Она в деле.
Я легко ее поцеловал, едва не задохнувшись от желания прижать ее к себе прямо сейчас.
– Удачи, – снова прошептала Тэйт, посмотрев на меня теплым взглядом, и пошла обратно к толпе.
– Тэйт? – позвал я, еще даже не сев в машину.
Она повернулась, подняв брови, и засунула руки в карман толстовки.
– Ты со мной, детка, – сказал я ей. – Садись.
И, не дожидаясь ее реакции, я опустился на сиденье и открыл пассажирскую дверь изнутри.
* * *После заезда, который я выиграл, я отказался ехать на традиционное сборище у костра и утащил Тэйт с собой. Я никогда еще так не спешил вернуться домой.
Думаю, почти все присутствующие на гонке догадались, чем мы собираемся заняться. Сразу же после того, как я пересек финишную черту, я за две гребаные секунды отстегнул оба ремня безопасности – свой и Тэйт – и, усадив ее к себе на колени, поцеловал.
На Петле пульс у меня зашкаливал. Я ощущал прилив адреналина, чувствуя возбуждение от того, что Тэйт сидит рядом со мной.
Гонки всегда приносили мне удовольствие, но, когда отец стал выжимать из меня все деньги, моя страсть к ним угасла. Последнее время я гонялся только ради того, чтобы заработать, но именно сегодня Тэйт все изменила.
Мне даже было трудно смотреть на дорогу. Ее тихие возгласы в поворотах действовали на меня как наркотик.
Наконец-то я снова почувствовал страсть к гонкам и больше никогда не хотел приезжать на Петлю без Тэйт.
Мы ехали домой, и вдруг она заговорила:
– Джаред? Куда ты уезжаешь по выходным?
По выходным.
Я сузил глаза. Вихрь спутанных мыслей пронесся у меня в голове, но я не мог ухватиться ни за одну из них. Внутри все рухнуло, и с каждым новым вдохом мне все сильнее хотелось выпрыгнуть из машины.
К отцу, в тюрьму. Я не мог сказать ей об этом.
Джекс в приемной семье, а его матери едва исполнилось восемнадцать, когда наш отец ее соблазнил. Да и моей матери тоже, если уж на то пошло. Что подумает Тэйт?
Избиения. Подвал. Мое предательство – то, как я сбежал, бросив Джекса.
Желчь подступила к горлу, и я едва мог проглотить, не говоря уже о том, чтобы рассказать эту омерзительную историю.
– За город, – ответил я коротко и просто.
– Но куда именно?
– Какая разница? – Моя резкость не была притворной. Я хотел закрыть эту тему.
Мое прошлое было постыдным и грязным, и никто, кроме Джекса, не знал о том, что произошло тем летом. И если бы я мог стереть это из его памяти, я бы так и поступил.
Крутанув руль вправо, я стукнулся днищем об асфальт, сворачивая на подъездную дорожку. Тэйт схватилась за ручку над окном, а я помчался к своему дому.
– Почему же Пайпер позволено знать, а мне – нет? – Она говорила с напором, словно защищаясь.
Она знала про Пайпер?
– Черт, Тэйт, – процедил я сквозь зубы и выпрыгнул из машины, краем глаза заметив, что машина матери стоит в открытом гараже. – Я не хочу об этом говорить.
Ни сегодня, ни когда-либо еще. Я даже не знал, с чего начать. Если она действительно хочет быть со мной, ей нужно перестать докапываться.
– Ты ни о чем не хочешь говорить! – крикнула Тэйт через капот машины, выскочив следом. – Что, по-твоему, будет дальше?
Дальше? Она может принять меня таким, какой я есть. Вот что может быть дальше.
– Чем я занимаюсь в свободное время – мое дело. Доверяй мне или нет.
– Доверять тебе?! – Тэйт наморщила брови, глядя на меня с возмущением. – Ты давным-давно потерял мое доверие. Но если сам попытаешься мне довериться, тогда мы, возможно, сможем снова стать друзьями.
Друзьями? Мы никогда больше не будем просто друзьями.
Угомони ее или оттолкни, сказал я себе.
– Мне кажется, мы уже перешли черту, Тэйт, – кисло усмехнулся я, – но если хочешь поиграть в эту игру, тогда ладно. Можем устраивать ночевки, только теперь без секса не обойдется.
Ее плечи распрямились, и она сделала резкий вдох, глядя на меня с болью и потрясением. Я, черт возьми, снова это сделал.
Почему я продолжал так поступать? Я мог просто обмануть ее ожидания и уйти.
Но нет. Меня переполняла злость, я искал ссоры.
Как бы там ни было, я увидел этот грустный взгляд в ее наполненных слезами голубых глазах, и мне захотелось схватить ее в объятия и расцеловать ее лицо, ее нос и губы, как будто этим я мог стереть все те ужасные вещи, которые сказал и сделал.
