Ее пылающее гневом лицо начало медленно терять боевую окраску, она опустила голову и даже помяла в ладонях передник..
– Что случилось? – спросил Максим.
Она ответила с великой неохотой:
– Мы тут обсуждали появление этого… ну, жертвоприносителя. Это же какая дикость! У нас что, Средневековье?
Он ответил мирно:
– В какой-то мере да. У вас на цепочке что, фигурка из гороскопа?
Ее рука взметнулась к груди, там на тонкой цепочке тревожно заколыхалась крохотная фигурка сказочного животного, попытавшегося сбежать от грозного босса.
– Да, – ответила она послушно, – это Козерог. Но это не суеверие, а просто украшение…
– И смарагд в колечке, – добавил он, – защищает от дурного глаза. Дикое суеверие, кстати. Церковь против этого борется. Если уж всю правду, то именно церковь первой взялась масштабно вытаскивать человечество из тьмы и дикости. Причем все человечество, а не какой-то свой народ. Запретила человеческие жертвоприношения, запрещала войны и кровавые турниры, отлучала самых воинственных от церкви, запрещала луки и арбалеты, проповедовала доброту, строила при монастырях школы, где учили народ грамоте…
По ее лицу было видно, что контрдоводов у нее море и два океана в придачу, но вдруг шеф возьмет и уволит, потому лучше молчать в тряпочку, зато Френсис сказал с неудовольствием:
– Шеф, мы это знаем. Аллуэтта говорит о другом…
– А дело в том, – сказал Максим, – что человечество нужно тащить из тьмы долго, очень долго. Церковь этим и занималась. Но сейчас наконец-то наблюдается расцвет взращенной в стенах монастырей науки и высоких технологий! Мы тоже тащим человека из тьмы, да еще и намного быстрее, чем церковь, чего церковь пока принять не может. Или не верит глазам своим.
Георгий сказал зло от своего стола:
– Значит, церковь должна отступить и не мешать.
Максим развел руками:
– Дорогой, где ты видишь мир из одних ученых?.. Некоторое время будем тащить человека вместе, потом церковь постепенно уйдет в прошлое, а мы потопаем дальше одни. А пока на лечение от сглаза, на приворотные зелья и амулеты люди тратят по семнадцать миллиардов долларов ежедневно… до тех пор и для церкви найдется работа.
Френсис охнул в недоверии:
– Неужели… семнадцать миллиардов?
– Загляни в инет, – посоветовал Максим. – Посмотри, сколько стоят услуги ведьм, колдунов и прочих экстрасенсов. И как часто к ним обращаются. Мы все еще в Средневековье, дружище!.. А что с церковью трения… так это норм. Придет время, ототрем ее от процесса. В сингулярности – точно мы будем, она – нет.
Аллуэтта некоторое время кипела, рвалась возражать, дети и женщины живут больше эмоциями, но то ли не отыскала убийственных доводов, то ли не решилась раздражать, гордо вскинула голову и ушла вытирать несуществующую пыль со столов, ровная и уже холодная, как айсберг.
Священник пробыл перед монитором недолго, босса сообща завалили, и пати распалась, а девяностолевельному уже неинтересно в сольном каче. Осада только через трое суток, новые пати для рейдов на боссов тоже начнут собирать не раньше, чем все закончат работу и после ужина сядут к мониторам.
Все как-то сразу заметили, что он отодвинулся от стола, размял плечи и поднялся.
– Сейчас проповедь закатит, – сказал Георгий.
– Или кадилом по колбам шарахнет, – ответил Джордж. – Я его тогда самого…
Священник величаво огляделся, перекрестился, отчего громадный крест на груди передвинулся с одной стороны на другою, и нехотя вернулся на место.
Все наблюдали, как огляделся, кого бы просветить насчет направляющей роли партии и церкви, заметил прилежно рассматривающего что-то мелкое на матовом стекле Евгена, направился уверенно и важно к нему, явно заблудшему чаду, они же все заблудшие, только церковь безупречна, потому и ведет это стадо к свету, а эти дураки еще и упираются, о каком-то прогрессе и знании говорят, когда апостолы четко сказали: никакие знания человеку не нужны, а только вера и ничего, кроме веры.
Максим поглядывал искоса вслед священнику, очень не хотелось бы, чтобы этот вчерашний день вмешивался и вообще путался под ногами, но тот прошел мимо скрюченного над микроскопом нейрофизиолога и отправился к кофейному аппарату, перекрестил его и велел сварить ему крепкий кофе.
Максим перевел дыхание: не стоит позволять мешать Евгену, тот уже несколько месяцев работает с поведенческими реакциями муравьев, у тех в мозгу всего один ганглий, редко у какого два, и Евген обещал одним махом решить загадку их сложного общества, когда у муравьев по ганглию, а сообща создают то, что не всякий дворник сумеет, а еще и перепрограммировать этот ганглий, чтобы работал, как пять, а лучше – дюжина.
