Возмущенный потолок смотрел на меня сверху с омерзением, и я решил ничего не говорить жене. Я сам найду выход, не втягивая ее. Наконец я заснул — примерно через час после того, как перестал искать выход.
Встав утром, я «повторил» пятидолларовую купюру.
И все сошло отлично. Собственно, мне ничто не мешало сделать любую купюру на выбор. Просто та десятка была первой, а к тому же единственной в нашем доме. Ну и мне карман, полный десяток, был больше по вкусу, чем карман, полный пятерок.
Когда я изготовил первую пятерку, то открыл свой бумажник, извлек все имевшиеся в нем пятерки и сделал по дубликату с каждой. Потом обыскал сумочку Джин и проделал то же самое. Когда я закончил, у меня оказалось двенадцать дубликатов и двенадцать оригиналов. Гордясь собой, я откинулся на спинку кресла и начал прикидывать вероятность того, что какой-нибудь банковский кассир заметит идентичные номера на двух пятерках, если купюры эти поступят в банк с интервалом в два дня или в две недели.
Затем с пачкой купюр я отправился делать покупки.
Полагаю, разумней всего будет рассказать, чем я занимался в следующие несколько месяцев. От первой пачки пятерок я избавился в разных магазинах, тратя в каждом одну или две. Иногда мне удавалось обменять четыре пятерки на двадцатку или две десятки. Тогда я дуплицировал самую большую купюру, а затем расплачивался оригиналом и дубликатом в двух разных магазинах подальше друг от друга.
За два-три месяца я посетил больше офисов, больше баров и больше самых разных магазинов, чем за предыдущие десять лет. Однако без неприятностей не обошлось. Дело дошло до того, что продавцы, когда я входил в магазины, испускали шутливые стоны и жаловались, что, уж конечно, я миллионер, раз у меня всегда с собой только пятерки, или десятки, или двадцатки. Мне это не нравилось, пусть все и ограничивалось добродушным поддразниванием. Поэтому я был вынужден тратить массу времени на разъезды, так, чтобы как можно реже делать покупки в одних и тех же магазинах. В черную записную книжечку я заносил адреса всех магазинов, где побывал, с пометками, что там было куплено, зашифрованными моим собственным кодом.
Примерно каждую неделю я забегал в банк и клал на свой счет сумму, которая мне представлялась разумной. И до чего же было приятно входить в банк с чековой книжкой и пачечкой денег, чтобы положить их на свой счет! Собственно, впервые в жизни я пользовался услугами банка не для того, чтобы получить денежный перевод или кассировать сберегательную облигацию, которую по требованию моего босса покупал в согласии с планом налоговых льгот на суммы, расходуемые на заработную плату.
Дошло даже до того, что клерки в банке широко мне улыбались и говорили: «Дела, наверное, идут хорошо, мистер Макнолли!» А я в ответ сурово хмурился и жаловался, что страна летит ко всем чертям из-за высоких налогов. Я знал, что от меня ждут именно таких слов. Всякий, кто каждую неделю кладет деньги на свой счет, обязан ругать налоги. Чем больше сумма, тем громче вопли.
И мы купили новую большую машину. Ну, не совсем новую, но ей был всего год. Дилер, который мне ее продал, наверняка думал, что провернул выгодное дельце, сбыв такую пожирательницу бензина, но меня это не волновало. Чем больше бензина она сжигала, тем больше шансов было у меня остановиться еще у одной колонки и избавиться еще от одной купюры. И вообще, мне всегда хотелось иметь большую машину. Мою прежнюю я продал старьевщику, и у меня чуточку сжалось сердце, когда он утащил ее на буксире, а ее бамперы подрагивали на ветру.
Моя жена, которая так ничего и не узнала о том, как я чуть не вляпался, впервые в жизни получила всю одежду, все домашние приборы, все предметы скромной роскоши, о каких мечтала. Но она хотела купить дом.
— Майк, — сказала она, — на Туэлф-Майл-Роуд столько хороших домов! Давай купим такой, чтобы детям было, где играть.
Я сказал ей, что еще не время, и настоял на своем. В конце-то концов, моего банковского вклада только-только хватило бы на уплату за дом, а я не хотел рисковать, пока не получу возможности покрыть все расходы, которых потребует покупка нового дома.
И мы продолжали жить, где жили, и глаза у нашей хозяйки выпучивались всякий раз, когда мы возвращались с новой покупкой. Она пыталась что-нибудь выведать, но мы не откровенничаем с людьми, которые нам не нравятся.
