На меня взглянули очень широко раскрытые глаза, в которых я увидел нечто совершенно необъяснимое, глянец поволоки, сильно смахивавшей на непролитые слезы.
— Хочу, мистер Зед. Пожалуйста.
Ты вовсе не Оддни, милая копия, но пусть будет так, сойдет. А «мистер Зед»? Я вовсе не мистер Зед, но тоже сойдет. Какой тебе смысл звать меня Алан Берк? Алан Берк умер в тюрьме на исходе две тысячи двадцатых.
И я начал:
— «Немало беспокойных людей подалось из Сконе вслед за Буи и Вагном, но не было им удачи в заливе Хьорунгаваг; иные же пустились за Стюрбьёрном в Упсалу и пали там с ним вместе»[17].
Прежде чем рассказ завершился, Другой Юпитер в иллюминаторе чудовищно вырос; оранжевый, светящийся изнутри, он висел в черном небе как китайский фонарик. Потом внизу под нами взбухла желто-бело-голубая планета, корабельные двигатели врубили форсаж, и нас прижало к полу.
Прежде чем рассказ завершился, я заметил, что Оддни стала для себя реальной. И задался вопросом, чем же закончится наша с ней история.
Корабль, содрогаясь, пронизал толщу уплотняющейся атмосферы (небо за иллюминаторами налилось лиловой синевой) и совершил жесткую посадку. Я задумался, чему в таблице иновременных аналогов должна соответствовать эта планета — Ио, Европе, Ганимеду, Каллисто? Наверняка ни одной. Она напоминала пристроенную на орбиту недовыходца-в-звезды Юпитера терраформированную Луну, вплоть до пяти сообщающихся морей на обращенной к нам стороне.
Едва корабль сел, из осевого лифта опасливо показались три человечка в перьях и коже; двое без необходимости наставили на нас острия мечей, а последний заковал Оддни и меня в ручные и ножные кандалы, которые по меркам маленьких людей пришлись бы впору Кинг-Конгу.
Грузовой люк в боку корабля открылся; нас по очереди спустили на поверхность, на обожженный, в трещинах бетон посадочной площадки. Я стоял, потрясенно разглядывая небо. Насыщенная, темная, почти фиалковая синева, по ней нежная пастель облачных шхер, за ними горит полосатый фонарик Юпитера, а над горизонтом обосновалось красное сморщенное око солнца.
Переговариваясь на своем тарабарском наречии, маленькие копьеносцы отконвоировали нас к транспортному средству, в котором без ошибки можно было узнать тягач с грузовой платформой, загнали на борт и принудили сесть. Взревел мотор; Оддни принюхалась и определила:
— Дизель.
— Я ожидал от них большего.
Вдоль городских улиц выстроились человечки; глядя на нас во все глаза, они щебетали, будто миллиард птах. И опять, похоже, значительно больше интересовались Оддни, чем мной. А на Земле? Неужели толпы зевак пренебрегли бы плененным динозавром ради зачарованного созерцания прекрасной нагой великанши? Ну разумеется!
Сам город был… диковинный. Назовем его архитектуру китайско-русско-майяской: синие крашеные луковицы куполов и золотые шпили вперемешку с пагодами и уступчатыми пирамидами.
Наконец тягач задним ходом сдал в большую дверь в торце пустующего гулкого здания, возможно, складского; нас согнали на бетонный пол в пятнах солярки и подъемную дверь опустили. Послышался тяжкий лязг входящих в гнезда массивных щеколд, и все стихло.
— Ей-богу, от них бы не убыло, если бы с нас сняли наручники и выдали подстилку.
Оддни сказала:
— С нами обходятся плохо по любым приемлемым стандартам. Кому судить, что здесь считается приемлемым обхождением?
— По большому счету, это не люди, так что…
— А по-моему, люди.
— Правда? Лилипуты?
Она улыбнулась и пожала плечами — шикарное зрелище.