Это намного легче, уверял он, чем разобраться в ста миллиардах ганглий в человеческом мозгу, из которых почти все ни хрена не делают, а есть просят.
Ревнивее всего к нему присматривается Френсис: хитрый хохол выбрал, по его мнению, более легкий путь, вдруг да в самом деле обгонит, способ многообещающий.
Оглянувшись на священника, он подошел к Евгену, сказал самым доброжелательным голосом умудренного жизненным и научным опытом товарища:
– Кончал бы возиться с этими тараканами! Лучше бы помог моим мышам сделать контрольные замеры после внутривенных вливаний.
– Сам ты таракан, – сообщил Евген, – а это муравьи!
– А что, – изумился Френсис, – есть разница? На физиологическом уровне?
– На физиологическом и у тебя нет, – пояснил Евген добросовестно, не замечая иронии, – а вот на социальном… Муравьи, к примеру, разумны, а вот ты и тараканы, увы-увы…
Френсис изумился:
– Это с чего вдруг твои мураши?
– На мой взгляд, – терпеливо пояснил Евген и даже постучал костяшками по столу, глядя на Френсиса очень выразительно и весьма намекающе, – единственное различие между разумным и неразумным – это война и взаимоистребление. Ни одно животное не убивает себе подобного! Только люди и муравьи.
Священник, который так хочет величаться ником самого отца Дитриха, подошел с чашкой в руке, прислушался и сказал Френсису с мягкой строгостью:
– Чадо Френсис, вы не политкорректны! А церковь, придумавшая политкорректность и вдалбливавшая ее в головы верующих, этого не одобряет.
Френсис изумился:
– В чем? Это же строго научные данные.
– В науке нужно выделять только факты, – сказал священник наставительно, – которые учат милосердию, терпимости, толерантности и мультикультурности. Например, в муравейниках, как я слышал, живут всякие мелкие жучки, которых муравьи не обижают и даже подкармливают…
– Как и мы домашних собачек, – сказал Френсис, – кошечек и прочих попугайчиков. Но при чем тут…
– При том, – мягко, но настойчиво прервал отец Дитрих. – Мы должны выпячивать факты добра и милосердия и замалчивать факты зла и несправедливости. Наука должна быть социально ориентированной! Этому учит церковь, это путь ко всеобщему очищению и покаянию.
Евген поддержал от своего места с восторгом:
– Все верно сказал товарищ священник!.. Наука должна быть социально ориентированной. Обязана. Зачем нам наука, что не идет навстречу церкви и трудящимся?.. Простой человек, налогоплательщик, на котором стоит вся наша демократическая система, понимает, что есть наша наука, а есть не наша. Наша – это которая придумывает, как получить урожай на полях и огородах выше, чем деланье не нужных народу айфонов и айпадов. Это не наша вбухивает миллиарды долларов на не нужные народу телескопы на каких-то там орбитах, а еще строит коллайдеры, из-за которых черные дыры одна за другой… Нет чтобы еще один храм Василия Блаженного или Христа Спасителя… Кстати, он нас спас от Наполеона или от Мамая?
Священник выслушал, повернулся к Френсису и сказал наставительно:
– Видите? Чадо Евген хоть и младший научный сотрудник, но понимает все как старший! Точно заслуживает прибавку к жалованью и продвижение по служебной лестнице. Только не от Наполеона спас, а в честь победы над Наполеоном этот храм воздвигнули!
Он вперил взыскующий взор в Максима, тот дернулся: как-то трудно отделаться от ощущения, что священник не то прикалывается, не то троллит, ну как можно всерьез нести такую чушь, неужели мы в самом деле проходим очередной этап Средневековья, куда от реалий денешься…
– У нас, – сказал он, видя, что все взгляды скрестились на нем, – нет служебной лестницы!
– Тогда по научной, – уточнил священник. – В науке тоже нужно двигать нужных обществу товарищей.
Френсис добавил шепотом:
– А не всяких там шибко умных.
Священник покосился в его сторону с подозрением ответственного и поставленного самим Господом человека.
– Чадо, вы что-то сказали?
– Да, – воскликнул Френсис с восторгом, – я все понял, как только вы сумели выразить все мудро и емко, просто афористично! Наука существует на отчисления с налогов, потому должна и служить народу и даже людям!.. А что простому демократичному человеку и его огороду дают эти коллайдеры?..
– Вот-вот, – сказал священник авторитетно и, гранитно развернувшись, словно статуя на колесиках, двинулся к выходу. – До завтра! Хотя, может быть, и пропущу по великой занятости пару деньков или недель…
Френсис сказал шепотом ему вслед:
– Не пойму, прикалывается или всерьез?