– Тэйт… – Я начал обходить машину, но она сделала несколько шагов в мою сторону и швырнула что-то прямо мне в грудь.
Я подхватил брошенный мне предмет, беспомощно глядя на то, как она бегом промчалась через наши дворы и влетела в свой дом.
Нет.
Я смотрел ей вслед – на теперь уже темное крыльцо и на закрытую входную дверь. Лишь через минуту или две я понял, что держу в руке какую-то бумагу.
Я опустил глаза, и во рту у меня пересохло, а сердце болезненно заколотилось в груди.
Это была фотография.
На ней был я.
Четырнадцатилетний.
Я был весь в синяках и кровоподтеках после своих каникул у отца. Тэйт нашла снимок на дне коробки, которую я держал под кроватью.
Она пришла ко мне сегодня не для того, чтобы поздравить с днем рождения.
Она что-то искала.
А я оттолкнул ее, не захотев говорить о том, что она и так уже знала.
Глава 29
Я пулей вылетел с подъездной дорожки и вдавил педаль газа в пол. До конца улицы, на край города, не освещенный светом фонарей.
Обычно вождение помогало мне очистить мысли, а теперь в голове была сумятица из-за Тэйт. Я не пытался убежать. Я хотел отсечь все это.
Она все равно не поняла бы и наверняка увидела бы меня в ином свете. Почему она не понимала, что все это не имеет никакого значения?
Наверное, мне нужно было вести себя помягче, но Тэйт продолжала лезть в то, что ее не касается.
Я вцепился в руль, принуждая себя жать на газ, чтобы не повернуть назад.
Я не мог вернуться. Она же захочет узнать все, а мне было стыдно за то, как я обошелся с братом, даже больше, чем за то, как поступал с Тэйт.
Разве она не понимала, что некоторые вещи лучше не ворошить?
– Иди. Помоги брату, – говорит отец слишком мягко.
У меня дрожат руки, я оборачиваюсь и смотрю на него.
Что происходит? – спрашиваю я себя.
– Не делай вид, будто у тебя есть выбор. – Он показывает на лестницу рукой, в которой держит бутылку.
Деревянные ступеньки скрипят под моими ногами, а тусклый свет внизу не помогает успокоиться.
Похоже, что жутковатый огонек горит в старой печи, но я чувствую, что чем ниже спускаюсь, тем холоднее воздух.
Где Джекс?
Я оглядываюсь на отца – он стоит в кухне, наверху лестницы. Ощущение, словно меня засасывает в черную дыру, становится сильнее.
Меня больше никто не увидит.
Но отец машет рукой, побуждая меня спускаться дальше.
Я не хочу идти. Мои голые ноги замерзли, и в них втыкаются щепки, торчащие из деревянных ступеней.
Но вдруг я останавливаюсь, и сердце подскакивает к самому горлу.
Я вижу Джекса.
Я вижу их.
А потом я вижу кровь.
Я поставил машину на парковке у заднего входа в парк Игл-Пойнт. Здесь два входа. Центральный, куда можно въезжать на автомобиле, и задний – для пешеходов и велосипедистов. Но у заднего входа есть стоянка, чтобы оставить машину и пойти в парк пешком. Я выбрал именно этот вход.
Тот, что ближе к пруду.
Я и сам не понял, как здесь оказался, но за рулем я порой отключал голову. Рано или поздно я все равно оказывался там, куда хотел попасть.
Иногда мой путь заканчивался в автомастерской Фэйрфакса, куда я приезжал повозиться со своей машиной. Порой я оказывался у Мэдока дома, где мы устраивали тусовку. А несколько раз – дома у какой-нибудь девчонки.
Но сегодня? Парк? Пруд?
Волоски у меня на руках встали дыбом, горло обожгла подступившая желчь. Я хотел быть здесь не больше, чем в тюрьме, куда поеду завтра.
Но я все равно направился в парк. Прошел через ворота, открытые даже ночью. Спустился по каменным ступеням к пруду, куда не приходил уже несколько лет.
Пруд был искусственным, зону вокруг него – берега, окружающие его скалы и ведущие к нему ступени выложили песчаником. От пруда к лесу, через который можно было выйти на смотровую площадку над рекой, вела дорожка из того же песчаника.
Это место было уединенным, необычным и особенным для нас с Тэйт. Мы устраивали здесь пикники, приходили сюда во время соседских свадеб и просто сидели здесь поздними вечерами, тайком сбежав из дома.
Последний раз, когда я был здесь, я в последний раз плакал.
– Тэйт? Иди сюда, милая, – зовет ее мистер Брандт, и мое сердце колотится в груди как отбойный молоток. Я жду не дождусь, когда увижу ее. Обниму ее.