Было только одно место, где меня подстерегали неприятности, и именно там мне они были нужны меньше всего. Естественно, я не мог не заглядывать в «Бар Арта». Я же много лет был тамошним завсегдатаем, и меньше всего мне хотелось, чтобы кто-нибудь решил, будто я зазнался. А сверх всего, я люблю играть в карты и люблю выпить пивка. Поэтому я продолжал заглядывать туда не реже, чем раньше, и старался придумывать ответы на все вопросы, которые на меня сыпались. Если Кто-то, кто всегда балансировал на краю банкротства — как и подавляющее число клиентов Арта, — вдруг является одетым с иголочки, ездит на новой машине и иногда может позволить себе угостить друзей пивом, вопросы не могут не возникнуть. Я говорил им, что делаю то и делаю это, но все равно не мог удовлетворить их любопытства.
Наконец я позвонил типу, который год за годом пытался всучить мне новые страховки. Он пришел ко мне и выдал одну из своих речей. Я притворился, будто записываю цифры, которыми он сыпал, а на самом деле фиксировал его профессиональный жаргон. Я купил у него несколько страховок и заучил его словечки и выражения. Когда в следующий раз кто-то у Арта спросил, чем я зарабатываю на жизнь, я объявил всем, что продаю страховки, и выдал им заученную речь. После этого они оставили меня в покое.
На исходе года мы купили наш дом. (Мы все еще живем в нем, если вам интересно. Загляните к нам как-нибудь, если окажетесь возле Атика-Роуд под Рочестером. Большой дом на дальнем углу, около поля для гольфа.) Уплатили всю сумму наличными за участок семьдесят футов на двести. Ребята влюбились в него с первого взгляда — тут, я полагаю, свою роль сыграли качели и горка на заднем дворе. И совсем скоро они стали коричневыми, как полинезийцы, и Джин стала темнее. Она ведь проводила (и проводит) больше времени, вскапывая клумбы во дворе и сажая цветы, чем я сплю.
Это была просто удивительная жизнь. Мы вставали по утрам, когда хотели — то есть летом, в дни школьных каникул, — и сидели-посиживали, пока у нас не возникало желания чем-нибудь заняться. А когда придумывали что-нибудь интересное, то исполняли, что нам захотелось, не подсчитывая заранее, сколько мы можем потратить. Если мы желали остаться ночевать в городе, то оставались, выбирая отель по вкусу. А когда мы регистрировались в этом отеле, то не начинали с вопроса, во сколько нам обойдется этот номер, и Джин шла со мной через вестибюль, не смущаясь своего костюма.
Когда у ребят наступили летние каникулы, мы отправились в большое путешествие, на этот раз к озерам Висконсина, а затем в горы Южной Дакоты. Когда мы вернулись домой в середине августа, почтовый ящик был набит обычными рекламными объявлениями, и, бегло их проглядев, я швырнул всю пачку в мусоросжигатель, что оказалось ошибкой. Случилось это в августе, а в сентябре к нам явился незваный гость.
Был чудесный денек индейского лета: легкий ветерок, теплое солнце и голоса детей, играющих во дворе.
— Моя фамилия, — сказал он, — Мортон. Фрэнк Мортон. Я сотрудник Налогового управления.
Джин чуть не хлопнулась в обморок.
— У вас такой симпатичный дом, мистер Макнолли, — сказал он. — Меня он всегда восхищал.
Я поблагодарил его.
— Нам он тоже нравится, мистер Мортон. И ребятам. Вдали от уличного движения.
Что еще сказать, я не нашел.
Он согласился.
— Собственно говоря, мой сын часто приходит сюда поиграть.
Я удивился.
— Ну, вы не могли его не видеть, — продолжал Мортон. — Такой карапуз.
Я сразу понял, о ком он говорит.
— Малыш Фрэнки? Ну, конечно же! Он очень любит пирожки моей жены. Ведь так, Джин?
Джин сказала спасибо за то, что я ей напомнил про пирожки в духовке, извинилась и ушла, бросив меня выпутываться в одиночестве. Но я не обиделся. Я же всегда говорил ей, что с самого начала и до конца это только моя идея, и если что-нибудь произойдет, я сам разберусь. И я знал, что теперь она стоит на кухне, прильнув ухом к двери.
— Собственно говоря, я здесь не поэтому, мистер Макнолли. В определенном смысле это, так сказать, своего рода дружеский визит.
Мне это понравилось.
— Всегда рад, мистер Мортон. Вы, наверное, живете в доме напротив бакалеи?
Так оно и оказалось.
— Я сказал, что это «дружеский визит», но отчасти все же и деловой. Я упомянул, что служу в Налоговом управлении.
И снова сердце у меня прыгнуло мне в глотку.
— Налоговое управление? Ах, да.
— Видите ли, мистер Макнолли, малыш Фрэнки так любит играть с вашими ребятами, что я подумал: не избавить ли вас от небольшой неприятности. Раз уж я живу на одной с вами улице, то могу оказать маленькую услугу соседу.
