовал после разговора с вами по радио. Он считал вас мертвым и собирался сыграть роль благородного друга перед вдовой Золотова, а потом и утешить ее.
Андрей провел рукой по своим белым волосам.
– Теперь все позади. Мы должны забыть про весь этот кошмар. Монахов больше нет. Позавчера убиты пятеро на борту «Леди Датч», и сегодня – шестеро в Тироне. Вы хороший стратег и организатор, инспектор Райманис.
Впервые за много дней маленький инспектор улыбнулся.
– Я сделал все, что было в моих силах, – сказал он скромно, – а что предпримете вы, Андрей?
– Мы с Аллой хотели провести вместе трехнедельный отпуск где-нибудь в Стокгольме, инспектор. Нам уже можно покинуть город?
– Разумеется, я не буду вас больше задерживать. Все происшедшее прошу сохранить в тайне от прессы и общественности. Мертвецы с «Леди Датч» будут отнесены на счет аварии на судне.
Андрей оглянулся. Остров Тирон уменьшался прямо на глазах, становясь таким маленьким и незначительным.
Через день после этого разговора Андрей и Алла отбыли в Стокгольм. Инспектор Франсис Райманис проводил их до трапа парома. Он был вынужден сообщить им, что из правительственных верхов пришел категорический приказ освободить из-под стражи Резо Кивилиани.
Он был вынужден подчиниться нажиму сверху.
Замурованная в каменной нише мумия с тоской провожала корабль надчувственным зрением. Ее глазные яблоки давно превратились в прах, но если бы они сохранились, то горючие слезы потекли бы по сухой сморщенной щеке магистра Зигфрида.
Он плакал от бессилия и ненависти. Он так и не смог воспитать себе достойную смену, как завещал ему учитель, великий маг и вампир Бардия. Орден, от которого должна была родиться великая армия покорителей мира, перестал существовать. Но оставалось главное, ради чего стоило продолжать жить, – ненависть к людям и всему человеческому. Жарким огнем полыхала она в его тщедушном иссохшем сердце.
И ненависти этой было с избытком.
* * *Книга 2 Возвращение магистра
IВестфалия, 1139 годЗемля сотрясалась от гулкой поступи копыт. Охотники возвращались с добычей, возвещая о своей удаче голосами рожков. Двое всадников везли на копье, уложенном поперек стременных лук, здоровенного тура.
«У барона будет хорошее настроение», – мелькнуло в голове у юноши, стоявшего на обочине дороги. Завидев скачущего впереди процессии барона фон Лаубаха, юноша сорвал с головы шапку и повалился на колени, прямо в придорожную осеннюю слякоть.
– Чего угодно вам, сударь? – сухо осведомился барон, резко остановив коня рядом с ним. – Встаньте и прекратите позорить нас низкопоклонством, достойным лишь черни.
– Что неудивительно, ведь он среди них чувствует себя на равных, – с иронией добавил подъехавший в эту минуту его старший сын Кнут, рослый двадцатипятилетний парень с длинными соломенно-белыми волосами.
Младший, такой же стройный и плечистый, но смуглый и темноволосый, Зигфрид, стоявший на коленях в придорожной грязи, хоть и был официально признанным младшим сыном, но считался позором семьи и чуть ли не бастардом, поскольку был прижит матерью в отсутствии сеньора, от какого-то проезжего то ли рыцаря, то ли купца, то ли дьявола в человечьем обличье.
– Что угодно вам, дитя мое? – сухо осведомился барон.
– Вчера, пока вас не было, пришел монах-францисканец и рассказал, что король французский кинул клич по всем христианским странам о начале нового крестового похода. Молю вашу светлость отпустить меня в поход.
– Отец! – с горящим взором обратился к барону Кнут. – Вы ведь обещали мне, что отпустите воевать за Святую Землю.
