В новом небе, звездном небе, очередным китайским фонариком горел желтый Сатурн с кольцами и всем прочим, а поодаль висел внушительный шарик дымчато-красной планеты, по-видимому, Титан. Я сказал:
— Кольца…
Вейяд глянул вверх, на Сатурн, и ответил:
— Когда Души из Бездны Времен сотворили на Марсе людей, а затем пригодные для нас миры, они воссоздали и кольца Сатурна — по своим соображениям.
Души. Сотворили людей. По своим соображениям. Мифические боги? Я обнаружил, что сомневаюсь. И, сомневаясь, просто спросил.
Род человеческий, ответил Вейяд, зачинался в грезах — и сам витал в облаках, пока не построил машины, тоже не чуждые игре воображения. Люди с машинами грез улизнули с Земли и со временем узнали, где явь, а где нет. Адски самонадеянные, кичась сознанием своей власти, они отправились покорять большую вселенную и были разгромлены в пух и прах, лишь жалкая кучка уцелевших, точно побитые псы, приковыляла домой.
Домой, где они превратились в блеклых, бесполых Бессмертных и с перепугу навсегда зареклись от опасных затей, не страшась одного — жить вечно. Почти вечно. Кто-то умирал по ошибке, кто-то от скуки, кто-то погружался в сон, чтобы не проснуться, а двигатели Земли между тем сбавляли обороты, грозя заглохнуть, и солнце судорожно моргало, требуя дозаправки.
Пока мы снижались, пронизывая бурлящие гряды туч над мглисто-красным Титаном, меня захлестнули воспоминания о собственном, настоящем Титане: там я впервые посадил прототип «Бентодина» и… Ага. Настоящем? Если титанид не врет, передо мной не менее настоящий Титан, преображенный, с позволения сказать, Душами-с-Марса. Терраформирование? Маловероятно. И все же…
Кам-Рен Вейяд сказал:
— Когда наши агенты среди зейян донесли, будто на Венере обнаружен Челомат, удивление титанидов не знало границ. Челомат и Греза… Нас не убедили даже переданные изображения. А как вы попали сюда, мистер Зед?
Я рассказал о ничейном корабле в атмосфере Урана и о загадочной гипердвери.
— Ваше добро? Вроде лаза между Юпитером и Сатурном?
Вейяд и Аруэ обменялись долгим взглядом, и Вейяд сказал:
— Нет, не наше. Мы пытались ее украсть.
Аруэ уныло добавила:
— Успешнее, чем рассчитывали.
Мы прорвали нижний облачный слой, и внизу в ржаво-рыжем свете раскинулась поверхность Титана, панорама, от которой ёкало в груди: горы и долы, холмы и равнины, и поля, и реки, и сверкание седых морей. Ничего общего с подлинным Титаном, таким холодным, таким мертвым… но все это было и на Титане в моей памяти, на Титане, похожем на живую планету больше, чем любой другой уголок Солнечной системы, кроме самой Земли.
Я всегда мечтал успеть на своем веку повидать иные миры, хоть один настоящий; я мечтал об этом сколько себя помню, мечтал так рьяно, что только это и удерживало меня в живых много лет спустя после того, как пробил мой час навеки сойти в могилу. Я трудился во имя дня, когда мы построим корабль, способный скользнуть через межзвездную пропасть к древней, мертвой планете земного типа, к планете, которая, сказали мне астрономы, обращается вокруг альфы Центавра, к дразнящей планете, расположенной, если верить приборам, в дальней дали, близ дельты Павлина.
Пока эскадрилья летающих блюдец молниеносно снижалась к большому городу из поблескивающего мрамора, к городу шпилей, куполов и ступенчатых пирамид, очень схожих с зейянскими, но более строгого абриса, Вейяд одолевал меня расспросами, сводившимися к одному: «Как вы стали первым Челоматом?».
Я призадумался и выдал упрощенную версию о непредвиденном побочном действии препаратов от радиации, а потом рассказал, как обнаружил затерянный на Гекторе звездолет огнелисов.
— Так значит, Челоматы отправились к звездам и с позором вернулись. Кто нас уделал, огненные лисы?
— Мы очень мало знаем о закате эры Челоматов. Бессмертные не потрудились запомнить, что произошло, и, следовательно, не передали потомкам. Но огнелисы, как вы их называете, ни при чем. Насколько я понимаю, они лишь слуги более могущественных господ, а произошло всего-навсего вот что: злосчастное человечество ненароком угодило под перекрестный огонь в войне Звездузы с Вертопрядами, о ком помимо имен известно только, что сражались они долго и по неведомым причинам. Галактика принадлежит им. Возможно, и вселенная за ее пределами тоже.
Говорят, гордыня пробуждает зависть богов.