И снова сердце у меня прыгнуло мне в глотку.
— Налоговое управление? Ах, да.
— Видите ли, мистер Макнолли, малыш Фрэнки так любит играть с вашими ребятами, что я подумал: не избавить ли вас от небольшой неприятности. Раз уж я живу на одной с вами улице, то могу оказать маленькую услугу соседу.
Я никак не мог понять, к чему он клонит. Мне оставалось только держаться повежливее и предоставить ему говорить дальше. Что он и сделал.
— Поскольку я работаю в Управлении, через мой стол проходит много всяких документов. На днях фамилия и адрес на одном показались мне знакомыми. Я взглянул еще раз и убедился, что они ваши. На нашей улице вы единственный Макнолли, вот я и подумал: надо бы заглянуть к вам по дороге домой и предупредить вас.
— О чем предупредить?
— Ну, — продолжал он, — это была обычная повестка, какие рассылает Управление. Видимо, тот, в чьем ведении находится ваше досье, отправил вам письмо с просьбой побывать у него и обсудить неясности с вашей налоговой декларацией. А вы, видимо, проигнорировали это письмо.
Я открыл было рот, чтобы ответить, но передумал. Мортон торопливо продолжал:
— Мистер Макнолли, я знаю, что почти все лето вы были в отъезде, а поскольку это мой департамент, и мы — соседи, я знаю, что письма иногда пропадают на почте, вот я и решил заглянуть к вам и сказать, что, видимо, вы этого вызова не получили. Было бы неплохо, если бы вы явились лично и объяснили, что произошло. В конечном счете это избавит вас от многих затруднений. Просто скажите им, что я заглянул к вам по-дружески.
— Он еще не выговорился, но, по-моему, суть заключалась в том, что ему не нравился этот его сослуживец, и он захотел предостеречь меня, чтобы я принял меры, пока меня не взяли за горло.
Мы еще немного поговорили о его сыне, и моих ребятах, и обо всем, о чем говорят только что познакомившиеся люди, а затем он ушел с извиняющейся улыбкой. Он уже ощутил, что сунул нос в чужие дела, и потому чувствовал себя виноватым. Я сделал, что мог, чтобы облегчить ситуацию, а когда он прощался, Джин вышла из кухни с тарелкой пирожков для его жены.
Мы смотрели, как он идет по косой, вымощенной плитками дорожке, которая обошлась мне в двести долларов; мы смотрели, как он энергично зашагал к своему дому в квартале от нашего. Я спросил Джин, не дать ли ей сигарету. Она покачала головой.
— Нет, не сейчас. — И рухнула в ближайшее кресло. — Что теперь будет с нами?
Я сказал ей, что все улажу.
Она издала тот саркастический смешок, который приберегает для особых случаев.
— Да, ты все уладишь. Я так и знала, что рано или поздно ты попадешься. — И она всхлипнула.
Я не знал, то ли взбеситься, то ли обнять жену. Когда женщина плачет, по-моему, ни то, ни другое не срабатывает. Я что-то сказал, но тут же понял, что толку не будет, а потому схватил шляпу и поехал покататься. И сел играть в карты у Арта, куда уже давно не заглядывал. Арт так мне обрадовался, что угостил пивом меня и всех остальных, а это для Арта большая редкость. Когда я вернулся домой, Джин уже легла и притворялась, будто спит.
На следующее утро, ясное и раннее, я уже стоял в очереди у справочной Налогового управления. Я объяснил, зачем пришел, и через некоторое время стоял перед человеком с моим досье.
Его отличали большие уши и скверный нрав. Фамилия его была Джонсон — мистер Джонсон для меня, как он дал понять.
— Вам очень посчастливилось, Макнолли, что Фрэнк Мортон потрудился помочь вам по-соседски, как он выражается. Но это — в сторону. Вы не заполнили декларации о доходах за прошлый и позапрошлый годы. Почему?
Я не собирался выходить из себя, зато знал, что могу довести до белого каления его. Не терплю чиновников с комплексом неполноценности.
— Ну, Джонсон, — сказал я, — по очень веской причине. Поскольку в прошлом и позапрошлом году никаких доходов не имел.
Это был именно тот ответ, который он хотел бы, но никак не ожидал услышать. И он начал перетасовывать свои бумаги, как очумелый, не в силах поверить в свою удачу.
— Что же, Макнолли, — заявил он, торжествуя, — это довольно-таки странное заявление. У вас есть дом, оцененный в десять тысяч долларов, причем его стоимость все возрастает. Я прав?
Конечно, он был прав. Там, где я живу, налоги низкие, большинство счетов оплачивает завод реактивных двигателей.