– Обещал, – признал отец после короткого раздумья. – Но я не могу допустить, чтобы поместье осталось без хозяина. Кто-то должен помогать мне управляться со всей этой оравой бездельников. – Он обратился к младшему сыну: – Ты поедешь драться с сарацинами, сын мой. И не дай Бог, тебе вновь опозорить меня, как ты это чуть, было, не сделал в мирной жизни. В путь я тебе дам коня, доспехи и трех оруженосцев, воюй под знаменами того сеньора, кто окажется тебе по душе. Но не вздумай возвращаться сюда без денег и без славы.
– Сын мой, – баронесса фон Лаубах подняла на юношу свои большие печальные глаза. – Хочу просить вас только об одном: будьте милосердны к женщинам благородного происхождения. Помните, для женщины нет участи хуже, чем быть поруганной и обесчещенной. Не насилуйте благородных дам. Пользуйтесь для этого служанками. Если же вы не сможете удержаться от соблазна изнасиловать госпожу, то не оставляйте ее после этого на поругание солдатам, а помогите ей с достоинством уйти из жизни.
– Да, маменька, – юный Зигфрид покорно склонился к ее руке.
– Если сеньор будет склонять вас к содомскому греху, – продолжала баронесса, – то попросите его разрешить назавтра исповедаться. С равными себе по положению мужами не ложитесь, ибо это будет считаться развратом. Сеньорам же вольно попустительствовать небольшим шалостям.
– Я понял, маменька.
– И последнее: не допускайте, чтобы и единая капля вашего семени попала в песок, как и волосы, обрезки кожи, ногтей, выпавший зуб. Ибо это – вернейший путь вас заколдовать. Сжигайте все это в огне очага.
– Слушаюсь, маменька.
Зигфрид поцеловал тонкую восковую руку матери и вышел из комнаты.
На лестнице возле самой его комнаты ему послышался шорох, он резко заглянул за угол и обнаружил невысокого роста худенькую девушку.
– Эльза?
– Мой господин завтра уезжает… Я пришла проститься.
Юбки не могли скрыть ее довольно объемистого живота, как и никакие ухищрения не в силах были отбить исходящий от нее запах свиного навоза. Полгода назад, узнав о грехопадении служанки, барон в ярости отослал ее в свинарник. Самое ужасное состояло в том, что тяга к ней у юного Зигфрида была столь велика, что он и туда к ней наведывался. Это опозорило его в глазах родных и дворни. Ошибку пора было исправлять.
– Я так хочу тебя, Эльза, – прошептал юный Зигфрид, погладив ее налившуюся грудь.
– За мной следят днем и ночью…
– Я знаю, где нам никто не помешает.
Зигфрид потянул ее вниз по лестнице, в глубокие казематы замка Лаубах.
Винтовая лестница шаг за шагом вела их все ниже и ниже.
– Мне страшно, Зигфрид! Пойдем отсюда! – взмолилась девушка.
– Не бойся, ты же со мной. К тому же здесь никого нет. Наш последний узник умер с полгода назад, этот купец из Милана, за него нам так никто и не прислал ни гроша.
– Здесь могут водиться неприкаянные души…
– Здесь нет никого опаснее крыс, да и в амбаре их больше, чем здесь. Иди сюда, милая.
Зигфрид опустился на охапку сена, лежавшую на тюфяке в одной из камер и привлек к себе Эльзу. Девушка покорно задрала юбки и развела ноги. В зыбком свете факела ее голый покатый живот казался еще огромнее, он словно шевелился. Юноша насладился ей уже не один раз, но ему все хотелось еще и еще. Блаженство накатывало на них волнами. Они остывали, с минуту отдыхали и вновь начинали терзать друг друга сладкими пытками.
– Господин мой…
– Да, любовь моя…
– Не оставляй меня здесь!
– Но это невоз…
– Я знаю, но моя жизнь без тебя будет здесь пыткой. Ведь я беременна, не будучи замужем. Меня бы давно уже изнасиловали и скотник, и пастухи, если бы не боялись вас. Вы завтра уедете – значит, меня завтра же будут насиловать. Два раза в день: в обед и вечером. Ребенок, которого я зачала от вас, будет настоящим ублюдком. Им будут помыкать, все кому не лень. Стадо ему не доверят, значит, и он будет скотником. Что же мне делать?