Титаниды, опережавшие противников-зейян в сфере техники не только в космосе, но и на планете, провезли нас по своему стольному граду на чем-то вроде тягача с прицепом, но таком, который бесшумно проплыл по широким проспектам мимо толп шепчущихся зевак к одному из мраморных дворцов, паря примерно в метре над мостовой.
В ответ на мой вопрос Вейяд сознался, что титаниды не вправе гордиться этими технологиями: что-то найдено, что-то похищено.
— Мне давно следовало бы догадаться, — сказал он, — что эра Челоматов начиналась похоже. Хотя я полагал, что в столь древние времена наверняка…
— И все-таки, — вмешалась Аруэ, — из истории мы знаем, что война Звездузы с Вертопрядами вспыхнула намного раньше, чем на Земле зародилась первичная слизь.
Основное внимание здешнего народца сосредоточилось для разнообразия на мне, а не на прелестях Оддни. Меньше легкомыслия? Нет, в большем почете прошлое. А что же я, Первый Челомат, Дивный Мистер Зед? Насколько я понял Вейяда и Аруэ, в Риме двадцатого века примерно так принимали бы Иисуса, воскресшего ради торжественного шествия по улицам.
Вообразите в подобной толпе местных безбожников, которые, трепеща, ломают голову над тем, во что уверовать и в чем покаяться.
Место, куда нас привезли, напоминало огромный банкетный зал с такими громадными дверями, что, проходя в них, мы лишь слегка ссутулились, и с таким высоким потолком, что нам удалось выпрямиться в полный рост. Мебель титаниды сдвинули к стенам и середину пола слой за слоем устлали тонкими покрывалами размером с детское одеяльце, зато мягкими, достаточное же их количество в сборе обеспечивало вполне сносное место для отдыха.
Аруэ сказала:
— Полагаю, вы оба голодны? Хлебосольство зейянцев печально известно.
Я рассмеялся, Оддни тоже. Это удавалось ей лучше и лучше; все человеческое давалось ей легче день ото дня. А однообразная, пресная страстность, страстность-послушание… Невелика хитрость воображать, как славно жить с женщиной, покорной во всем, — пока не встретишь ту, которая знает, чего хочет, и поступает по своему усмотрению, и тогда выясняется, что в конечном счете именно это тебе и нужно.
Я начинал припоминать, какой была жизнь в дни оны.
Оказалось, обед — это большие плоские блюда с дымящимися ломтями жареного мяса (среднего между говядиной и курятиной и, пожалуй, слегка отдающего страусятиной, хотя я не пробовал ее так давно, что припоминал весьма смутно), щедро сдобренного чем-то пряным, острым, зеленым. Среди овощей попадались кругляши не крупнее стеклянного шарика (неправдоподобная помесь печеного картофеля с брюссельской капустой), застывшие в горячем прозрачном желе, которое на языке отчасти напоминало дешевый маргарин и чуть больше — «Кей-Уай», джонсон-и-джонсоновскую смазку для интима.
Я умял все без разбора, подчистую, и стал следить, как ест Оддни: чрезвычайно изящно, не торопясь, восторженно смакуя каждый новый вкус, каждое новое ощущение. Впервые в жизни живая? Трудно сказать. Трудно спросить. А сколько ей лет? Я мысленно вернулся к той ночи, когда ее в первый раз доставили к порогу моей спальни. Два года? Или чуть больше? Боже. Я представил себе, как она очнулась в инкубаторской вакуоли. Примерно так просыпаются в затопленном кровавой слизью гробу…
Каково ей было?
Почему я боюсь спросить? Я не раз становился свидетелем таких пробуждений; я знаю, на что это похоже; я наблюдал, как клоны ведут себя, впервые увидев свет. Наблюдал изумление, смятение, растерянность.
Думаю, если спросить, она расстроится. Боюсь, она вспомнит, как ее привели под дверь моей спальни для ритуального насилия и принудительного оргазма, вспомнит ужасную наездницу в своем сознании, мое блаженство — источник ее воли к жизни.
Оддни подняла на меня сияющие глаза, утерла тыльной стороной руки блестящие губы и улыбнулась.
— Меня всегда удивляло, — сказала она, — с каким нескрываемым удовольствием вы едите. Теперь я начинаю понимать.
После обеда нам принесли что-то вроде использованных малярных ведер и наполнили их, сливая туда целыми бутылями шипучку с мерзостным вкусом дешевого мускателя, разбавленного хинной водой; пока мы освежались этим пойлом, титаниды установили проектор, и тот вытолкнул в воздух перед нами куб туманного света, заполненный объемными изображениями.
— На обратном пути с Юпитера, — сказал Вейяд, — я вкратце изложил вам общий исторический очерк, охватив миллиарды лет, разделяющие ваше и наше время.