– Тоже ломаю голову, – признался Максим. – А великая занятость его на ближайшие дни обеспечена. Альянс Серых Рыцарей объявил войну альянсу Северному.
Евген вздохнул.
– Никакого прикола. Вообще-то, очень положительный товарищ, я заглянул в его досье. Не пьет, не курит, не замечен, не привлекался, морально устойчив, жену не бьет, даже собаку не обижает, с соседями здоровается, в ванной не дрочит… С таким можно в разведку: не предаст, не бросит, прикроет огнем, а раненого вытащит, ибо так принято и так положено. Разве не такие должны рулить и даже править?
Френсис сказал нерешительно:
– Ну, вообще-то, как бы да… Но, я слышал, что рулить должны подонки. Или мерзавцы.
– А кто лучше?
– Ты хотел спросить, кто хуже?
– Ну да, кто хуже, чтоб лучше? Шеф, а вы как думаете?
Максим огрызнулся:
– Ну, у тебя и вопросы!.. Чего это я буду о политике думать? Давай я тебе расскажу лучше, как умножать два на два?
– Это и без тебя знаю, – ответил Френсис с самым независимым видом. – Если, конечно, отыщу калькулятор.
– Тогда иди и делай, ты еще вчерашние результаты не положил мне на стол!
Френсис исчез с подчеркнуто испуганным видом. Максим покосился на Аллуэтту, та разносит кофе, у каждого стола останавливается, что-то спрашивает, вон Евген даже мышь вытащил из бокса и, держа за хвост, рассказывает ей что-то горячо, тыкая пальцем в толстое мышье пузцо.
Аллуэтта подставила ладони, Евген осторожно опустил туда подопытную. Его голова почти касается Аллуэттиной. Максим ощутил непонятное неудовольствие, отвернулся к микроскопу.
Чем-то доставшимся от диких предков ощутил приближение Френсиса, хотя тот не сопел, не хрюкал, не топал и не распространял дурные запахи. Во всяком случае, Максим ничего не слышал, но зачуял и повернулся навстречу, уже злой и взъерошенный.
– Ну чего тебе, инсургент?
Френсис сказал испуганно:
– Ничего, шеф, ничего личного, все по делу. Не помешал бы микроскопик…
– У тебя же два!
Френсис поморщился.
– У моих разрешающая способность всего двухтысячекратная, а больше и не выжать из оптических.
– А ты что, на электронный замахнулся?
Френсис поморщился.
– Кому нужно это старье?.. Мне бы сканирующе зондовый… А лучше зондово-агельнотентриновый…
– Ого, – сказал Максим. – А тебе он остро нужен?
Френсис сказал тихо:
– Не так уж и остро, но через полгода нужен будет позарез! А просить нужно сейчас. Особенно пока Аллуэтта еще здесь. Уйдет – ни хрена не получим.
Максим осторожно повернул голову, но увидел, что Аллуэтта смотрит в его сторону, и торопливо перевел взгляд дальше, царственно обозревая пространство, сказал громко:
– Если зондово-тентриновый, то можно поставить вот там… или вон там… Места хватает, хотя это здоровенная установка, похожа на поставленный на попа танк.
– На какого попа? – спросил Френсис. – Отца Дитриха?
– Да какой из него отец Дитрих, – сказал Максим сварливо. – Тот был худой, насколько я помню.
– В мечтах мы все худые, – ответил Френсис. – Я видел твоего аватара!.. Какие перья, какой голос!.. Про два меча вообще молчу. Ты чего так напрягся? Аллуэтта?
Максим поморщился.
– Не напоминай мне об этой дурехе.
– От умных женщин, – сказал Френсис, – уходят к настоящим. Твоя Аллуэтта – настоящая, чего ты нос воротишь? Из-за того, что богатая?..
– Эта дура, – переспросил Максим в диком изумлении, – настоящая?
Френсис воззрился на него с покровительственным интересом.
– А ты думал? Что такое настоящая?.. Женщина в первую очередь должна быть любящей и преданной. Потом – все остальное. А у твоей Аллуэтты…
– Она не моя!
– Ничего, – утешил Френсис злорадно, – будет. У нее и то, что в первую очередь, и что во вторую, и что в третью!.. У нее все есть!.. А еще и то, чего у других нет. Да из-за таких женщин войны начинались!..
– Дикие были, – сказал Максим с отвращением. – Мы в сингулярность идем или куда?
– Лучше идти с женщинами, – сказал Френсис мечтательно. – Хоть в сингулярность, хоть в засингулярность…
Георгий запустил в ящичек пару белых мышек, поискал взглядом Аллуэтту, но то ли пожалел, то же решил, что испугается и выпустит по дороге, понес сам, посвистывая и что-то намурликивая бодрое.