Да, мрачно думал он, бежать тебе некуда, найдут и повесят. Денег я тебе дать тоже не могу, поскольку отец мне их не доверит, – в самый последний момент даст кошель старому Фрицу. Взять тебя с собой – засмеют и здесь, и в воинском стане…
– Милая, – прошептал юноша на ушко возлюбленной.
– Да, единственный мой, – жарким шепотом откликнулась та.
– У нас есть выход.
– Какой?
– Последовать совету моей матушки…
С этими словами юный Зигфрид вынул из ножен небольшой остро заточенный стилет флорентийской работы и перерезал девушке сонную артерию, предварительно отвернув ей голову, чтобы не запачкаться в крови. Но в последние мгновения жизни он запечатлел на ее устах светлый и чистый поцелуй.
Затем он закрыл и тщательно запер дверь камеры, ключ же выбросил в колодец. Камера навеки сохранит тайну его первой любви и первого убийства. Если же кто-либо и пожелает войти сюда через месяц, полгода или год, то натолкнется всего лишь на еще один тщательно обглоданный скелет, каких полным-полно в каждой камере.
За железной дверью камеры крысы уже с удовольствием принялись за работу.
Москва, Кремль, 199… годНесмотря на всеобщее официальное ликование, в столице чувствовалась тревога. Танки уже ушли с перекрестков, но бээмпэшки еще кое-где виднелись. Некоторые старики подходили подискутировать с солдатами по поводу всего происходящего, но те отмалчивались и крепче прижимали к груди автоматы. Проезжая по городу в правительственном лимузине, профессор Кивилиани не мог не отметить разительного контраста между нищей унылой грязью окраин и сияющим великолепием центра.
Профессор, без сомнения, был замечательным ученым. Наука, которой он посвятил свою жизнь, была всеобъемлюща. Это была наука над науками, наука о власти, говоря точнее, о власти денег над обществом, а именно: политэкономия. Превосходное, свободное от догм изучение и развитие этой науки принесло ему уважение власть имущих, чины и титулы.
Начало его преуспевания было заложено задолго до наших дней несколькими тщательно засекреченными работами, в которых молодой Луарсаб Кивилиани как дважды два доказывал необходимость введения в стране крепостного права не только в селах, но и в городах. Переселение народа из квартир в казармы и организация массовой стерилизации населения должны были предотвратить перенаселение и остановить инфляцию. Следующий за этим этап – ликвидация денег – должен был не только сэкономить стране сотню-другую триллионов долларов, но и вплотную подвести ее к построению коммунизма. Приход к власти Горбачева не дал свершиться этим великим планам. Но профессор Кивилиани с завидной изворотливостью моментально нырнул влево, и ГКЧП застал его уже в стане демократов. Впрочем, профессору было все равно, кому служить: наука о власти всегда была нужна власть имущим.
Когда лимузин прибыл на место назначения, совещание длилось уже третий час, и конца ему не было видно.
– …дцати триллионов долларов! – услышал он, войдя, последние слова президента. – Да, признаю, мы купили эту свободу. И за оч-чень высокую цену. Теперь нам надо как-то возвращать долги!
И президент исподлобья взглянул на вошедшего.
– Профессор экономики Луарсаб Кивилиани, – представил его бывший однокашник, а теперь соратник и советник президента Мойша Зильберман. – У профессора есть несколько интересных предложений по поводу новых вливаний в экономику страны.
– Я ценю усилия нашей экономической науки, – прогундосил президент. – Но к нашей стране нельзя подходить со стандартными, общемировыми мерками. У нас уникальный исторический опыт, во многом мы идет непроторенным путем. Что вы в общих чертах предлагаете, профессор? Только покороче, покороче.
– В нашей стране существует организация с оборотом примерно пятьдесят триллионов долларов в год. Прибыльность этой организации по отдельным направлениям достигает одной тысячи процентов годовых. В данный момент ею управляют частные лица. Доходы от национализации этого предприятия позволят нам в кратчайшие сроки выплатить национальный долг страны и влить новые капиталы в экономику страны.