— На обратном пути с Юпитера, — сказал Вейяд, — я вкратце изложил вам общий исторический очерк, охватив миллиарды лет, разделяющие ваше и наше время.
— Сколько миллиардов?
Он пожал плечами.
— Мы просто не знаем. Возможно, три? Бессмертные что-то намудрили с солнцем: у них оно очень долго не гасло, и геохимический цикл Земли не прерывался.
— Фактические данные уничтожены, — сказала Оддни.
— Да, — подтвердила Аруэ. В глазах маленькой женщины читалось откровенное любопытство, вопрос, явно сродни моему: каково быть таким созданием? Но женский интерес лежал, несомненно, в иной плоскости, нежели мужской.
В кубе света соткалась тонкая девичья фигурка; заметно было, что ее обладательница чрезвычайно юна, почти дитя. Стройная, бледная, безгрудая, с паклей коротких волосиков на голове и между ног. Пожалуй, миловидная, но и только. Вейяд сказал:
— Вот во что превратили себя Бессмертные вскоре по окончании эры Челоматов. Все, что мы знаем, известно благодаря крохам древнего искусства, найденным на Венере и земной Луне среди наиболее поздних руин, оставшихся после Бессмертных.
Я спросил:
— А что на самой Земле?
— Ничего. В какой-то момент ее сожгли дотла. Моря выкипели, кора растопилась в лаву. За минувшие с тех пор двести миллионов лет планета остыла, однако… Камень и соленая вода, атмосфера в основном из азота и углекислого газа. Если бы солнце пекло по-прежнему, туда никому не было бы ходу.
Оддни спросила:
— Все Бессмертные были женщинами?
Ответила Аруэ:
— Нет. Они нарочно лишили себя пола; женский облик — иллюзия из-за отсутствия противоположного — мужественности. Если у них и оставалось что-то внутри или сохранялись механизмы сексуальной активности, нам об этом неизвестно.
Вейяд:
— Для нас эти люди даже не герои легенд. Мы узнали о них совсем недавно, при археологическом исследовании внешних планет.
Участь шумеров или Мелуххи: забыты историей, возрождены наукой.
— Нет, мы узнали лишь вот что…
Куб мгновенно заменил девушку одним из предполагаемых калданов, подобием безобразной головы, взгромоздившейся на спину исполинскому крабу.
Я сказал:
— На Уране, на борту найденного звездолета, мы видели изображение подобной твари, окруженной вашими соплеменниками с копьями. Кажется, она была чуть выше вас.
Он кивнул:
— Примерно в треть вашего роста.
Что я почувствовал бы, столкнувшись нос к носу с двадцатипятифутовым гуманоидом?
Аруэ сказала:
— Их-то мы и называем Душами на Марсе.
Оддни спросила:
— Почему «Душами»?
Женщина улыбнулась.
— Старые предания. Не более. В священных книгах говорится: Души на Марсе, зная, что в конце концов их роду суждено пресечься, создали расу-преемницу, дабы заселить сотворенные ими планеты вокруг Юпитера.
— Откуда же взялись эти Души?
Вейяд сказал:
— Судя по картине, которую удалось собрать по крупицам, они последние из Бессмертных.
— Что их так изменило?
— Вопрос к ним. Мы не знаем.
Я вздохнул:
— Они похожи на существ из одной выдуманной истории.
— Выдуманной в Эру Грез?
— Наверное, можно сказать и так.
Он нахмурился.
— Быть может, они знали эту историю. А мы…
Он заметно огорчился. Эти создания — боги. Творцы человечества. Наши творцы. И мысль о том, что все происходило вполне буднично…
Я сказал:
— Не исключено. Они до сих пор там, на Марсе?
Вейяд кивнул.
— Зейяне вышли на просторы космоса — по сути, из каприза — лишь несколько сотен лет назад. Наладили торговлю между четырьмя своими мирами, освоили пустую планету, обнаруженную около Сатурна, разослали исследовательские корабли на Марс, Землю и Венеру…
Оддни перебила:
— Это ничего не говорит нам ни о летательном аппарате с Урана, ни о гипердверях.
Вейяд сказал:
— Вскоре после войны за независимость Титана мы начали запускать на Марс автоматические зонды. Спутники для фотосъемки поверхности. Потом пилотируемые корабли. Они садились в отдаленных областях, в стороне от зоны, где пропадали звездолеты зейян.
— Корабли? Зачем?
— Мы понимали, что технические достижения таинственных обитателей Марса превосходят наши самые сумасбродные мечты. И желчно завидовали. — Он взмахом руки обвел город, весь свой мирок.
