С 1996 по 2005 год КНДР получила продовольственной гуманитарной помощи на $2,4 млрд, преимущественно из Соединенных Штатов. Но, принимая иностранные продукты, правительство категорически отказывалось пускать в страну самих иностранцев. Представителям благотворительных фондов не позволяли покидать пределы Пхеньяна и других тщательно «причесанных» мест. А если заграничные гости и выходили из своих офисов и отелей, то всех плохо одетых людей, которые могли попасться им на глаза, предварительно разгоняли. В школах и сиротских приютах иностранцам показывали только самых хорошо одетых и здоровых на вид детей. Правительство продолжало просить о помощи, но при этом скрывало тех, кто больше всех в ней нуждался. Сотрудникам благотворительных фондов, проживавшим в Пхеньяне, запрещали даже изучать корейский язык.
В 1997 году представителям нескольких иностранных организаций было разрешено посетить Чхонджин, но с еще большими ограничениями, чем те, что существовали в Пхеньяне. Сотрудница французского агентства по борьбе с голодом Action Contre la Faim писала в своем дневнике, что ей не разрешали покидать отель, расположенный недалеко от порта, якобы потому, что ее может сбить машина. Фонд очень быстро свернул свою деятельность, поскольку не было никакой уверенности в том, что помощь действительно попадет к нуждающимся. «Врачи без границ» также отозвали своих волонтеров из страны. Когда в чхонджинский порт приходили корабли с зерном, присланные ООН в рамках Всемирной продовольственной программы, военные забирали груз и увозили его в неизвестном направлении. Некоторое количество продуктов попадало в детские дома и сады, но большая часть оседала на военных складах или продавалась на черном рынке. Почти десять лет понадобилось представителям ООН, чтобы наладить внутри КНДР хоть какую-то систему мониторинга. К концу 1998 года худшее уже осталось позади, но, как считает госпожа Сон, скорее всего, это объяснялось не эффективными мерами по борьбе с голодом, а просто тем, что в стране поубавилось едоков: «Все, кто должен был умереть, к тому времени уже умерли».
Глава 10 Нужда — мать изобретательности
Импровизированная столовая в Чхонджине
Госпожа Сон не присутствовала на похоронах своего сына. Горе, голод и накопившееся за последние годы утомление взяли верх над ее разумом и телом. Она не могла заставить себя вернуться в лачугу, где умер Нам Ок. «Я бросила его умирать одного, я бросила его», — твердила она. Хи Сок отказывалась от еды и бродила по улицам, пока не упала.
Дочери отправились ее искать и нашли в бурьяне недалеко от дома, потерявшую сознание от голода и переохлаждения. Был конец марта, но по ночам температура опускалась достаточно низко, чтобы изголодавшийся человек мог замерзнуть насмерть. Увидев, во что превратилась их мать, женщины пришли в ужас. Густые, вьющиеся волосы, которыми госпожа Сон когда-то гордилась, теперь стали похожи на грязную паклю, вся одежда была перепачкана. В доме средней дочери Хи Сок раздели и выкупали, как ребенка. В свои 52 года она была так истощена, что весила немногим больше восьмилетнего сына Ок Хи. Женщины собрали денег и купили для матери мешок лапши. После пятнадцати дней нормального питания госпожа Сон достаточно пришла в себя, чтобы ясно вспомнить все, что с ней случилось, и вновь погрузиться в отчаяние от осознания невыносимой тяжести своих потерь.
Три смерти за три года: свекровь в 1996-м, Чан По в 1997-м и Нам Ок в 1998 году. Хи Сок потеряла все, в том числе и своего обожаемого вождя, которого она продолжала оплакивать так же, как мужа и сына.
В конце концов госпожа Сон набралась смелости вернуться домой, в хижину, которую воспринимала как место своего преступления: женщина считала себя единственной виновницей смерти своих родных. По пути Хи Сок смотрела на голые холмы и видела простые деревянные столбики, отмечавшие недавние захоронения. Зять госпожи Сон поставил такие же на могилах Чан По и Нам Ока.
Добравшись до хижины, Хи Сок обнаружила дверь приоткрытой. Уходя, она, за неимением замка, забила ее гвоздями, но, тем не менее, внутри кто-то явно побывал. Хозяйка осторожно заглянула в лачугу, чтобы убедиться, что сейчас там никого нет. Хижина была пуста. Ни одного человека. Ни одной вещи. Выщербленная алюминиевая кастрюля, в которой госпожа Сон готовила свое варево, дешевые металлические миски, из которых она ела, палочки, одеяло, в которое был завернут ее сын в момент смерти, — все пропало. Вор даже снял стекла с портретов Ким Ир Сена и Ким Чен Ира, оставив лишь сами портреты.