— Скорее, пигмеи.
— Хм. Больно они маленькие для пигмеев. Даже для хоббитов мелковаты.
Поверху помещение опоясывали окна, гораздо выше роста человечка, а значит, проделанные не ради обзора, а чтобы впускать дневной свет. Привстав на носки, я сумел выглянуть наружу: городской пейзаж.
— По-моему, мы в промзоне. Вероятно, ничего лучшего у них не нашлось.
Быть может, пока не готова клетка в зоосаду?
Я дотянулся и постучал по стеклу. Похоже, прочное. С улицы долетели слабые отголоски тарабарской речи, и в поле зрения качнулся наконечник копья, потом другой.
Оддни спросила:
— Вам не кажется странным, что быстроразгонный планетолет у них есть, а огнестрельного оружия нет, только мечи да копья?
Я сказал:
— С тех пор как мы прошли на Уране через гипердверь, мне все кажется странным. Бессмыслицей.
Она улыбнулась.
— Думаю, ножные кандалы будут немного мешать сексу.
И не хотел, а рассмеялся.
— Я переживу, Оддни.
По ее лицу скользнула тень.
— Вам иначе нельзя. — Потом она прошептала: — Спасибо за имя.
Наутро я чувствовал легкое утомление и умеренную скованность движений; Оддни — обыкновенной (если забыть о молчащей теперь линии радиосвязи в ее мозгу) женщине — было, наверное, чуть хуже. Изрядную часть неведомо сколько длящейся здесь ночи мы проболтали о том, куда попали, где были и что видели с тех пор, как ушли через гипердверь с бесхозного корабля на Уране.
Я гадал, пытается ли Ильва отыскать нас. Быть может, в эту самую минуту целые армии сотрудников службы безопасности НПО «ВОЛ» врываются через гипердверь на Другую Венеру, хватают человечков из поселка, заставляют объяснить, куда мы делись? Быть может, они даже перенесут на ту сторону по частям и вновь соберут ВОЛовий военный корабль, оснащенный преобразователем модуля поля. Я подозревал: ничего, способного дать отпор даже самому маленькому из моих легких крейсеров, в этой вселенной не сыскать.
Мы, как сумели, обнялись и поговорили о себе — о моей износившейся и подновленной жизни после жизни, об Оддни… нет. Не о ее подлинном «я», которое медленно высвобождалось из мглы. Всего лишь о радостях бытия дубль-тел. О том, как ей недостает присутствия Ильвы.
Оддни попросила продолжить историю про Орма с Токой и про тех, что, сев на весла, уплыли служить господину Альмансуру, и я рассказывал, пока обоих не сморило. Разбудило нас алое сияние чужой зари. Понятия не имею, сколько мы проспали, однако на то, чтобы скоренько обогнуть Юпитер и вновь встретить солнце, у здешней луны безусловно ушли часы, а не дни.
Вскоре после восхода мы услышали снаружи приглушенную возню, невнятный певучий говор; в замке маленькой двери для персонала рядом с большой, через которую нас доставили, бренькнул ключ. Дверка отворилась, и мы увидели, как облаченный в кожу человечек с тетрадкой избавляется за порогом от меча и перевязи. Человечек вошел, и дверь за ним заперли.
Я сказал:
— Приятель, ты, похоже, мал да удал.
Он как будто смутился, а потом, непривычно растягивая слова, произнес нараспев:
— Я быть Тэнь кай Каль, наиглавнейший изучатель Машинная эра. Ты быть Челомат, а… — Озадаченный взгляд в сторону Оддни, долгий, полный глубокого восхищения, но от этого не менее озадаченный. — Нет Челомат, нет Бессмертный, нет первобытень Эпоха Грез, так, да! Э?
Я усмехнулся и сказал:
— С грамматикой полный швах, но я рад, что вы хоть немного говорите по-английски. По-гречески мы оба ни бум-бум.
