— Филипп, — позвал он.
Тот посмотрел на Джеймса.
— Я могу что-нибудь сделать?
Вице-президент покачал головой и пробормотал:
— Она... Просто ей плохо, ты же знаешь.
— Мне действительно жаль.
— Я знаю, — кивнул Филипп, затем повернулся и побрел (трудно было бы сказать: пошел) прочь. Он выглядел совершенно потерянным.
Джеймс неожиданно обрадовался, что Сэм ушел за цветами. Филипп был настолько поглощен своими мыслями, что вряд ли смог перейти через дорогу без риска попасть под колеса.
Он посмотрел, как его старый друг шел, затем подумал: «Что ж, если Филипп меня не поддерживает — тем лучше. Пусть он сделает то, что должен: отдаст Азерсу дневники. И пусть с Божьей помощью Азерс выжмет из них хоть что-нибудь». В отличие от Филиппа Джеймс будет бороться с ним. Если это потребуется, он будет бороться со всеми.
Глава 13
Когда Джеймс прошел через широкую прихожую Арнольда Татлуорта, то увидел впереди свет в столовой. Газовые светильники были прикручены. Мягкое мерцание свечей в канделябрах освещало комнату, наполняя ее золотистыми, чуть расплывавшимися тенями. Подходя к столовой, через проемы французских дверей он увидел несколько человек — мужчины, как и он сам, в белых галстуках и фраках, женщины в декольтированных вечерних нарядах собрались около огромного буфета темного дерева, на котором горели два гигантских, богато украшенных серебряных подсвечника с множеством уже оплавившихся и наполовину сгоревших свечей. Он немного опоздал.
— Вы как раз вовремя, — сказал Татлуорт, сам открыв перед ним дверь. — Мы все мечтали увидеть вас, старина.
Джеймс улыбнулся и окунулся в звуки приглушенной болтовни званого вечера, на который он шел, не испытывая особого трепета. Какой-то герцог или еще кто-то в этом роде прибыл в город, не имея ни малейшего представления о нуждах или денежных средствах университета и не проявив желания узнать о них и откликнуться на эти нужды. Джеймс также не знал, могли ли эти вопросы вызвать интерес у данной персоны. Несмотря на это, он был здесь, исследователь Африки, собственной персоной. Приезжий выразил желание встретиться с сэром Джеймсом Стокером в Кембридже. Джеймсу пришлось прийти на встречу, потому что тот оказался родственником одного из богатых покровителей и сам располагал солидным состоянием. «Знаменательно, — подумал Джеймс. — Противоборство денег и науки».
Действительно, он с трудом пришел в себя от потрясения после посещения Филиппа. Весь день он был страшно зол и совершенно не хотел есть, теперь же чувствовал, что желудок подвело. Если бы он встретил Найджела Азерса в течение этого дня, то ему пришлось бы приложить неимоверные усилия, чтобы не бросить тому в лицо перчатку.
Тем не менее Джеймс последовал в гостиную за Татлуортом, приняв его вежливое приглашение. То, что он издалека принял за большой буфет, на деле оказалось застекленным шкафом со спиртными напитками. Великолепно!
— Херес, Джеймс?
— Виски, если не возражаете, — ответил гость.
Все выглядело очень прилично.
Когда Стокер обернулся, чтобы осмотреть комнату, ему показалось, что земля ушла у него из-под ног, и в то же время он почувствовал себя пригвожденным к месту: как раз напротив него, по другую сторону стола, стоял епископ Суонсбриджский, собственной персоной. Одна рука его покоилась на спинке стула, в другой он держал бокал.
Джеймса захлестнула такая первобытная ярость, какой он сам от себя не ожидал. Как расплавленная лава, она вырвалась и поглотила его рассудок. Прежде чем осознал, что делает, Джеймс выпалил:
— Азерс, вы сукин сын...
Епископ обернулся, в комнате повисла напряженная тишина.
Несколько мучительных секунд все пребывали в замешательстве. Джеймс с пылающим лицом готов был швырнуть стакан с виски, который он сжимал в руке, в Азерса, а тот, в свою очередь, мечтал выхватить пистолет и застрелить его.
И вдруг, словно музыка, из-за двери прозвучало его имя:
— Джеймс.