— Все, что вы здесь видите, все, что поднимает нас над зейянами, что препятствует им вернуться и вновь впрячь титанидов в ярмо, — это итог первой такой экспедиции.
— То есть была и вторая.
— Первая экспедиция выявила объект, который мы посчитали межзвездным транспортом, построенным в эру Бессмертных, одним из кораблей для полетов к ближним звездам — на разведку природных богатств. Кое-кто пошел дальше и предположил, что это, возможно, корабль Челомата…
Аруэ сказала:
— В любом случае нам хотелось его заполучить. Особенно, когда вторая экспедиция прислала шифрованный отчет о других неожиданных находках. Узнав о марсианских порталах запредельного перехода, мы… м-да.
Оддни попыталась уточнить:
— «Запредельный переход» — это путешествия во времени?
Опять пожатие плечами.
— Так мы думаем. Но точно не знаем. По мнению наших ученых, единственный способ превысить скорость света — двигаться еще и во времени.
Я возразил:
— Не совсем так, — и растолковал ему азы теории перемещения в конформных и вероятностных пространственно-временных матрицах.
— Значит, в начале эры Челоматов об этом уже знали? Это очень многое объяснило бы.
Казалось, он доволен.
Я признался:
— Только подозревали.
Аруэ сказала:
— Но тогда вы были первым Челоматом, мистер Зед.
— Я легенда или ископаемое?
Вейяд ответил:
— И то, и другое. Священные книги зейян величают вас Предтечей.
Я услышал, как охнула заинтригованная Оддни.
Аруэ сообщила:
— Первая экспедиция привезла на родину ваше трехмерное световое изображение, найденное в заброшенном марсианском городе. Потом я вам его покажу. Очень миленькое.
Да чтоб меня! Если я когда-нибудь доберусь домой, то-то будет обуза…
Позже мы с Оддни разлеглись на титанийских одеялах, наконец-то вновь одни в мглисто-красном подобии вечерних сумерек, рассеиваемых Сатурном: солнце давно зашло, а окольцованный шар знай висел в небе, будто измалеванный желтой краской. Понятия не имею, как им удалось добиться такого эффекта.
Оддни полулежала, опираясь на локоть, вытянув ногу, согнув в колене другую; лицо заливал румянец недавно выплеснутой страсти, взгляд был одушевлен. В ней явственно проглядывала личность, разительно не похожая на невозмутимую девицу из пробирки, лишь изредка оживляемую Ильвиной мертвой волей.
Когда я начал так думать про Ильву? И когда дубль-тело превратилось в иное существо? Оддни улыбнулась и сказала:
— Мне нравится, когда вы так на меня смотрите.
Я слегка устыдился, но…
— Как — так?
— Смотрите мне в лицо и видите меня. — Она рассмеялась. — Мистер Зед, я не обижаюсь, когда вы смотрите на меня по-другому. Или не в лицо.
Я знал: ее поза почти наверняка перенята у Ильвы, выявлена посредством проб и ошибок и добавлена к фильтру правил машины. Или, возможно, это воспоминание из погубленной жизни мертвой женщины. «Сделай то-то, и он почувствует то-то». Интересно, мужу Ильвы тоже нравилось, когда она так лежала?..
— Было проще, пока ты оставалась… — начал я и прикусил язык, чтобы не сболтнуть: вещью. Даже в ту пору у Оддни, вероятно, были свои чувства.
Кого там изумляло в мужчинах именно это?.. Однажды в чудесный вечер — с начала нашей связи минуло две или три недели — мы с Сарой лежали, сплетясь потными телами, лежали в темноте и беседовали о нас прежних, о былом, о давнишних знакомых. К сорока годам успеваешь накопить изрядно прошлого.
Наудивлявшись, отчего бывший муж так свински с ней обращался, Сара взглянула на меня (глаза, влажные плывучие блики, едва заметны в ночи) и произнесла: «Ты, кажется, настоящий, Алан. Настоящий, да? Я хочу сказать, по-настоящему настоящий…».
Здесь и сейчас от Оддни я услышал:
— Не переживайте, мистер Зед.
Мне вдруг захотелось, чтобы она звала меня подлинным именем, но… нет. Я давно уже не Алан. Перебьюсь. Буду Зед. Мистер Зед, последний человек, первый Челомат…
Она потянулась:
— Я не в обиде, что меня создали из ничего, только чтобы служить вам, дарить радость. Теперешний антракт…
— Это непременно должен быть антракт?
Всего на миг в ее чертах проступило легкое отчуждение.
— То, что с нами случилось, не изменило моей природы ускоренно живущего клона. Если мне не удастся вернуться к Ильве, то, когда я умру — лет через пять, — она даже не вспомнит меня; и все, чем я была, безвозвратно исчезнет.