Недоумение. Он раскрыл тетрадь, полистал и с нескрываемой досадой переспросил:
— Английски? Гречески?
Меня вдруг осенило. Тетрадка-то — пожалуй, самодельный словарик.
— Английский — это язык, на котором мы сейчас говорим. Греческий — тот… — Я указал на него, потом на дверь.
В ответ — неописуемое изумление.
— То речь Челомат. Я… мы… Зейя. — Он опять повернулся к Оддни, приблизился, обошел вокруг, глядя вверх, и отвел глаза, качая головой. Вернувшись ко мне, он сказал: — Найтить Челомат на Афродитэ быть дичь. Челомат нет ходи запредельно. Челомат с Греза? — Сердитый взгляд, грозное потрясание тетрадью. — Агент Бездна Времен? Объяснять, не то… Пеняй на себя.
Я уселся на пол, чтобы наши лица пришлись вровень, и уставился на «изучателя», отчего тому, похоже, сделалось неуютно, хотя глаза во мне — самое человеческое.
— Послушайте внимательно, мистер Тэнь кай Каль. Я не представляю, о чем вы. Что за «Челомат», черт побери?
Он сунул тетрадь под мышку и довольно долго смотрел на меня в упор, стараясь пробуравить взглядом череп, потом сказал:
— Челоматы явись из Эра Грез, летай к звездам, видай все чудеса, вертай домой умирать и оставляй вся наука Бессмертным. Сами сгинуть. Давно сгинуть.
Оддни прошептала:
— Он что же, думает, будто мы пришли сквозь время?
В ее голосе так и слышалось: «Невероятно».
Человечек тотчас обернулся, ошарашенно взглянул на нее и опять отвернулся ко мне.
— Запах Грезы… вторгайся. Отвлекай.
Я тихонько фыркнул. Бедняга понятия не имел, как мощно Ильва Йоханссен раскачала феромоны своей дивизии дубль-тел, чтобы держать меня, чешуйчатого, на боевом взводе.
— Она права?
Тревога. Пожатие плечами.
— Челомат нет ходи запредельно. Бессмертные нет ходи запредельно. Грезы нет верно! Души из Бездна Времен на Аресе? Может, так, да. Титаниды говори… — Снова сердитый взгляд, прищур, подозрение: меня морочат!
Я сказал:
— Вы не видите, что для нас все это чушь собачья?
Но Оддни вмешалась:
— Последовательность… Эпоха Грез, Машинная эра, Бессмертные, Бездна Времен…
Неприязненный взгляд: до человечка дошло.
— Что ты знай еще? После Бездна Времен?
Она сказала:
— Здесь и сейчас?
Он сказал:
— Откуда, по-твоему, берись народ Зейос? Кто создал мы?
Я сказал:
— Ручаюсь, не Господь по своему образу и подобию, верно?
— А кто такие «души из Бездны Времен»? Вы сказать, на Марсе. Марсиане?
Вдали заголосили сирены, и срез неба в окнах под потолком омыли переливы жемчужного света. В дверь забарабанили; наш дознаватель вдруг перепугался и кинулся наутек, выкрикивая что-то на местном гнусном изводе греческого. Дверь открылась, выпустила его и со стуком захлопнулась; языки замков со скрежетом вошли в пазы.
Опять крики. Опять сирены, громче прежнего. Что теперь? Я поднялся на цыпочки у окна и увидел расплавленную звезду, истекавшую в вышине молочным сиянием, достаточно ярким, чтобы отбрасывать тени в оранжевом свете Юпитера и солнца. Оглушительный рев в стороне космопорта, и — один, второй, третий — в воздух взвилось что-то вроде реактивных снарядов. Нет, не снаряды. Они походили, скорее, на выталкиваемые с пусковой площадки пороховыми ракетными двигателями истребители-перехватчики середины двадцатого века, вроде «Старфайтеров F-104»: разворот, сброс стартовых ускорителей — и вперед, изрыгая светлые струи ослепительно синего пламени, лечь на курс к расплавленной звезде.