Он повернул голову. Пол, который почти качался под его ногами перед этим, казалось, снова выровнялся. К нему направлялась Николь Уайлд. Ее шея, плечи и грудь были обнажены. Она, по-видимому, прекрасно могла провести вечер в присутствии Азерса (при условии отсутствия миссис Азерс). Или Татлуорта, или будущей миссис Татлуорт (которая была значительно старше его самого), или декана и его супруги, двух помощников декана и этого глупого герцога, ради которого все собрались. И Джеймсу вдруг стало ясно, почему Николь Уайлд принимают в этом кружке: герцог путешествовал в компании женщины, которая явно не была герцогиней.
Николь сжала руку Джеймса.
— Мне только что сказали, что вы будете сегодня здесь, доктор Стокер. Какой приятный сюрприз!
Джеймс остолбенел, как будто превратился в скалу.
Он слышал, как она шутила, все смеялись. Николь усадила Джеймса на стул и села рядом с ним.
Расположившийся напротив них Татлуорт, прокашлявшись, сказал:
— Думаю, вам с Николь лучше побыть наедине. Посидите рядом. Не знал, что вы уже знакомы. Не правда ли, Джеймс, она очаровательное создание? Везде была. Все видела. Одна из самых приятных и образованных женщин... — И пошло, и поехало.
Джеймс перестал слушать. Он понял. Он должен позволить ей позаботиться о нем. Ох, разве не этого он добивался?
Джеймс задержал свой взгляд на ее декольте. Тени, отбрасываемые канделябрами, трепетали на ее груди цвета слоновой кости, возвышавшейся над темно-фиолетовым шелком платья, цвет которого был таким насыщенным, что казался почти черным, как кожица спелых слив. Не стоило и говорить, что все дамы на обеде были декольтированы. Как не стоило упоминать и то, что в тот вечер женщины не упустили превосходной возможности для демонстрации своих прелестей. Джеймс расценивал это как способ, аналогичный тому, как в брачный сезон птицы распускают свои хвосты или заводят брачные танцы.
Кто-то упомянул о Филиппе. Джеймсу показалось, что его спросили о причине отсутствия Филиппа.
— Он уехал, — ответил Джеймс. Не пускаясь в дальнейшие объяснения, он с удивлением услышал, как Николь пояснила:
— Сегодня днем. Он сопровождает жену на воды.
«Он повез ее в Бат, — хотел сказать Джеймс, — встряхнуть голубушку Вилли». Но незначительная неточность роли не играла. Удивительным было то, что Николь знала о делах семейства Даннов. Кто же, черт побери, спал с ней? Наверняка Азерс. Возможно, Татлуорт. Вероятно, каждый из присутствовавших, кроме него самого, подумал Джеймс.
Он осушил свой стакан с виски перед первым блюдом — голубиными грудками, начиненными яблоками. Голубиные грудки. Он с жадностью съел их, затем запил красным вином. И если бы Джеймс мог хоть на минуту вернуть здравый смысл, он бы понял: единственное, что следует сделать, — уставиться на стол, дабы не видеть епископа — человека, который способен назвать его вором и убийцей, лишь бы это помогло ему добыть карту, указывающую путь к золоту. Азерс оживленно беседовал со старым герцогом и его спутницей, молодой женщиной лет двадцати.
Джеймс чувствовал себя как зверь в клетке.
Аборигены. Он был одним из них. Бегал с ними на охоту. Шутил с ними над их страхами. Изучал вес и прикосновение длинного копья, понимал его преимущества, не издавал ни звука, когда это требовалось. Джеймс опустил глаза на свою белоснежную манишку и жилет, на черные брюки — все было насмешкой. Он взглянул на Азерса и пожалел, что у него в руках в этот момент не оказалось длинного тяжелого и твердого копья с отточенным, отшлифованным каменным наконечником.
Николь, по всей вероятности, передалось его настроение, потому что под столом она вдруг положила свою руку поверх его. И, Боже милостивый, — он отчетливо почувствовал это — ее рука погладила его руку и спустилась ниже — на бедро Джеймс не смог сдержаться и посмотрел на Николь открытым обжигающим взглядом, полным страстного желания.
Она отвернулась и попыталась убрать руку. Джеймс поймал ее под столом и стиснул.
Эта поразительная женщина мило улыбнулась и промурлыкала:
Эта поразительная женщина мило улыбнулась и промурлыкала:
— Если вы не отпустите меня, я опрокину этот необыкновенно вкусный шербет прямо вам на колени. Отпустите — Она приподняла брови. — Выбросьте все из головы.
Правильно. Он отпустил ее и движением руки подозвал официанта. Еще вина. Затем указал на бокал Николь:
— И сюда тоже.