И скажу то, что должен был сказать раньше. Что люблю ее.
В желудке урчит от голода, и я смотрю на свои руки, в которые въелась грязь. Нужно было помыться, прежде чем идти искать ее. Но я знаю, что Тэйт это неважно.
Спускаясь по каменным ступеням, я вижу, как она плюхается на одеяло и, оперевшись на руки, скрещивает ноги в лодыжках.
Она такая красивая. И она улыбается.
В голове мелькает мысль о Джексе, мышцы сводит от напряжения. Я должен кому-то рассказать.
Но сначала мне нужна Тэйт.
Я уже иду к ней, но тут я вижу свою мать и прячусь за валуном.
Меня охватывают злость и отвращение.
Почему она здесь? Я не хочу ее видеть.
Я звонил ей летом. Пытался попросить ее о помощи, но она просто бросила меня там.
Почему моя мать здесь, с ними?
Я пытаюсь дышать ровно, но горло сжимается, словно я сейчас расплачусь.
Тэйт – моя семья. Моя настоящая семья. Моя мать-алкоголичка не имеет никакого права быть здесь и проводить с ними время.
– Жду не дождусь, когда Джаред вернется, – говорит Тэйт. Я слышу улыбку в ее голосе и закрываю рот рукой, чтобы не разрыдаться.
Я хочу подойти к ней, но не могу сделать этот шаг при всех. Не хочу сталкиваться со своей матерью и не хочу, чтобы мистер Брандт видел меня таким. Грязным и побитым.
Мне просто хочется схватить Тэйт за руку и убежать с ней.
– Покажешь ему приемы карате, которые вы с Уиллом разучили за лето, – предлагает мистер Брандт, и я перестаю дышать. Рыдания, которые я удерживал в груди, превращаются в пламя ярости.
Уилл? Гири?
Я перевожу взгляд в сторону, словно в поиске объяснения, но не нахожу его.
Она что, все еще встречается с ним?
– Что ж, это здорово, что тебе было с кем общаться, когда Джаред уехал. – Мать открывает банку с колой. – И мне кажется, что расстояние в вашем случае полезно. Вы двое слишком сблизились в последнее время.
Моя мать улыбается Тэйт, мягко толкая ее в ногу. Тэйт отворачивается, в ее взгляде смущение.
– Ну… Мы же просто друзья, – Она морщит нос, и у меня перехватывает дыхание.
Я опускаюсь на землю за валуном, откидываюсь назад и опускаю голову.
Не сейчас. Не надо так со мной сейчас!
Я качаю головой, сжимаю кулаки, и грязь сходит с моих рук вместе с по́том, проступившим на ладонях.
– Ты хорошая девочка, Тэйт, – слышу я голос матери. – Я, похоже, не умею ладить с мальчишками.
– С девочками тоже непросто, Кэтрин, – вступает в беседу отец Тэйт, и я слышу, как он распаковывает припасы для пикника. – Джаред – хороший парень. У вас двоих все наладится.
– Лучше бы я родила девочку, – отвечает мать, и я закрываю уши руками.
Слишком много голосов. Моя голова словно в тисках, и я не могу освободиться.
В глазах жжет, и мне хочется закричать.
Я моргнул и посмотрел на ровную, сверкающую гладь воды. Я не бывал в этом парке больше трех лет. Когда мне было четырнадцать, я был уверен, что именно здесь я в первый раз поцелую Тэйт.
Но потом это место стало просто напоминанием о том, что я потерял. Или думал, что потерял.
В тот последний раз, когда я сюда пришел, я достиг той точки, после которой меня уже ничто не могло разочаровать. Я не мог больше слушать о том, что я не нужен.
Поэтому закрылся. Резко и бесповоротно.
В этом вся суть перемен.
Они могут быть постепенными. Медленными и почти незаметными глазу.
Или же внезапными, и ты даже не понимаешь, как ты мог быть другим.
Когда сердце черствеет – это не перекресток в твоей голове, на котором ты можешь выбрать, куда свернуть – налево или направо. Это когда дальше дороги нет, перед тобой обрыв, а ты продолжаешь давить на газ, в пропасть, не в силах остановить неизбежное, потому что на самом деле просто не хочешь останавливаться.
В падении есть свобода.
– Джаред, – раздался неуверенный голос за моей спиной.
Я резко выпрямился и обернулся.
Ох, черт возьми?
– Что ты здесь делаешь? – набросился я на мать.
А потом вспомнил, что, когда вернулся домой после гонки, видел ее машину в гараже. Я-то думал, что ее как обычно не будет все выходные.
Она стояла, обхватив себя руками, словно пытаясь согреться в ночной прохладе. На ней были джинсы, кардиган с длинными рукавами и высокие, до колен коричневые сапоги. Ее длинные, шоколадного цвета волосы до плеч – того же оттенка, что и мои, – были распущены.