Госпожа Сон вышла из дома, не позаботившись закрыть за собой дверь. У нее больше нечего было отбирать, разве только жизнь, которая теперь мало что стоила. Хи Сок не могла понять, почему она до сих пор дышит. Женщине хотелось просто пойти куда глаза глядят, а потом свалиться в траву и умереть. Но вместо этого она затеяла новое предприятие.
Голод в КНДР имел один странный побочный эффект: когда катастрофа достигла своего апогея, а количество смертей исчислялось уже сотнями тысяч, в стране начал активно развиваться дух предпринимательства. Крушение социалистической системы распределения продовольствия дало возможность зародиться частному бизнесу. Ведь не могли же все ходить в горы, чтобы собирать листья и ягоды и выскребать сосновую кору. Людям нужно было где-то покупать продукты, и кто-то должен был их продавать. Гражданам КНДР требовались предприятия розничной торговли: рыбные, мясные, хлебные лавки, которые заполнили бы пустоту, возникшую после краха общественной системы распределения.
Вся предпринимательская деятельность сурово наказывалась по закону. Ким Чен Ир придерживался в этом отношении еще более жесткой политики, чем его отец. «В социалистической стране даже продовольственную проблему нужно решать по-социалистически. Предоставив людям самим добывать себе пропитание, мы получим общество эгоистов», — сказал он в декабре 1996 года. Это было одно из очень немногих выступлений вождя, в которых он признал наличие продовольственного кризиса. На рынке разрешалось продавать только овощи, выращенные в собственном огороде. Торговля рисом и другим зерном строжайше запрещалась: в глазах общества это было не только незаконно, но и аморально; такая деятельность наносила удар в самое сердце коммунистической идеологии. Любая частная коммерческая инициатива являлась «экономическим преступлением», которое каралось ссылкой в исправительный лагерь или, если выявлялись еще и факты коррупции, даже смертной казнью.
Однако людям было нечего терять: тем, кто отказывался принимать участие в нелегальной предпринимательской деятельности, грозила почти неизбежная смерть. Человеку, чтобы выжить, требуется хотя бы 500 ккал в день. Если питаться только тем, что можно собрать в лесу, вряд ли протянешь больше трех месяцев. Оказавшись лицом к лицу с перспективой голодной смерти, многочисленные предприниматели поневоле, такие как госпожа Сон, обретали невиданную ранее смелость.
После неудачи с торговлей рисом Хи Сок поняла, что ей придется ограничиться самым простым делом, не требующим дальних поездок и большого стартового капитала. Ее наиболее развитым, а точнее, единственным навыком, пригодным для рынка, было умение готовить. Но в условиях усугубляющегося недостатка дров приготовление пищи становилось все более и более трудной задачей. Близлежащие холмы полностью оголились, кромка леса отступала дальше и дальше, за пределы досягаемости.
Поразмыслив немного, госпожа Сон решила заняться изготовлением печенья. Чтобы испечь его в духовке, достаточно всего лишь десяти минут; на небольшой кучке дров можно приготовить четыре-пять противней. Печь печенье проще, чем хлеб, и оно прекрасно подходит для того, чтобы утолить голод в дороге.
Вскоре к предприятию госпожи Сон присоединилась Ён Хи, младшая дочь, которая недавно пережила развод. Ее брак просуществовал всего три месяца и распался из-за того, что муж оказался заядлым игроком. Заняв немного денег, Ён Хи купила металлолома и с помощью сварочного аппарата, найденного на заброшенном сталелитейном заводе, смастерила печь. Вернее, это был просто квадратный металлический ящик, разделенный на две части — нижнюю для угля и верхнюю для противней с печеньем. Противни Ён Хи тоже сделала сама. Госпожа Сон и ее дочь ходили по городским рынкам, поглядывая на других торговцев. У многих женщин возникла та же идея, что и у Хи Сок, и некоторое время она работала с одной из более опытных коллег, наблюдая и обучаясь. Госпожа Сон покупала у разных продавцов печенье на пробу, сравнивала вкусы, а потом пыталась воссоздать рецепт, который показался ей лучшим.
Первые опыты оказались неудачными. Печенье получалось совершенно не товарного вида, даже по весьма невысоким северокорейским стандартам. Госпожа Сон с дочерью ели бракованную продукцию, чтобы ингредиенты не пропадали зря. Наконец госпожа Сон поняла: в тесто нужно класть больше сахара и разрыхлителя. Потом стала добавлять еще и молоко. Они с Ён Хи резали тесто на кусочки пяти различных форм. Печенье получалось легким и не очень сладким — то, что надо для быстрого перекуса.