Расплавленную звезду меж тем точно вспороли; прореха расползлась клоком звездного мрака. «Старфайтер» выпустил по ней маленький снаряд, стремительное пятнышко белого света, но, прежде чем оно добралось до цели, из черноты вихрем вынеслась эскадрилья летающих блюдец.
Я отвел взгляд, посмотрел на Оддни:
— Знаешь, если в следующие пять минут здания на горизонте растопчет Годзилла, меня это ни капли не удивит.
Она кивнула и сказала:
— Интересно, может ли дубль-тело сойти с ума и бредить.
Я вернулся к событиям в небе и успел увидеть, как из одного блюдца ударил тонкий зеленый лучик, прямой, словно луч лазера. Он подшиб мчавшийся все быстрее снаряд, превратив его в шарик туманного света, и — раз, два, три — ликвидировал ракетные корабли.
Вой сирен не смолкал, по улицам бежали толпы маленьких людей. А этот звук?.. Истошные вопли. Блюдца снизились, сломали строй и рассредоточились, пикируя к самым крышам и обстреливая город зелеными лучами. Чего бы ни коснулись эти лучи, следовал туманный взрыв.
Оддни сказала:
— Отойдите от окна, мистер Зед. Осколками стекла вам может поранить глаза.
Но… мне хотелось смотреть… Где-то поблизости рвануло; здание вздрогнуло, окошко перечеркнула длинная волнистая трещина. Я попятился к простенку. Участок большой двери, через которую нас доставили, сделался мутно-зеленым, замерцал и распался, оставив дыру с тлеющими краями. Через горячий металл осторожно перешагнул человечек в простом доспехе из кожаных ремней, в плотно прилегающем серебряном шлеме и с несомненным бластером в руке.
Приметив меня, он крикнул что-то себе за плечо, бойко подбежал, блестя глазами, и встал передо мной.
— Клянусь, Герой, лазутчики не ошиблись! — Такой британский английский сделал бы честь даже Рональду Колмену[18]. — Юпитерианцы и впрямь изловили на Венере Челомата. — Он обратил потрясенный взгляд к Оддни. Та улыбнулась и приняла позу.
Титанидам в скромной кожаной амуниции удалось вскрыть двери склада, и, едва луч бластера избавил нас от оков, мы смогли выйти на дебаркадер и спуститься к изрытой воронками площадке, где стояло на приколе летающее блюдце десяти метров в поперечнике. Взгляд то и дело натыкался на пестрые перья и алмазный блеск: это распростерлись среди своих клинков и копий мертвые зейянские ратники, окровавленные, если пали под ударами клинка, или с сожженными (вероятно, огнем зеленых лучей) руками-ногами.
Я выбросил их из головы, отчаянно пытаясь не злорадствовать, и осмотрел причаленное блюдце. Плоский диск сероватого матового металла, прозрачный купол многоместной кабины откинут на шарнире. Внутри — панель управления и ряд дополнительных сидений; сейчас человечки споро их развинчивали.
Наш спаситель непонятно переговорил с экипажем, повернулся к нам и сказал:
— Почтенный Челомат… — Он покосился на Оддни. — Челомат со спутницей, вскоре для вас освободят место. Тогда мы сможем отбыть.
Я прикинул объем кабины с убранными сиденьями и захлопнутым кокпитом и сказал:
— А ваши люди?..
Он словно бы улыбнулся.
— Как только мы улетим, другие корабли совершат посадку и подберут их.
— Хорошо. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь пострадал…
Он сказал:
— Жизнь Челомата, которому открыто запределье, дороже жизней сколь угодно многих титанидов. Даже моей…
Оддни пробормотала:
— Он знает, кто важен…
Я закатил глаза.