– Что за чушь! – побагровел президент. – Ни у Газпрома, ни у РАО ЕЭС нет таких доходов. Что это за организация такая? И мы ее не знаем?
– Знаете, – сказал профессор. – Это – мафия.
По комнате прокатился смешок.
– Вы не первый предлагаете разделаться с мафией. Каждый министр внутренних дел, вступая на пост, клянется разделаться с ней.
– Но я же не предлагаю разделаться с ней. Я предлагаю лишь национализировать ее. То есть взять ее под государственный контроль.
– Вы что же, предлагаете, чтобы мы торговали наркотиками, заведовали убийствами и грабежами, сами ввозили в страну контрабанду, безумец вы эдакий?
– Хотим мы этого или не хотим, а рэкет, контрабанда и наркомания все равно существуют. Разве я не прав? Мы можем ловить отдельных наркокурьеров, но наркотики все равно захлестнули страну, не так ли? Мы можем возмущаться или негодовать, но преступность в нашей стране процветает. Это – самый прибыльный бизнес в мире. И, как каждый бизнес, он должен платить налоги.
– Налоги… – пробормотал президент.
– Самые обычные налоги, – подтвердил профессор Кивилиани. – И на прибыль, и подоходный, и автодорожный…
– Заставьте Мишку Косого балансы сдавать, – хохотнул шеф службы госбезопасности.
– Или Дато Чичварию заполнять налоговую декларацию! – подхватил министр внутренних дел.
– Вы – сумасшедший, профессор, – констатировал президент. – Вернее, нет, вы не сумасшедший, вы – преступник. Вам место в Бутырке.
– Ничего, ради вашего удовлетворения я готов посидеть три месяца, – согласился профессор.
– Вы можете просидеть и дольше.
– Нет, я даю вашему правительству жизни еще три месяца. На четвертый месяц произойдет обвал экономики, и к власти придут другие люди. И эти люди будут работать на Косого и на Чичварию.
Президент искоса посмотрел на Зильбермана.
– Я бы не был столь категоричным в оценках, – заявил Мойша. – В конце концов мы разрабатываем концепцию вывода страны из кризиса…
– Сколько? – спросил президент. – Я спрашиваю, сколько времени у нас осталось, по твоим оценкам.
– Ну, месяца четыре… может быть, пять…
Президент перевел глаза на профессора Кивилиани.
– Наша основная трудность заключается в том, что все всё предлагают, а никто ничего не делает. Вы видите человека, который смог бы возглавить эту работу?
Профессор помолчал, помедлил и заявил:
– Да. Это прозвучит несколько самонадеянно… да и несколько самоубийственно… Но этот человек – я.
Палестина. Долина Бекаа. 1141 годЗигфрид очнулся в мрачном сыром подземелье. Он был связан по рукам и ногам. Осознав свое положение, он мучительно застонал. Ночной штурм городка окончился безрезультатно. Сарацины оказались готовыми к нему. Более того, когда первые штурмующие воины поднялись на стены, их встретили жуткие оборотни с оскаленными мордами вместо лиц и мохнатыми лапами. Они пустились преследовать рыцарское войско, и всю ночь продолжался жуткий и кровавый бой с нечистью. Но Зигфрид, получив удар по затылку, остался лежать на крепостной стене и оказался в плену.
Загремели засовы, заскрипела и отворилась тяжелая дверь: за пленником пришли двое воинов с копьями. Он думал, что его поведут наверх, к свету, но его заставили спускаться вниз, в еще более глубокое подземелье.
Застенок был полон народу. Отсветы адского пламени играли на сводчатом потолке. То была наглядная иллюстрация к сценам из адских мучений, о которых им, ребятишкам, на занятиях так красочно рассказывал патер Ипполитус.
Вот грешник, пытаемый огнем: прут раскаленного добела железа впивается в кожу, та горит и обугливается, страшно шипит человеческое сало, грешник кричит тонко-тонко и страшно. «За что ему такие муки?» – хочет спросить юноша, но обнаруживает что этот грешник – на самом деле английский рыцарь с двумя лежащими львами на своем гербе, отчаянный выпивоха и драчун. Больше ему не буянить.