— И вы не получали никакого дохода в течение двух лет, Макнолли?
— Джонсон, — сказал я ему печально, — я очень законопослушный человек. Я прекрасно знаю правила налогообложения — чего я не знал, того не знал, — а кроме того, я очень бережлив. Все мои костюмы шьет жена, и она выращивает всю нашу пищу. Мне не требуется никакого дохода, но от скуки я подумываю поступить на государственную службу. Что-нибудь еще, мистер Джонсон?
Нет, ничего. Однако, «вполне возможно, мы вас потревожим в недалеком будущем, Макнолли». Когда я повернулся, чтобы уйти, он отчаянно что-то писал красным карандашом.
До конца года Налоговое управление никак не давало о себе знать, и к следующему маю мы с Джин практически о нем забыли. Однако летом я получил повестку.
Судебным разбирательством это не было. Судья отсутствовал, а при мне не было адвоката. Мы просто сидели в неудобных креслах лицом друг к другу. Упоминать имена особого смысла нет. Это была просто встреча для выяснения, нельзя ли все уладить без суда. Вероятно, потому, что судебные разбирательства требуют много времени и денег. Впрочем, держались они вполне корректно, но свелось все к следующему:
— Мистер Макнолли, у вас есть дом, автомобиль и счет в банке.
Счет в банке был не очень большой, о чем я и упомянул.
— Достаточно большой для человека без доходов. И мы можем доказать — да-да, до-ка-зать, мистер Макнолли, что за прошедшие два года вы потратили на покупку различных товаров почти тридцать тысяч долларов.
Мне оставалось только признать этот факт и выразить восхищение их обстоятельностью. Но их это ничуть не смягчило.
— Итак, мистер Макнолли, вы здесь именно по этой причине. Мы не видим смысла подвергать вас всем тяготам судебного процесса и сопровождающей его огласки.
Они ждали, чтобы я согласился с ними, и я согласился.
— В первую очередь, мистер Макнолли, нас интересует не точная сумма вашего дохода, хотя это крайне серьезный вопрос, который необходимо решить до того, как будет поставлена точка. — Тут я выпрямился в кресле. — Да, не столько сумма, мистер Макнолли, сколько источник. На кого вы работаете и как вы это делаете?
— Что делаю?
Они были очень терпеливы, подчеркнуто терпеливы.
— Как вы принимаете ставки, мистер Макнолли? Как вам передают ставки и как вы производите выплаты, когда выигрываете или проигрываете?
— Какие ставки? — спросил я с недоумением. — О чем вы говорите?
Если вам не доводилось видеть, как презрительно изгибаются коллективные губы, вы многое потеряли.
— Послушайте, мистер Макнолли. Да послушайте же! Мы все практичные люди. Нам известно, что у вас есть какой-то источник дохода. И узнать мы хотим — нам это крайне любопытно, — каким образом вам удается вести ваше дело без каких-либо средств связи?
Они помолчали, давая мне время осмыслить вопрос, после чего последовало:
— Мы будем с вами откровенны, сэр: мы в тупике. И настолько в тупике, что, возможно, мы могли бы договориться и разрешить вам уплатить вашу налоговую задолженность без применения каких-либо санкций.
Я засмеялся. Сначала засмеялся, а потом взвыл от смеха.
— Так, значит, это вы, — сказал я, — источник всех щелчков и треска, которые последнее время мы слышим в телефонной трубке! И, думается, вы источник всех тех легковушек и грузовиков, которые терпели поломки в пределах квартала от моего дома! И вы все-таки не установили, как я принимаю ставки и как произвожу выплаты. Побьюсь об заклад, что наш новый молочник и новый булочник из ваших!
Они дали мне посмеяться, но им это не понравилось. Один из федералов встал и грозно навис надо мной.
— Мистер Макнолли, для вас тут ничего смешного нет. Вы пришли сюда свободно и можете свободно уйти. Но в одном я вас заверяю: вы вернетесь сюда менее приятным и гораздо более официальным образом, как только мы передадим имеющиеся улики по инстанции.
Они все заметили, что меня это не обрадовало.
— Вы когда-нибудь задумывались, сэр, каково придется вашей жене и детям, если вам предъявят обвинения? Готовы ли вы понести наказание за то, что сознательно избегали уплаты налогов целых два с половиной года? Как бы вы там ни общались с сообщниками, вы не сможете вести игорное дело в тюрьме. Вы об этом подумали, мистер Макнолли?
Подоходный налог? Тут мелькнул один малюсенький шанс. Мне до жути не хотелось идти на это, но шанс есть шанс. Я знал, что не хочу впутывать Джин в то, что заварил. И детей втягивать в неприятности нельзя. Получат их сполна, когда станут взрослыми.