Подносы с различными блюдами сменяли друг друга, как набегавшие волны. Только Николь знала, что побывало на тарелке Джеймса. Сам он не замечал, что ел.
Удивительно, но по чистой случайности Стокер делал именно то, чего от него ожидали. Герцог расспрашивал его об Африке. Джеймс потчевал его выдумками об аборигенах и джунглях, пустынях и верблюдах, ничего особо оригинального или способного пробудить воображение. Затем он объяснял, как можно переплавлять железистый пирит в натриевом гидроксиде, чтобы установить, поддельное золото или нет, и, разумеется, как химическая лаборатория может реально использовать новые газовые осветительные приборы и радиаторы, чтобы выплавить как можно больше золота. Деньги и золото. Золото, золото, золото! Джеймс был просто болен от этих разговоров. Что он, геолог, делал здесь?
Ему подали еще вина, и он выпил. Проклятие, кто подсунул? Его глаза отыскали Николь, и он залюбовался ею. Он забыл о еде, хотя с воодушевлением выпил еще вина, поданного к десерту.
Ее грудь... О! Ее грудь! Полная, высокая, округлая... Платье так туго обхватывало ее, что казалось тесным, каждый шов был так натянут, будто вот-вот разорвется.
Ткань платья плотно обтягивала ее чуть ли не впалый живот, затем мягко расширялась, укрывая стул, на котором она сидела. Турнюр, как помнил Джеймс, собирался из ярдов ткани, так, словно кто-то просто распустил рулон за рулоном шелк цвета чернил. О... Боже! Он любил эти рулоны тканей, из которых сшито ее платье. Он мечтал погрузиться руками в его складки и потеряться в них.
Джеймс продолжал разглядывать. Каждый шов способствовал тому, чтобы лучше подчеркнуть ее формы, но в то же время ее наряд не производил впечатление неудобного. Его вдруг заинтересовало: трудно ли снимать такое узкое платье? А эти туго обтягивающие рукава снимаются с ее рук... как чулки с ног?
А под одеждой действительно ли такой плоский живот, как это кажется? А волосы у нее между ног такие же темные и блестящие, как и на голове?
Нечего сказать, приличные мысли во время трапезы! Подали малюсенькие яички ржанки. Отчего это? Что именно он намеревался сделать с ними? И почему он так волнуется, когда Николь сидит рядом с ним? Он хотел ее. Почему бы нет? И кому какое дело до того, чем они занимаются?
Стокер никак не мог найти ответ на единственный вопрос, мучивший его: «Почему нет? Почему нет? Почему нет?»
Тем временем Николь изящным движением коснулась своего лба, убрав с него прядь волос, — та была влажной. Апрельский вечер был необычайно теплым, к тому же свечи, горевшие в комнате, наполняли ее духотой. И в Джеймса словно бес вселился — разгоряченный, раздражительный и обидчивый, не говоря уже о том, что такой же грубый и похотливый, как бык в свой первый выгул на пастбище.
Он больше не владел собой. Николь старалась не смотреть на него, потому что каждый раз, когда она это делала, ей приходилось сталкиваться с его настойчивым, внимательным взглядом, словно кто-то мягкой щеткой нежно проводил по ее спине. Поэтому, вместо того чтобы уделить внимание Джеймсу, она смеялась над глупыми шутками Арнольда громче, чем следовало, расспрашивала герцога и Найджела об их политических взглядах. Она завлекала Джеймса, хотя и сознавала, что это опасно. Но она ничего не могла с собой поделать. Николь наказывала его и за грубость, и за галантность одновременно. Она насмехалась над ним про себя: сэр Джеймс, преуспевший в своих рыцарских клятвах, среди которых наверняка значились и целомудрие, и неземная любовь.
Его чисто выбритое лицо, безукоризненный наряд раздражали ее. В это время Арнольд подозрительно следил за ней, так, словно она соблазняла молодого героя. Так, словно она была Далилой, Соломеей или Евой с возом яблок. Николь чувствовала себя несчастной, разбитой, обессилевшей от стремления быть хорошей, уставшей от добропорядочности, которая не сулит выигрыша, не приносит успокоения. Увы! Одного взгляда сверкавших глаз Джеймса было достаточно, чтобы усомниться в том, что они не любовники. Он вел себя так глупо, словно был ее любовником на самом деле. Черт! Николь старалась защитить его от слухов, стараясь защитить от них и себя.
Спокойная и размеренная жизнь — вот что Николь стремилась сохранить для своего же блага. Но куда же все это подевалось? Этим вечером она поняла, что ее чувство собственного достоинства и внутреннее спокойствие, которыми она владела, вдруг куда-то улетучились.