С тех пор как мать находилась в завязке, она всегда выглядела прекрасно, и, как бы она меня ни бесила, я был рад, что похож на нее. Не думаю, что смог бы каждый день смотреть в зеркало и видеть глаза своего отца.
Повезло же Джексу.
– Входная дверь была открыта. – Она приблизилась, всматриваясь мне в лицо. Словно не знала, с какой стороны подступиться. – Я слышала, что произошло между вами с Тэйт.
Даже не надейся.
– Откуда ты, черт возьми, узнала, что я поехал сюда?
Мама едва заметно улыбнулась, приводя меня этим в замешательство.
– У меня есть способы.
Что же это за способы? Моя мать не настолько умна.
Она села рядом со мной, свесив ноги с небольшого утеса метрах в полутора над прудом.
– Ты не был здесь несколько лет. – Мать вела себя так, словно знала меня.
– Откуда ты знаешь?
– Я знаю больше, чем ты думаешь, – произнесла она, глядя на пруд. – Знаю, что у тебя сейчас проблемы.
– Ой, да брось. Не начинай вести себя как мамочка.
Я с силой оттолкнулся от земли и поднялся на ноги.
– Джаред, нет. – Она тоже поднялась и повернулась ко мне лицом. – Я ни о чем тебя не прошу, только выслушай меня сейчас. Пожалуйста. – Ее голос, дрожащий и непривычно серьезный, сбил меня с толку.
Я втянул щеки и спрятал кулаки в кармане толстовки.
– В прошлом году, после того как тебя арестовали, – начала она, – и после того как я вернулась из Хэйвуда, я попросила тебя выбрать одну вещь – одну мысль – на которой ты мог бы фокусироваться день за днем. То, что ты любишь, или то, что помогает тебе сохранять равновесие. Ты так и не сказал мне, что выбрал для себя, но потом тайком сделал еще одну татуировку. – Она дернула в мою сторону подбородком. – Фонарь. На бицепсе. Почему именно это?
– Не знаю, – соврал я.
– Знаешь. Так почему? – не унималась она.
– Мне понравилось, как он выглядит! – выкрикнул я, взорвавшись. – Так в чем дело?
Проклятье. Какого хрена?
Тэйт. Свет ассоциировался у меня с ней. Когда Тэйт уехала, я нуждался в ней.
Почему именно фонарь? Не знаю.
– В твой одиннадцатый день рождения я снова напилась, – произнесла мать медленным и ровным тоном. – Помнишь? Я была с друзьями и забыла о том, что мы должны пойти на ужин к Брандтам.
У меня было не много дней рождения, которые запомнились мне чем-то хорошим, поэтому нет, я не помнил.
– Я забыла, что у тебя день рождения, – продолжала она, и ее глаза наполнились слезами. – Я даже не приготовила для тебя торт.
Подумаешь, блин, удивила.
Но я ничего не сказал. Просто слушал, больше для того, чтобы понять, к чему она клонит.
– Я вернулась домой уже около десяти, а ты сидел на диване и ждал меня. Ты был дома весь вечер. Так и не пошел без меня на ужин.
Я. В темноте. Один. Злой. Голодный.
– Мам, хватит. Я не хочу…
– Я должна, – перебила она меня, плача. – Пожалуйста. Сначала ты был расстроен, я помню это, но потом высказал мне все, что думал. Заявил мне, что стыдишься меня и что у других детей мамы и папы получше. Я наорала на тебя и отослала в твою комнату.
Мэдмэн тихо скулит под дверью. Дождь бьет в стекла.
– Не помню.
– Хотела бы я, чтобы ты не помнил, Джаред. Но, к сожалению, твоя татуировка говорит об обратном. – Мама перестала плакать, но слезы все еще блестели у нее на щеках. – Минут через десять я вошла к тебе в комнату. Мне не хотелось показываться тебе на глаза, но я знала, что ты прав, и должна была извиниться. Я открыла дверь в твою комнату и увидела, что ты смотришь в окно и смеешься.
Она помолчала, погрузившись в раздумья, глядя перед собой невидящим взглядом.
– Тэйт, – наконец продолжила она, – стояла перед открытыми балконными дверями. В ее комнате было темно, горела только японская лампа-фонарь, которую вы с ее отцом сделали для нее заранее в качестве подарка на день рождения. – Мама слабо улыбнулась. – Она на полную громкость включила песню Fight For Your Right группы Beastie Boys и танцевала как безумная… для тебя. Она прыгала по комнате в ночной рубашке, сияя, точно маленькая звездочка. – Мама подняла глаза и посмотрела на меня. – Она пыталась тебя подбодрить.