Первые опыты оказались неудачными. Печенье получалось совершенно не товарного вида, даже по весьма невысоким северокорейским стандартам. Госпожа Сон с дочерью ели бракованную продукцию, чтобы ингредиенты не пропадали зря. Наконец госпожа Сон поняла: в тесто нужно класть больше сахара и разрыхлителя. Потом стала добавлять еще и молоко. Они с Ён Хи резали тесто на кусочки пяти различных форм. Печенье получалось легким и не очень сладким — то, что надо для быстрого перекуса.
Госпожа Сон поднималась в пять утра и начинала печь. На рынке существовала жесткая конкуренция, поэтому печенье должно было быть свежим. Не имея ни тележки, ни хотя бы короба для товара, Хи Сок укладывала печенье в пластмассовый контейнер, заворачивала его в материю и несла на спине, как ребенка, пока не добиралась до главной улицы, где было много пешеходов и сравнительно мало конкурентов. Женщина ходила по рынкам и на площадь перед вокзалом. Держась за спину, которая не переставала болеть после железнодорожной катастрофы, Хи Сок с трудом опускалась на землю и сидела, скрестив ноги, держа печенье на коленях.
Она окликала прохожих с тем же энтузиазмом в голосе, с каким когда-то, будучи руководителем инминбана, призывала соседей сдавать вторсырье и собирать мусор во благо Родины.
— Покупайте печенье! — призывала она, будто пела корейскую народную песню.
Госпожа Сон оказалась прирожденной продавщицей. Ее приветливость притягивала людей: тот, кто хотел купить печенье, выбирал Хи Сок из десятка конкуренток. За 14 часов работы она получала примерно 100 вонов (50 американских центов) да вдобавок несколько мешочков с другими товарами, которые тоже принимались в качестве платы за печенье: это могли быть стручки красного перца, куски угля и т. п. Выручки как раз хватало на то, чтобы купить что-нибудь к ужину и запастись всем необходимым для следующей партии печенья. Усталая госпожа Сон плелась в свою лачугу, где засыпала, как убитая, чтобы через несколько часов проснуться и начать все сначала. Правда, теперь она ложилась спать уже не на голодный желудок.
Тысячи женщин средних лет занимались примерно тем же, что и госпожа Сон. Они стали индивидуальными предпринимателями. У них не было никаких мастерских или магазинов, они не решались устанавливать ларьки, которые заполонили всю Россию во времена перестройки. Они ничего не знали о бизнесе, кроме того, чему их учили: любая частная инициатива есть проявление эгоизма. Но в голоде и отчаянии приходилось заново изобретать рыночную экономику, которая заставляла забыть все то, что на протяжении стольких лет внушала людям официальная пропаганда. Северокорейцы узнали, насколько удобна и полезна меновая торговля: более крепкая молодежь могла ходить далеко в горы за дровами, до которых госпоже Сон было не добраться, и обменивать их на ее печенье. Если у вас имелась лестница, вы могли снимать медные провода (угрозы удара током больше не существовало) и получать за них еду. Если вы знали, как пробраться на заброшенную фабрику, вы могли разбирать станки, окна и полы, находя вещам новое применение.
Все, будь то противень для выпечки или тачка, приходилось делать самим, вручную, потому что практически все промышленные предприятия стояли. Женщины кроили одежду из обрезков холстины, расплавляли выброшенные куски резины и делали из нее грубые калоши. Из старых шин, деревянных дверей и проволоки получались приспособления для перевозки товаров на рынок.
Люди занимались самообразованием. Малограмотный шахтер находил книгу по восточной медицине и штудировал ее, чтобы научиться распознавать лекарственные травы, которые можно найти в окрестных горах. В конце концов он начинал разбираться в них не хуже любого врача, но при этом ему было легче их добывать, потому что он привык к большим физическим нагрузкам.
Врачи в свою очередь тоже искали альтернативные способы заработать денег. У них, как и у всех, не было лекарств, но они могли проводить несложные процедуры в больнице или на дому. Самой прибыльной разновидностью услуг считались аборты, которые формально разрешалось делать, только если имелись особые показания, но которые, тем не менее, были самой распространенной формой контроля рождаемости. Если женщина каким-то образом умудрялась забеременеть (вообще-то недоедание отрицательно сказывается как на сексуальном влечении, так и на репродуктивной способности), семья чаще всего решала избавиться от ребенка, которого не смогла бы прокормить. Когда Ок Хи несколько лет назад сопровождала на аборт подругу, за операцию брали 400 бонов (на эти деньги можно было купить 8 кг риса), но сейчас цена упала до стоимости ведра угля.