Френсис проводил его взглядом, не выпуская из поля зрения и Аллуэтту, сказал философски:
– Ученый может сыграть роль жиголо… А почему бы и нет, если после рюмки алкоголя жаждется приколоться? А женщины… ну, на то они и женщины, чтобы не увидеть разницы.
Максим сказал нервно:
– Но конфа закончена, мы в работе. Шуточки за бортом!
– Это для тебя, – протянул Френсис, – но вот кто-то жаждет продлить.
Он говорил достаточно громко, Джордж сдвинул наушники и уточнил зловещим голосом:
– А некто вообще не считает это шуточкой.
Френсис проговорил трагическим голосом:
– Неужели нашего шефа заставят жениться на дочери мультимиллиардера?
– И мы потеряем ученого, – подхватил Джордж. – Какой светильник разума погас! Какое сердце биться перестало!
Максим прикрикнул:
– Но-но, сердце еще бьется. И светильник вы пока не загасили, морды злорадные, хоть и стараетесь… Все за работу!.. Порадуем нашего священника данными о божественном вмешательстве в эволюцию.
Джордж полюбопытствовал:
– А какими-такими данными?
– Любыми, – отрезал Максим. – Научное мышление зародилось в монастырях, так что вся наука – порождение церкви. И все, что сделаем, во славу церкви. А если она, дура, этого не понимает, то и хрен с нею! Дети обязаны идти дальше родителей.
– Вот мы и пойдем, – сказал Френсис бодро, – а церковь как хочет.
Глава 13
Аллуэтта уже поняла, что в научно-исследовательском центре около сотни лабораторий, но ввиду получения установки ККК-3С лабораторию Максима поспешно расширили, убрав перегородки между несколькими отдельными соседними кабинетами. Туда же попал один из находившихся на этаже залов.
Кабинет директора на том же этаже, что хорошо и плохо, как посмотреть, но это Аллуэтте объяснять не пришлось, взрослые тоже не любят оказываться под наблюдением и всегда лишней опекой других взрослых.
Под левой стеной теперь установили сотни клеток, которые и клетками не поворачивается язык назвать, там в роскоши и самых идеальных условиях живут лабораторные мыши. Остальные, их совсем немного, посаженные на диету или уже с введенными вирусами, расположены на расстоянии, чтобы не тревожили своим жалобным писком пока еще не затронутых опытами сородичей.
Теперь это ее задача – ухаживать за ними, кормить, чистить клетки. Правда, испугаться не успела, добрый Джордж, видя ее ужас, все же объяснил, что все идет само собой, нужно только ввести команду, это делает экспериментатор на своем лабораторном столе-экране на всю столешницу.
А мышки такие беленькие, милые и чистенькие, что привычный женский ужас при виде мышей лишь коснулся слегка и тут же испарился.
Она потихоньку подошла к Френсису и, дождавшись, когда тот c усилием оторвал взгляд от монитора и потер кулаками уставшие глаза, проворковала сладеньким голоском:
– Френсис…
Он повернул голову, заулыбался.
– Alouette, little Alouette,
Alouette, play the game with me!..
Она сказала с достоинством:
– Бессовестный!.. Ни в какие гаммы с тобой играть не буду, и пальчик свой никуда не положу. Скажи лучше, что сейчас Максим делает?
Френсис ответил вопросом на вопрос:
– А почему тебя так вдруг заинтересовало?
– Да он второй день, – объяснила она, – темный, как грозовая туча. Даже Анечка от него шарахается.
– Вообще-то, он работает, – сказал Френсис. – Понимаешь, это такое странное занятие. Не совсем как бы танцы в ночном клубе…
– Френсис, – сказала она с укором. – Хоть ты не доставай этими ночными клубами!
– Извини, – ответил он. – Понимаешь, трудно удержаться, когда видишь эксплуататоршу у своего стола с половой тряпкой в руках. Извини, это само рвется изнутри некое пролетарское, хотя никто из моих предков пролетарием не был, а все равно пролетарий живет в каждом!..
– Френсис…
– Что он делает? – повторил он. – Ну как бы тебе подоступнее… Редактирует геном.
– А что это?
– Да так, – ответил он и чарующе улыбнулся. – Не важно. Скажу по секрету, от мышей уже перешел к людям, что тоже в некотором роде мыши, только покрупнее. Хотя разрешения еще не получил, но заявка уже отправлена. Он создает нужную часть генома человека… это как взять страницу учебника и заменить там все буквы, но сделать это чрезвычайно аккуратно. Понимаешь? Без опечаток и затертых мест, как бывает в книге, а уж в геноме и подавно…