От всей этой проклятой компании у нее разболелись голова и зуб. Николь сделала то, что обещала Арнольду, — сняла нервное напряжение.
Неожиданно Николь встала. Несколько мужчин, в том числе и Джеймс, поднялись со своих мест.
— Нет-нет, — сказала она, — пожалуйста, сидите. Мне просто нужен свежий воздух. Я что-то плохо себя чувствую...
Она сама себя извинила, приняв решение уйти по-французски, что всегда восхищало англичан. Она напишет Арнольду коротенькую записку, вызовет кеб и уедет.
Однако Джеймс последовал за ней.
— Николь, — позвал он.
Звуки званого обеда утихли, как только Стокер закрыл дверь в столовую у себя за спиной. Пока он направлялся к ней, Николь ждала его в вестибюле без особой радости или хотя бы удовлетворения.
— Позвольте проводить вас, — сказал он.
— Нет, я вызвала кеб.
— Мой экипаж к вашим услугам. Пожалуйста, я настаиваю.
— Настаивайте где-нибудь в другом месте, а с меня довольно. — И повторила с раздражением: — Довольно!
Джеймс нахмурился, у него был удрученный вид. Они пристально посмотрели друг на друга.
Горничная принесла ее меховую накидку с капюшоном.
Джеймс взял их у горничной. После минуты раздумий Николь повернулась к нему спиной, позволив поухаживать за собой.
— Пожалуйста, позвольте мне отвезти вас домой, — прошептал он.
Джеймс закутал ее, сомкнув свои руки кольцом вокруг нее, так что она не могла вырваться.
Он наклонил голову и стоял прижавшись лицом к нежному изгибу ее шеи. Когда его губы скользнули по ее шее, плечу, Николь пронзило такое сильное чувство, что она не смогла сдержать легкого восклицания.
На мгновение она откинула голову, чтобы ему было удобнее ласкать ее. Ее затылок коснулся его плеча, а он прильнул к ее шее влажным поцелуем своих горячих губ. Она наклонила голову вперед, и губы Джеймса заскользили к самому затылку. Николь позволила себе окунуться в наслаждение, она плыла в нем, погружаясь в тягучее тепло его рук, которые смяли накидку и сдавили ее груди. Удовольствие... о, какое удовольствие испытала она от его прикосновения! Когда в последний раз она позволяла себе забыться и получить удовольствие самой? Она сообразила, что их состояние очень отчетливо отражалось на их пылающих лицах. Он не понимал... По крайней мере отчасти, потому что она не позволяла ему. Но так или иначе Николь приняла решение. Джеймсу, окутавшему ее своим телом, она прошептала:
— Хорошо. Где ваш экипаж?
Но она вовсе не имела в виду, что согласна разделить с ним постель. Она раздумывала: «Подождем, пока ты прозреешь. Подождем, пока ты поймешь, как все может усложниться, — все и так запуталось. Затем ты наконец сможешь либо взять ответственность на себя, либо положишь конец этой пытке».
В экипаже Николь указала ему направление, в котором следовало ехать, но не сам адрес. По крайней мере таким образом ей не пришлось рассказывать или объяснять дорогу к ее дому. Его экипаж летел. Когда они остановились, Джеймс заподозрил что-то неладное и спросил:
— Как забавно! Ваша тетушка работает как раз напротив дома, где живет Филипп Данн?
— Она живет не напротив, а в самом доме. Она — его кухарка.
Николь отворила дверцу, выпорхнула из экипажа без чьей-либо помощи и направилась к парадной двери.
Джеймсу потребовалось мгновение, чтобы прийти в себя после услышанного, выпрыгнуть из экипажа, привязать поводья и последовать за ней.
Но что-то было не так. Его сердце тяжело забилось. Он почувствовал себя испуганным и озадаченным. И было непонятно почему. Он сделал два шага вперед, затем остановился, взволнованный, растерянный, в то время как Николь вытаскивала из кармана ключ. Он понял, что они стояли перед парадной дверью.
— Как я понимаю, этот вход не для прислуги?
Николь нахмурилась, поджала губы, стоя в тени навеса, укрывавшего ее от лунного света.
— Дэвиду не нравится, когда я останавливаюсь в помещении для прислуги. Поэтому он замолвил за меня словечко перед виконтом...
— Замолвил словечко перед Филиппом? Юнец двадцати двух лет обсуждает с Филиппом Данном, где жить его мамочке?