Доктор Ким Чи Ын, не будучи хирургом, не решалась проводить операции. Она выживала за счет своей авторучки, выписывая пациентам медицинские справки, освобождающие от работы. Прогулы в Северной Корее карались месячным заключением, несмотря на то что за свой труд люди давно не получали зарплаты. В таких условиях всем было необходимо свободное время, чтобы добывать пищу и топливо. Взамен люди давали доктору Ким что-нибудь из еды. Ей было противно выписывать фальшивые справки — это нарушало все клятвы, которые Чи Ын давала как врач и как гражданин, — но так она помогала выжить и своим пациентам, и себе самой.
Изобретательная мать Ми Ран затеяла еще одно дело, которое в эти страшные времена оказалось весьма выгодным. Благодаря связям своей старшей дочери, она раздобыла разрешение на содержание мельницы. В отличие от предприятий по изготовлению мороженого и тофу, которые потерпели крах, когда отключили свет, мельница не зависела от электричества, поскольку была ручной. Тхэ У, в прежние годы занимавшийся укреплением сводов шахт, построил для мельницы деревянный сарайчик. Чтобы покрыть его крышей, на помощь призвали соседей. Даже Чон Сан, который как раз приехал домой на каникулы, принял участие в строительстве. Когда мельница начала работать, люди потянулись к ней за много километров, навьюченные мешками. Чем брать готовую муку, дешевле было покупать нелущеную кукурузу, а потом уже на свое усмотрение решать, сколько зерна смолоть, добавить ли к нему стебли, листья, стержни и обертки початков, не подбросить ли туда опилок. Чтобы такой продукт можно было переварить, требовалось растереть его в порошок, поэтому мельницы оказались очень нужны людям.
Те, кто не мог найти ничего на продажу, продавали себя. Несмотря на то что Великий Вождь закрыл дома кисэн, полностью проституция не была искоренена. Она приняла форму тайных свиданий на дому, организованных с большими предосторожностями. Голод не только вернул на улицы представительниц древнейшей профессии, но и породил новый класс проституток — молодых замужних женщин, стремившихся любой ценой добыть пропитание своим детям. Часто эти несчастные не просили за свои услуги ничего, кроме мешочка лапши или нескольких сладких картофелин. Собирались они на площади перед главным вокзалом Чхонджина. Поскольку поездов приходилось ждать очень подолгу, здесь постоянно толклись сотни людей. Проститутки лавировали туда-сюда в толпе, словно среди гостей на оживленной вечеринке. Одеты они были неярко и скромно, потому что стражи порядка могли арестовать любую женщину, если на ней слишком короткая юбка, слишком открытая или обтягивающая блузка, джинсы или броские украшения. Для обозначения своего статуса проституткам приходилось ограничиваться мазком красной помады и призывными взглядами на проходящих мужчин.
Ок Хи жила прямо напротив вокзала, где работал ее муж. Встречаясь с этими женщинами, она всегда в смущении опускала глаза, подавляя желание разглядеть их получше. Однако одна из тех, кто бывал на площади постоянно, порой все-таки ловила взгляд Ок Хи и вроде бы даже слегка улыбалась ей при встрече. Она одевалась чуть лучше других, и вид у нее был более уверенный — так сказать, более профессиональный.
Однажды, выходя из своего дома, Ок Хи увидела эту женщину буквально в нескольких метрах от дверей подъезда, как будто та специально поджидала ее. «Послушай, сестренка, — без церемоний сказала проститутка, — мой брат только что приехал в город, и нам нужно найти тихое местечко, чтобы как следует поговорить. Может, пустишь нас в комнату ненадолго?»
Она кивком указала на мужчину, который стоял немного позади, переминаясь с ноги на ногу и глядя куда-то в сторону. Ок Хи покоробило при мысли о том, что эти двое будут заниматься сексом у нее дома, однако она сразу же почуяла выгоду и решила не упускать своего. Муж был на работе. Дети в школе. Проститутка заплатила ей 50 бонов за час. После этого она стала приходить к Ок Хи регулярно, и не только платила за комнату, но и приносила детям сладости.
Конечно, такой заработок был противозаконным — впрочем, как и многое, что делали люди в те дни. Оказание любых услуг за вознаграждение (будь то секс или починка велосипеда) являлось преступлением с точки зрения государства. Но это уже никого не волновало. Каждый крутился, как мог, чтобы выжить.