— Глупости. Парень понятия не имеет, кто мы на самом деле. Будто это вообще имело значение, в какое бы проклятущее место-время мы ни угодили.
Оддни сказала:
— Он думает иначе.
В выпотрошенном наконец блюдце поднялся галдеж, экипаж гурьбой хлынул наружу, и человечек жестом пригласил нас под купол, где мы улеглись на пол и, пригибая головы, осторожно свернулись внутри герметизирующей прокладки. К нам присоединилась стройная красавица-брюнетка с блестящими, точно обсидиан, волосами. Она заняла уцелевшее кресло и положила руки на приборную панель.
Человечек привел в действие какой-то рычаг; купол с легким шипением опустился, в ушах у нас щелкнуло из-за перепада давления. Титанид постучал кулачком по пластику и знаком велел пилоту: летим, летим отсюда.
Блюдце оторвалось от поверхности так, что мы вовсе не почувствовали движения, только земля в иллюминаторе резко ушла назад и вниз, кренясь в падении; сила тяжести была с железным постоянством направлена ко дну. Оддни сказала:
— Никакого выхлопного факела в отличие от модуль-преобразователя. Может, эта конструкция лучше огнелисьей?
Человечек поднялся, подошел и встал внутри разомкнутого кольца наших тел, мы же, постаравшись принять относительно сидячее положение, прислонились к стене, задевая головами купол из твердого, напоминающего пластмассу материала.
— Я, — сказал человечек, — Кам-Рен Вейяд, командующий Первым космическим флотом Титана, командир Юпитерианской эскадрильи оказания чрезвычайной помощи. Это, — он кивнул в сторону пилота, — моя возлюблённейшая спутница, принцесса Та-Рен Аруэ из рода Сангеджази. — Он продолжал: — Ученые мужи Титана узнали имена многих великих исторических деятелей той давнишней эпохи, почтенный Челомат. Возможно, им будут знакомы и ваши прозвания?
Он спрашивает: «Ты кто? Какой-нибудь туз? Пресловутая Важная Птица?»
Что ответить? Чучело-Беркучело, презираемый всеми мальчишка? Алан Берк, который с горсткой очень близких друзей в один прекрасный день Все Изменил — и был уничтожен за свое чрезмерное доверие к миру? Или…
Я сказал:
— Меня зовут мистер Зед. А это моя возлюблённейшая спутница… э… Оддни. В прошлом — дубль-тело некоей…
Кто ты теперь? Ведь определенно не Ильвино дубль-тело? Кем я хочу тебя видеть? Ее Самостью Ильвой? Нет. Я хочу… Мне вдруг явился образ покойной Сары и исчез, призрачное мимолетное видение.
Оддни с веселым ужасом вмешалась:
— Мистер Зед! Я вовсе не…
Титанидов будто громом ударило; их лица отобразили напряженное сомнение. Кам-Рен Вейяд громко ахнул, воззрился на мою даму, потом опять на меня.
— Мистер Зед. — Неверие.
Женщина, Та-Рен Аруэ, белая под искристой смолью волос, как карикатурное привидение, вымолвила:
— Первый Челомат?!
Вейяд сказал:
— Кто бы мог подумать… — Он благоговейно повернулся к Оддни. — А вы… Вы, должно быть, воплощение богини Ильвы?
Богини Ильвы. Ох ты ж раны Господни! Оддни кивнула:
— Да, я одно из ее дубль-тел. Одно из многих.
— Вообрази! — сказала Аруэ из кресла пилота.
— Воображать теперь ни к чему, — отозвался, стоя между нами, ошеломленный Вейяд. — Теперь можно знать!
Мы поднимались ввысь, от маленькой планеты зейян к лучистой прорехе в небе, к прорехе, уже вновь сжимавшейся в яркую, сочащуюся светом звезду; рядом набирали высоту другие блюдца, а за ними гнались, обстреливая, ракетные истребители. Наконец мы единым строем пролетели в прогалину, и небеса сошлись.